Его жену звали Валентина Александровна. Была тетя Валя значительно моложе дяди Сережи. Происходила из крестьян Вологодской области. Была смугла лицом, округлость которого, а также и молчаливость нрава, как мне казалось, отсылали к финно-угорским корням. Дяди Сережи дома не было, когда у них появились сыновья – это были военные годы, отпуска для фронтовиков были нечастыми и недолгими. Тетя Валя, следуя своему вкусу, почему-то назвала одного мальчика Эдуардом, а другого Арнольдом – глухая русская деревня любит лоск западноевропейских королевских имен. Дядя Сережа, узнав об этом, рассвирепел – в ярость и гнев он впадал без большого труда – и сразу же переименовал детей точно так, как были названы его племянники, то есть мы с братом, причем по нашей же схеме: старший – Володя, младший – Витя. Володя родился в 1941 г., а Витя с той же разницей, что и у нас с братом, в конце войны, в 1945-м.
Володя служил на Северном флоте, потом окончил техникум, работал на строительстве Нурекской ГЭС в Таджикистане, затем теплотехником в Донбассе, на Украине. Дядя Сережа из принципа не давал Володе денег на образование, держа его по-спартански в черном теле. Быть может, отчасти поэтому, следуя примеру своего отца, Володя увлекся тяжелой атлетикой, бодибилдингом, стал культуристом. Нередко, проездом в Плес, останавливался у нас. Мы вели с ним долгие беседы. Он поражал мое воображение своей физической силой и повадками сверхчеловека. Хотя внешне смуглостью и овалом лица он напоминал мать, но характером упрямого гиревика явно походил на отца. Замкнутый в себе и потому несколько угрюмый, сильный одиночка вроде героев то ли Джека Лондона, то ли Джозефа Конрада или Хемингуэя, дядя Сережа, его отец, в молодости выбрал себе для физического саморазвития систему немца Мюллера и жил неукоснительно по ее правилам. Немецкая сила воли и фанатичная рассудительность сочетались у него с русским размахом с его крайностями. Бережливость до скупости, расчетливость во всем и правила, правила, правила. Возможно, отчасти давали себя знать семейные раскольничьи корни. Но в его суровом «лютеранстве» была действительно жизненная сила: и дядя Сережа, и его старший сын – подчеркнуто самостоятельные, физически сильные, умелые и самоуверенные в практическом обиходе люди. На все у них имелась своя позиция, свое мнение – твердое, непреклонное. Мне запомнились прежде всего долгие и страстные споры дяди Сережи с нашим отцом, особенно в то время, когда только что отгремел ХХ съезд и вся Москва гудела, как разворошенный улей. Но столица гудела предвещаемыми политические перемены разговорами и ранее, сразу после смерти в 1953 г Сталина. Время теперь, в разгар ХХІ в., так стремительно «убегает вдаль», что если не сказать об этих спорах хотя бы несколько слов, фиксирующих отложившиеся в памяти впечатления, то, боюсь, они так и уйдут вместе со мной навсегда. Споры папы с дядей Сережей были дискуссиями непоколебимо верующего в осуществление коммунистического идеала партийца с умеренным скептиком. Они проходили всегда под бутылку цинандали, которым угощали и меня, ученика восьмого класса. Память о них отложилась в написанном тогда же, в 1955 г, стихотворении:
Скептик
Он бьет на факты иногда,
Ссылаясь на газеты,
Но нам подносит их всегда
В сушеном виде, как галеты.
А чаще, жизнь познать успев,
Он из своих же наблюдений
Спокойно молвит, что, мол, сев
Проходит плохо из-за лени…
Хочу сказать я этим господам,
Что скептиков не нужно нам!
«Скептик» в этом, детском еще, стихотворении явно «списан» с дяди Сережи, а образа отца в нем нет, если не считать отсылающего к нему оптимистически-ортодоксального тона в последнем двустишии. Об этих спорах хотелось бы рассказать в другом месте, сосредоточившись на них остатками памяти. Получится ли? Вижу, дядя Сережа сидит на стуле с торца нашего кухонного стола. Нередко в майке, позволяющей видеть его мощные, теперь уже с излишней полнотой руки. Бутерброды с докторской колбасой нарезались им непрерывно. Пили же в меру. А говорили так горячо, так долго и с такой самоотдачей, как теперь уже не говорят. Но ведь сейчас я говорю не о самом дяде Сереже, а о его сыне. В отличие от своего отца, когда Володя приезжал к нам, он не высказывал никаких политических мнений, а только, не без гордости собой, рассказывал мне о своих победах над девицами и тяжелыми гирями. Осанка, мускулатура, загар – все было у Володи бесподобно и вызывало если и не зависть, то уж точно неподдельное восхищение у меня, его двоюродного брата, не знавшего в то время никаких физических упражнений и погруженного в книги, учебники и свое бумагомарательство.
Витя Федоров был совсем-совсем другим, чем его брат. Очень симпатичный на вид, с тонкими и правильными чертами лица, он мало походил на своих родителей. Что-то мягкое, домашнее, скромное было в нем всегда. Я много с ним гулял как старший с младшим, когда еще школьником приезжал на лето в гости к дяде Сереже. Я водил его за ручку, мы поднимались в гору, тропинка петляла между берез. Сверху открывался чудесный вид на Волгу и Шохонку, выбегающую к могучей реке из поросших густыми ельниками оврагов. На тех высоких увалах я любил собирать землянику и радоваться волжской красоте, ныне в значительной степени, увы, исчезнувшей. После окончания школы Витя служил в армии. Судьба забросила его в Казахстан, в Алма-Ату. После армии он учился в юридическом институте. Окончив его, работал в милиции в городе Калинине (Твери). Там и жил с женой Татьяной.
Мамина сестра Клавдия Михайловна, второй ребенок в семье Федоровых, родилась в деревне Печищи в 1911 г. Детей у нее, как и у нашей мамы, было трое: старший сын Леня, родившийся в середине 30-х гг, дочь Валя и младший сын Владик. Леня родился у тети Кавы (так мы все ее звали: она плохо выговаривала букву «л») от не зарегистрированного брака с одним врачом из Казани. Казанский медик бросил жену с малым ребенком на руках. Тетя Кава была в ту пору студенткой Казанского пединститута. После его окончания она всю жизнь преподавала русский язык и литературу в казанских школах. Аналогичная профессия нашей Нелы отвечает этой, можно сказать, семейной традиции.
Отцом Вали и Владика был ее последний муж, Всеволод Строганов, о котором коротко, но ярко написала сестра в своих воспоминаниях. Об «орденоносце Строганове» можно сказать немного: ходил он с большим обшарпанным фибровым коричневым чемоданом. В нем он носил горох и всяческий, как сказал бы Гоголь, дребезг: в голодные военные годы был он директором одного из казанских рынков. Нела изредка совершала, говоря нашим семейным языком, «подтаскиш» гороха из этого чемодана, что было, в общем, в правилах детского поведения тогдашнего времени. Будучи навеселе, Кавин муж напевал одесского колорита песенку: «Коробки, шлёпки, кнопки, обёртки от конфет…» Он был на фронте, получил ранение. Попал в госпиталь в Казани и сумел остаться в тылу – на фронт не вернулся. У «орденоносца Строганова» были огромные, желтоватые от папирос «лошадиные» зубы. Нередко он пьянствовал с дружками, грубил жене и с детьми бывал суров, особенно с Леней, который не был его сыном. Затемно, ночью отчим будил Леню – кормить поросенка. Леня глухо протестовал: «Если будешь так, – ворчал он, – столбы в доме подрою…» Говорил он с характерным волжским оканьем. Звучало эффектно. И было страшновато – ведь в самом деле может и подрыть! Леня, Леонид Васильевич, стал военным летчиком. Летал на истребителях. Жил в военных городках в разных местах. Помню, однажды он проездом остановился у нас по пути из Орши. Затем его перебросили дальше на запад в город Барановичи Брестской области. Он рано демобилизовался – тяжелая работа летчика требовала отменного здоровья, которого у него не было. Мне он запомнился полноватым блондином среднего роста. Тетя Кава, его мать, в своих письмах нашей маме постоянно жаловалась на своего Леню, на его невнимание к ней.
Лёнину сестру Валентину я совершенно не помню – к нам в Москву она не приезжала, во всяком случае я ее не видел. У нее есть дети и внуки. Ее сын Володя несколько раз приезжал в Москву, но останавливался у брата, и я его тоже не видел. По сохранившимся письмам тети Кавы можно многое узнать о ее семье, о Вале с ее детьми и внуками.
Младший сын тети Кавы – Владик – прожил недолгую жизнь. Его судьбу трудно не считать жестокой. В детстве он лишился одного глаза. Его ему выбил товарищ стрельбой из игрушечного пистолета, заряженного остро заточенным карандашом, который попал ему точно в глаз. Владик стал пить. Был он, видимо, слабохарактерным, и его пристрастили к «зеленому змию» дружки. Однажды в разгар подпития случилась ссора, и один из его собутыльников убил Владика, стукнув его телевизором по голове. Нас эти рассказы ужасали – наша жизнь, пусть в чем-то и нелегкая, была, как нам казалось, какой-то совсем другой.
Тетя Кава – замечательная женщина, и о ней можно было бы многое рассказать. Была она в свою мать, в бабушку Груню – очень волжская, маленькая ростом, круглолицая – этим на нее похожа Нела, – с трудной, даже тяжелой жизнью и с сильным духом и характером. Она с нами переписывалась и много лет спустя после смерти наших родителей. Я собирался к ней поехать за ее бесценными рассказами о старой жизни. Но, увы, не сумел этого сделать. Умерла она 22 февраля 1999 г на 88-м году жизни.
Младший брат мамы Петр Михайлович Федоров родился в 1917 г. Мама его как-то особенно нежно любила, всегда жалела и переживала за него. Был он самым младшим в семье и самым, казалось, уязвимым. Он совсем не был самостоятельным одиночкой-нелюдимом, как дядя Сережа, его старший брат. Дяде Пете нужна была поддержка и опора. Когда в 1931 г., окончив Военно-морское училище и женившись, отец выбрал себе местом службы Днепровскую флотилию, он приехал к нему и маме в Киев. Еще в Печищах мальчишкой он начал свой трудовой путь простым грузчиком. Грубая тяжелая работа, полуголодная жизнь. Грузчикам, как правило, платили не столько деньгами, сколько водкой. Это сыграло в конце концов роковую роль в судьбе дяди Пети. В Киеве он учился, ходил в школу. Учение давалось ему легко, но мешала склонность к загулам с дружками. Наш отец всегда по-особому опекал дядю Петю, называя его по-украински Петро. Перед войной Петр Михайлович поступил учиться на юридический факультет ЛГУ Но началась финская война, и он, рядовой красноармеец, обморозился в ту суровую зиму 1940 г. А летом 1941 г. добровольцем ушел на фронт. В начале войны один год был в партизанах. Его партизанский командир на его глазах подорвался при разминировании мины. Отец помог Петру Михайловичу попасть в разведшколу. Дядя Петя получил там младшее офицерское