Глава 2
По университетскому коридору, протянувшемуся через второй этаж знаменитого здания Двенадцати коллегий, сновали студенты в щеголеватых мундирах с синими воротниками и золотыми пуговицами — был перерыв между лекциями. Из всех аудиторий высыпали толпы молодых людей, чтобы размяться и поболтать.
— Послушай, Дмитрий, — говорил студенту юридического факультета Колычеву его однокашник Юрий Цегинский, — приходи завтра к нам. Маман пригласила в гости нескольких дам, и будет большой недостаток в кавалерах.
— Оставь, пожалуйста, знаю я твоих дам — все как на подбор старые перечницы, хромые, кривые и горбатые!
— Ну зачем так уж сразу — горбатые перечницы… А моя сестра? Юна (Виверра: потеряна запятая?) прекрасна, к тебе неровно дышит!
Дмитрий хмыкнул — приятель никак не оставлял надежды заинтересовать его своей сестрицей, монументальные формы которой напоминали об уличных кариатидах, поддерживающих балконы петербургских домов.
— Ну ладно, открою секрет — у нас будет варшавская кузина, очень хорошенькая барышня!
— Что-то я ни разу от тебя не слышал ни о какой варшавской кузине…
— Да это не то чтобы кузина, так, седьмая вода на киселе, очень дальнее родство, но крестная матери, милая старушка, написала нам, чтобы мы приняли участие в судьбе бедной сиротки, ну а ты знаешь матушку, ей лишь бы принять участие в чьей-нибудь судьбе…
— А что, варшавянка — сирота?
— Наполовину. У нее, откровенно говоря, сложная судьба. Отец почти ее не видел — все время где-то путешествовал, то в Сибири, то в Европах, то в Америке, и везде делал деньги. Удачлив он чертовски и с авантюрной жилкой — раз пять разорялся дотла, прогорал и с нуля опять за год становился миллионером. А потом ввяжется в какую-нибудь аферу — и, глядишь, снова банкрот. Лет двенадцать, а может, пятнадцать назад уехал за границу, куда-то в Соединенные Штаты, все думали, он там и умер — нет, объявился — и опять при деньгах. А мать кузины полжизни провела в дороге между Варшавой и Петербургом, известно, осталась соломенной вдовой с ребенком — в Польше мать-старушка девочку воспитывает, а в Петербурге — вся собственность, глаза хозяйского требует, ну и поклонники, конечно, одинокую жизнь скрасить. Умерла несколько лет назад, наследство оставила в равных долях мужу и дочери, так мужа насилу в Америке разыскали, чтобы в права собственности вступил. Он и тогда в Россию не поторопился, оформил все через поверенных. Вернулся совсем недавно и уже с молодой женой. Обвенчался сразу, как известие о смерти первой супруги получил — видно, с молодой уже давно все было слажено.
— Да, а что кузина-то? Ты уж очень историей папаши увлекся.
— Что кузина? Бабушка ее в Варшаве умерла, а тут и папаша с мачехой пожаловали. Марту затребовали к себе в Петербург, но впечатление такое, что никому она тут не нужна. Она какая-то странная, хотя и хорошенькая. Все время в задумчивости пребывает, не от мира сего, как говорится. Что-то в ней есть трогательное и беспомощное, и кажется, ее так легко обидеть. Был бы я злодеем, лучшей жертвы и искать бы не стал…
— Ух, и кровожаден ты сегодня, Юра! Барышни должны остерегаться тебя.
— А как же! Ну так что, ты придешь к нам на вечер?
— Уговорил, приду.
Отец Юрия Цегинского был известным петербургским адвокатом. Когда-то небогатым юношей из Варшавы он приехал в Петербург учиться. Поляку трудно было поступить в столичный университет, негласно начальство ограничивало набор студентов, прибывших из Царства Польского. Но Казимир Цегинский, всегда отличавшийся деловой хваткой, сумел найти нужных людей и похлопотать за себя. После окончания юридического факультета он остался в Петербурге, поступил в адвокатуру, и через несколько лет имя присяжного поверенного Цегинского было уже хорошо известно в судебных кругах. Казимир Цегинский считался цивилистом, то есть был специалистом по гражданскому праву и занимался преимущественно финансовыми спорами в сфере предпринимательства. Это было денежное и далекое от политики дело, дававшее положение в обществе и возможность комфортно жить. Адвокаты, увлекающиеся политическими процессами, непременно попадали на заметку в полиции, а кому это нужно? Рисковать собственной репутацией, защищая какого-нибудь революционера-бомбиста, недостойного доброго слова? Какой бы то ни было конфронтации с властями Цегинский избегал. Правда, если уж случалось, что кто-то из петербургских поляков попадал в сложное положение, пусть даже по политической или уголовной части, адвокат старался помочь, если не сам, то через многочисленных знакомых. В польском землячестве его уважали.
Свою жену Стефанию Цегинский привез из Варшавы, а дети их родились и выросли в Петербурге. Родители пытались воспитать сына и дочь в традициях польской культуры, но молодежь все равно совершенно обрусела и с тем же гонором, с каким старшие Цегинские утверждали: «Мы, поляки…», говорила про себя: «Мы, петербуржцы…», «Мы, жители столицы Империи…» Отец расстраивался, но детей любил безумно и все им прощал, даже забвение родных корней.
Цегинские жили, что называется, открытым домом. Званые обеды, вечеринки, любительские спектакли были у них не редкостью, всех знакомых принимали с дорогой душой. Раз уж в доме есть барышня на выданье, ей легче всего устроить свою судьбу, постоянно вращаясь в обществе, и общество это должно состоять не только из потенциальных женихов, чтобы дело не было шито белыми нитками. Хотя женихам отдавалось особое предпочтение, родители это тщательно скрывали — принимая у себя в доме всех (ведь у каждого могут оказаться приличные знакомые холостяки).
Дмитрий Колычев, приятель Юры, считался в доме Цегинских своим человеком (и особенно дорогим, в силу обстоятельств, гостем). Дворянин из хорошей семьи, пусть обедневшей, но еще не полностью разорившейся, и с видами на будущее — он уже унаследовал одно из родовых имений, правда, в весьма расстроенном состоянии, и имел (как приватно разузнали Цегинские-старшие) определенные перспективы в плане дальнейшего наследования. Но это было даже не главным — он учился на юридическом факультете, был на хорошем счету и в будущем (при некоторой заинтересованной помощи со стороны Казимира Сигизмундовича) мог бы сделать блестящую карьеру. Ну чем не жених для Зоси? Сам Казимир Цегинский начинал когда-то с меньшего…
Но в этот раз и родители, и сестра Юрия, Софья (домашние звали ее Зосей), были задеты — Дмитрий почти весь вечер не сводил глаз с Марты, их дальней родственницы, недавно приехавшей из Варшавы.
Колычев нашел варшавскую барышню очень хорошенькой, а главное — необычной, непохожей на петербургских красавиц. На девушке было платье из тонкого светло-серого шелка, по вороту отделанное старинным кружевом, из которого трогательно выглядывала нежная шейка, украшенная двумя нитками жемчуга. Цвет платья изысканно гармонировал с пепельными волосами и светлыми глазами Марты. Хрупкая девушка казалась перламутровой, как жемчужина из ее ожерелья. Дмитрий понимал, что нарушает приличия, но невольно все время искал глазами маленькую варшавянку.
Цегинские-старшие полагали, что худенькая бледная Марта должна сильно проигрывать на фоне их статной, яркой, бойкой Зосеньки, а вот поди ж ты! Стефания Леонардовна быстро осознала, что уже не так сильно хочет помогать одинокой варшавской сиротке и, пожалуй, не стоит приглашать Марту слишком часто…
Марта почувствовала какую-то перемену в настроении хозяев и решила уйти пораньше, не дожидаясь окончания игры в шарады, затеянной молодыми Цегинскими. Дмитрий вызвался ее проводить. «Юрек, ты тоже проводил бы свою кузину, Марте будет веселее. А потом вместе с Митей вернетесь», — ласково предложила Стефания Леонардовна. Юра нехотя поплелся в прихожую одеваться — он уже понял, что Дмитрий мечтал остаться с Мартой вдвоем, а Зося и мама собирались этого не допустить.
— Ну, как тебе внучка покойной пани Ядвиги? — спросила мужа Стефания Леонардовна после ухода Марты.
— Миленькая девочка, тихая такая, — рассеянно ответил Казимир Сигизмундович, размышлявший, как бы так отвлечь внимание супруги от графинчика с коньяком, чтобы позволить себе некоторые излишества.
— Что тихая, это верно. Бесцветный мышонок. Наша Зося рядом с ней просто королева… В Марте, согласись, есть что-то простонародное. Испорченную породу и хорошим воспитанием не поправишь, все равно папаша-купец просматривается.
— А мне ее внешность кажется довольно изысканной. Такое готическое личико с картин прерафаэлитов…
— Ах, Казик, ты вечно претендуешь на большую образованность и утонченность, но только я одна знаю, какой у тебя плохой вкус!
К Цегинским в этот вечер Дмитрий уже не вернулся. Он предпочел отправиться домой, в скромную квартирку на Гороховой, которую снимал на паях с товарищем. Пройдя во внутренний двор, Дмитрий взглянул на свои окна. Света в них не было, значит, Петр где-то гуляет. Дмитрий вздохнул с облегчением, ему хотелось побыть одному, а Петька непременно завел бы какой-нибудь бесконечный разговор.
Не зажигая света и не раздеваясь, Дмитрий прилег на диван и стал представлять себе лицо Марты. Светлое, нежное, юное личико. Такие лица бывают у ангелов на рождественских открытках. Мите казалось, что «херувимоподобный» тип женской красоты ему совсем не нравится, но почему-то весь вечер он с восторгом вглядывался в лицо хрупкой барышни из Варшавы и его сердце сладко ныло от нежности. Конечно, ему и в голову не пришло бы, что он влюбился. Дмитрий считал себя слишком взрослым и умным, чтобы верить в любовь с первого взгляда, но что-то в этой девушке его чрезвычайно заинтересовало. Как там говорил Юра? В ней есть что-то трогательное и беззащитное, ее легко обидеть… Был бы он злодеем, лучшей жертвы и не искал бы. У Дмитрия эта беззащитность вызывала совсем другие чувства — Марту хотелось защитить, хотелось уберечь от всего плохого, хотелось как ребенка прижать к себе и гладить по блестящим светлым волосам…
Стукнула дверь в прихожей, и тяжелые шаги косолапого Петьки Бурмина вывели Дмитрия из задумчивости. Петр вошел в комнату и возился в темноте с керосиновой лампой.