[222]. Исследователь датировал памятник концом XI – началом XII в. На протяжении XII в. церковь Спаса на Берестове служила усыпальницей членов династии Мономаховичей. В 1157 г. здесь похоронен основатель Москвы князь Юрий Долгорукий. Церковь была сильно разрушена в послемонгольский период: на гравюре 1638 г. инока Киево-Печерского монастыря Афанасия Кальнофойского изображены ее руины. От древней постройки осталась лишь западная часть. В 1640–1642 гг. церковь была восстановлена: к древнему нартексу с запада пристроен деревянный притвор, с востока – апсиды. Храм приобрел крещатый план. В конце XVII – начале XVIII в.
Церковь Спаса на Берестове.
Реконструкция по Ю. С. Асееву и В. А. Харламову деревянный западный притвор заменен каменным. В 1813–1814 гг. по проекту главного архитектора Киева А. И. Меленского к западному притвору храма была пристроена двухэтажная колокольня в стиле ампир. В 1862–1867 гг. проведен поддерживающий ремонт: отремонтированы купола, фасад храма и колокольни, обновлена штукатурка и побелен фасад. В 1863 г. по инициативе протоиерея П. Лебединцева, настоятеля храма в 1862–1864 гг., с целью восстановления подлинного размера храма и открытия фресок, закрытых поднятым полом, высоту пола снизили до древнего уровня на 18 см.
Учитывая многочисленные обращения общественности, обеспокоенной состоянием древней святыни, Консистория 30 мая 1906 г. решила просить Духовный собор Киево-Печерской Лавры рассмотреть вопрос о передаче Спасской церкви Киево-Печерской Лавре. Указом Синода от 28 марта 1907 г. храм Спаса на Берестове был передан Лавре.
Спустя год – 18 марта 1908 г. – был составлен акт с подробным описанием внешнего вида церкви и ее отделки. Но, поскольку для осуществления всех работ требовались время и значительные средства, было решено с целью сохранности памятника в ближайшее время провести лишь необходимые первоочередные работы[223]. Руководителем всех ремонтно-реставрационных мероприятий был назначен академик архитектуры П. П. Покрышкин.
П. П. Покрышкин, прежде чем составить план ремонтных работ, тщательно исследовал памятник и выполнил его обмеры. Особое внимание он обратил на деформации в конструкции храма. Вопрос о том, каким был первоначальный вид церкви и что, собственно, осталось от нее, послужил предметом дискуссий. Н. Самойлов, один из первых исследователей церкви, в 1830-е гг. предполагал, что сохранилась «одна только средина, во всю ширину с приделами, выключая алтарей»[224]. Н. Самойлов также определил первоначальные размеры сооружения:
«с алтарем без паперти и притвора в длину 6 саж. 2 ар., шириною 3 саж. 2 ар. без приделов»[225]. Работы, проведенные П. П. Покрышкиным в 1910–1911 гг., подтвердили эти размеры; им же были открыты фундаменты и фрагменты нижней части стен, которые хорошо сохранились.
В 1913 г. П. П. Покрышкин опубликовал план церкви, сделанный им еще до начала работ. В 1911–1914 гг. на территории храма были проведены тщательные археологические исследования памятника. В это же время (1911–1913 гг.) проводится и реставрация храма под руководством П. П. Покрышкина, которая получила очень высокую оценку даже современных специалистов. По оценке Е. В. Михайловского, «это была одна из наиболее образцовых реставраций, проведенных в начале XX в. по аналитическому или археологическому методу. Она свидетельствует о том, что накануне Первой мировой войны научная методика реставрации архитектурных памятников стояла в России на очень высоком уровне»[226]. Руководствуясь аналитическим подходом, П. П. Покрышкин в реставрационной работе рассматривал памятник не только как архитектурный объект, но и как источник научного познания, стремясь в процессе восстановительных работ сохранить его истинную материальную структуру. Особое внимание и бережное отношение проявил П. П. Покрышкин в процессе работ по сохранению нартекса. Оставив открытой часть стены первоначального храма и укрепив ее, он вместе с тем сумел композиционно объединить разновременные части кладки и обеспечить целостность архитектурной формы этого выдающегося памятника древнерусского храмового зодчества, что представляет собой первый опыт отечественных фрагментарных археологических реставрационных мероприятий.
Спасо-Преображенская церковь представляет собой шестистолпный трехапсидный храм. Длина его около 30 м, ширина 20,35 м. Ширина подкупольного пространства 7,75 м. Столпы крещатые, лопатки снаружи и внутри церкви плоские, одноуступчатые. Западное членение здания (нартекс) было резко выделено. В северной части этого членения размещалась квадратная часовня-крещальня с тремя апсидами, представляющими собой ниши в толще восточной стены. В северной стене крещальни имелась глубокая аркосольная ниша.
Симметрично крещальне в южной части находилась квадратная снаружи и круглая внутри лестничная башня с круглым опорным столпом в середине. Западный участок храма был шире остального здания, и поэтому крещальня и башня несколько выступали наружу от боковых стен храма. Перед западным и южным порталами обнаружены остатки притворов. Вероятно, подобный же притвор существовал и перед северным порталом. На западной стене храма уцелели следы примыкания свода западного притвора, имеющие очертания трехлопастной арки. Такая конструкция свода могла существовать только при сочетании кирпичного свода с деревянными балками. Торцы этих балок до сих пор сохранились в толще западной стены храма. По мнению П. А. Раппопорта, «судя по своду, притворы храма был невысокими.
В то же время сам храм, по-видимому, был очень высоким, поскольку своды, на которые опираются хоры, расположены в нем на высоте около 10 м от пола. Из нартекса в боковые членения (башню и крещальню) и в западный притвор вели широкие проемы, перекрытые дубовыми перемычками»[227]. Также он отмечает, что «церковь
Церковь Спаса на Берестове. План по А. И. Комечу
Спаса на Берестове представляет собой в Киеве последний по времени сохранившийся памятник, исполненный в кирпичной технике со скрытым рядом»[228].
В пластике фасадов храма Спаса на Берестове чувствуется некоторая графичность – характерная черта архитектуры последующего этапа. Как отмечает Ю. С. Асеев, есть некоторые основания сближать церковь Спаса на Берестове с переяславской архитектурой того времени.
Скорее всего, к переяславскому зодчеству можно отнести прием трехлопастного перекрытия, вероятно, использовавшегося мастерами, строившими Михайловскую божницу в Остерском замке Владимира Мономаха[229]. Михайловская церковь (Юрьева божница) в Остре датируется 1098 г. Приблизительно о такой же датировке церкви Спаса на Берестове говорят современные исследователи: «На основании особенностей строительной техники и архитектурных форм Спасская церковь может быть датирована концом XI – началом XII в.»[230].
Заключение
Рассматриваемый в книге период – конец Х – XI в., период зарождения и становления древнерусского каменного храмового зодчества, – по мнению специалистов, «весьма сложный для исследователей сам по себе и дополнительно затрудняемый фрагментарностью сохранившегося материала»[231]. Однако, с другой стороны, вызывающая удивление сохранность одного из самых прекрасных храмовых произведений XI в. – Софии Киевской – свидетельствует о том, что возможность исследования этого искусства есть и в настоящее время. По замечанию А. И. Комеча, характеризующего этот период развития древнерусской архитектуры, «нельзя проследить многие детали эволюции, но основное, идейное содержание искусства и специфику его художественного языка можно воспринять глубоко и адекватно»[232].
Киевская Русь присоединилась к процессу христианизации в IX–X в. – именно тогда, когда в Византии было восстановлено иконопочитание и церковное искусство начало развиваться быстрым темпом: созданные в этот период мозаичные и фресковые ансамбли достигли высокого уровня. Многообразная символика христианского храма, тем более центрального храма, каким была при святом князе Владимире Великом Десятинная церковь, естественно, обусловливала сложный архитектурный образ и архитектурный стиль. Архитектурный образ Десятинной церкви складывался из развитой продольной трехнефной части, круговых галерей и многоглавия, что должно было производить сильнейшее впечатление, ассоциируясь с чем-то очень большим и прекрасно устроенным. По замечанию Г. К. Вагнера, «сложный архитектурный образ Десятинной церкви должен был развивать малознакомое ранее чувство возвышенности и монументальности, причем не просто в количественном смысле, но с особым, тоже малознакомым ранее оттенком историзма»[233].
Сейчас невозможно полностью восстановить конкретные условия и обстоятельства, особенно духовную атмосферу, в которых происходило зарождение всего грандиозного замысла и художественного образа следующего за Десятинной церковью памятника древнерусского зодчества – Софии Киевской. Образ Софийского собора рождался, вероятно, как нечто равнодействующее между практическими устремлениями новой государственности и теми общерусскими нуждами, в которых консолидация народного самосознания занимала далеко не последнее место. Византийские архитектурные образы (не говоря уже о «мирообразующих» идеях Софии Премудрости), конечно, были руководящими, но скорее концепционно, чем иконографически, и уж, во всяком случае, не стилистически. Здесь многое зависело от заказчика и исполнителей заказа. В самом же заказе, естественно, отразились не личные вкусы, а вся та живая историческая жизнь