[81] и комментарий к «Подручным таблицам» Птолемея Теона Александрийского[82]. В VI–VII вв. эти два текста все еще оставались частью учебной программы последних преподавателей Александрийской школы. Комментарий Теона, в свою очередь, стал предметом новых комментариев. Судьба книги Павла была еще счастливей. Летом 564 г. она стала предметом лекций некоего мэтра, которым, вероятно, был Олимпиодор, последний языческий преподаватель в Александрии[83], и нисколько не потеряла своего значения для христиан последующего периода. Об этом свидетельствует текст, на авторство которого претендуют последние александрийские преподаватели Илия, Давид и Стефан[84]. В своем комментарии, основанном на лекциях Олимпиодора по «Исагоге» Порфирия, Псевдо-Илия рассматривает основные авторитеты в математических науках. По большей части это авторы, которых мы также считаем классическими: для арифметики это Никомах, для алгебры — Диофант, для музыки — представители школ Пифагора и Аристоксена; с планиметрией связывают имя Евклида, со стереометрией — Феодосия, с геодезией — Геронома. Но, дойдя до астрономии, мы удивимся, обнаружив там Павла вместо Птолемея, — выбор тем более поразительный, что Стефан, который, вероятно, и был автором текста, знал Птолемея по комментарию Теона, к которому он написал введение. Этот выбор, несомненно, отражает тенденцию, характерную для поздней античности, — заменять чтением антологий и рефератов чтение полных текстов; тем не менее преподавание астрономии обеспечивалось учебником по астрологии, причем в совершенно христианизированной среде. Таким образом как после, так и до правления Юстиниана астрология была неотъемлемой частью школьной программы в Александрии.
Такая интеграция объясняется не только тем, что Птолемей почти полностью отождествил астрологию с астрономией, но и тем, что она была связана с двумя другими элементами александрийской учебной программы, которые приобретали все большее значение на протяжении веков: философией неоплатоников, с ее концепцией единства Вселенной, и медициной, которая допускала мелотезию, то есть соответствие между частями тела и отделами неба[85].
Трудно оценить удельный вес астрологии в рамках всей программы. Для нас присутствие того, что мы считаем лженаукой, рядом с более или менее нормальными предметами, кажется несоответствием. Заманчиво думать, что александрийские мэтры, чья наука пользуется популярностью до наших дней, например, Теон и Иоанн Филопон, не очень серьезно относились к астрологии и другим оккультным наукам. Так, трудно поверить, что Теон, комментатор Евклида и Птолемея, писал трактаты о гадании и комментарии к орфическим и герметическим книгам. Тем не менее Э. Кэмерон и Дж. Лонг указывали, что дочь Теона, философ Ипатия, проявляла интерес к оккультным наукам, который она предположительно переняла от своего отца и передала своему ученику, будущему епископу Синесию Киренскому[86]. Около конца V в. юный Севир Антиохийский, будущий патриарх Антиохии, приехавший учиться в Александрию, обнаружил, что там магия широко практикуется среди студентов и некоторых преподавателей[87]. В этих случаях речь идет о языческих кругах и о давней традиции, которая связывала обучение в Александрии с посвящением в египетские культы. Тогда возникает вопрос, как христианские мэтры VI в. смирялись с этим постоянным присутствием астрологии в их среде, как на практике, так и в теории. К сожалению, ни одна из их лекций о Павле Александрийском не сохранилась. Излагали ли они эту тему, не принимая ничью сторону, что, по-видимому, имело место на занятиях по философии, которые проводили Илия и Стефан?[88] Или же они публично отвергли астральный фатализм, оставляя открытой дверь для более умеренной астрологии? Ее однозначное отрицание, которое Иоанн Филопон высказывает в своем трактате De opificio mundi («О сотворении мира»), заставляет думать, что так оно и было: резко осуждая гороскопы на дату рождения, он молчаливо поддерживает мнение Оригена о том, что звезды имеют ценность как знаки[89]. Что Филопон упорно трудился над тем, как согласовать свою науку со своей религией, становится ясно, если мы рассмотрим все его космологическое учение. С одной стороны, он уступил репрессиям Юстиниана, отказавшись еще в 529 г. от элементов космологии Аристотеля, которые перенял от своего учителя Аммония, но которые явно расходились с христианским учением о творении. Этот его оппортунизм вызвал резкую критику со стороны языческого философа Симпликия, который энергично отстаивал аристотелевскую теорию вечности мира. Однако, с другой стороны, De opificio mundi был написан в значительной степени для того, чтобы поддержать христианскими аргументами космологию Птолемея — а следовательно, александрийской школы вообще — против критики того писателя, которого мы знаем под именем Космы Индикоплова[90].
В своей «Христианской топографии» этот автор-несторианин отвергает птолемеевскую концепцию Вселенной, чтобы вместо нее представить чисто библейскую модель, созданную Феодором Мопсуестийским. Вселенная, состоящая из концентрических сфер, с Землей, тоже сферической, в центре, была заменена Вселенной в виде параллелепипеда с плоской Землей внизу. В своей реплике Филопон заявляет, что опасается реакции астрономов: они будут избегать христианства и хулить Бога, если поверят, что глупости блаженного Феодора и его последователей типичны для христианского учения[91]. Однако можно задаться вопросом, не были ли эти опасения во времена правления Юстиниана вызваны причинами совершенно противоположными: «Христианскую топографию» оппонента Филопона могли счесть неправославной именно из-за его отказа от светской науки. Сферической Вселенной с самого начала не было гарантировано будущее, несмотря на одобрение Василия Великого. Разве не Иоанн Филопон спас сферическую модель, когда привлек ее на сторону христиан-монофизитов, которых в Египте было большинство, в полемике против Феодора Мопсуестийского? Действительно, христологическое учение последнего было главным предметом рассмотрения на Соборе, созванном Юстинианом в Константинополе в 553 г. в надежде примирить монофизитов и халкидонитов. В любом случае, осуждение Феодора V Вселенским Собором связало космологию Птолемея с имперской ортодоксией. Защищая ее, Филопон защищал всю александрийскую систему, включая астрологию, для которой сферичность Вселенной была необходима.
В этой атмосфере споров и конформизма место астрологии в общей системе не могло остаться без оправдания. Эта проблема возникла у Филопона и его коллег в то самое время, когда сирийское христианство открыло для себя александрийскую науку[92]. Не христианство ли — или даже монофизитство — ее преподавателей сделало привлекательным александрийские школы для преимущественно монофизитского сирийского общества, старавшегося создать клир и культуру, независимые от халкидонитской Церкви? В любом случае то, что выходцы из этого общества усвоили в Александрии и принесли на свою родину, переведя на родной язык, было в первую очередь греческой наукой, включавшей в себя астрологию и интерпретированной в интересах христианской элиты, прежде всего, церковной. Фео-фил Эдесский, выходец из этой элиты, вписывал свою апологию астрологии в интеллектуальную традицию, восходящую к Александрии VI в. Конечно, одной этой традиции было недостаточно, чтобы составить такую апологию, которой не было даже в Александрии. Тут требовались также уникальные условия региона Эдессы и эпохи, в которой жил Феофил: местное наследие Бардесана, близость Харрана и Персии и, как следствие, культурное оживление; гегемония ислама с его ортодоксией, пока бесформенной и открытой для интеллектуальных влияний; новая династия Аббасидов и тот прием, который они оказали астрологам. Тем не менее, новинки всегда подпитываются традицией, и интеллектуальная преемственность от Античности до Средневековья была обеспечена, прежде всего, продолжением александрийской традиции вне ее первоначальной колыбели.
Действительно, средневековая история астрологии, как и науки в целом, связана не с основанием Багдада, а с распространением Александрийской школы: ее воспитанников, преподавателей, методов, книг, учебных программ, менталитета. Это распространение не ограничивается только семитским Ближним Востоком. Персидские (619 г.) и арабские (641 г.) завоевания породили эмиграцию в те земли, что остались от империи.
Перипетии войны, в соединении с политическими причинами, привели к тому, что один из последних александрийских преподавателей Стефан эмигрировал в Константинополь, чтобы возродить там преподавание философии и математических наук после долгого упадка. Как результат, ядро александрийского квадривиума, включая астрологию, распространилось от Армении[93] до Британских островов[94].
Непосредственно под именем Стефана, современника Пророка, и под маркой александрийской школы неизвестный автор конца VΙΙΙ в. решил опубликовать свои астрологические предсказания о будущем ислама. Так мы возвращаемся к нашей отправной точке: независимо от того, в Константинополе ли или на востоке Византии нужно искать истоки этой апологии астрологии, сам ее путь восходит к Стефану Александрийскому.
Глава 2. Стефан Александрийский и «темные века» (VII–VIII вв.)
Стефан Александрийский.