[47].
«Я всегда был ненасытным пожирателем книг»[48], – говорил о себе Набоков. Несомненным сокровищем для него была библиотека отца в Петербурге, насчитывавшая 10 тысяч томов. Юный Набоков, в отличие от своих родителей, страстных театралов и меломанов, кроме литературы предпочитал живопись. И родители даже полагали, что со временем он станет художником. Его первым учителем рисования был бывший учитель матери. А с 1912-го по 1914 год – знаменитый Мстислав Добужинский. «Вы были самым безнадежным учеником из всех, каких я когда-нибудь имел»[49], – признавался ему впоследствии Добужинский. Но, несомненно, занятия с ним позволили юному Набокову «отточить глаз». В память об учителе в его комнате в эмиграции стояла открытка работы М. Добужинского из его серии «Типы Петербурга», «Извозчики». Когда оба, учитель и ученик, оказались в Америке, Добужинский прислал Набокову еще несколько открыток из этой серии, а также акварель «Лиловая Дама», написанную для постановки набоковской пьесы «Событие» в 1941 году в Нью-Йорке, костюмы и декорации к которой делал М. Добужинский. А в 1926 году Набоков, посетив выставку своего бывшего учителя в Берлине, посвятил ему стихотворение «Ut pictura poesis».
«В обиходе таких семей как наша, – писал Набоков в «Других берегах», – была давняя склонность ко всему английскому: это слово, кстати сказать, произносилось у нас с классическим ударением (на первом слоге), а бабушка М. Ф. Набокова говорила уже совсем по старинке: аглицки»[50]. Так, кстати сказать, произносил это слово и сын писателя, Дмитрий Набоков.
Маленький Владимир научился читать по-английски раньше, чем по-русски. В «Других берегах», где писатель вспоминает своих гувернанток и учителей, почти целая главка уделена шотландцу мистеру Бэрнесу, который тренировал его в диктантах и на прощание произносил «лимерик (нечто вроде пятистрочной частушки весьма строгой формы»[51]) о какой-то леди, кричавшей, когда ее сжимали. Набоков в мемуарах поместил свой перевод на русский этой очаровательной частушки:
Есть странная дама из Кракова:
орет от пожатия всякого,
орет наперед
и все время орет —
но орет не всегда одинаково[52].
Позднее Набоков узнал, что мистер Бэрнес был в Эдинбурге одним из лучших переводчиков русских стихов на английский.
Когда Владимиру было шесть лет, к нему и его брату взяли французскую гувернантку, которая на самом деле была швейцаркой, совсем как швейцарский гувернер Онегина. Мадмуазель Сесиль Миатон провела в доме Набоковых около восьми лет и научила его такому французскому, о котором могут мечтать некоторые современные французские писатели. В 1922 году, будучи со своим кембриджским товарищем в Лозанне, Набоков навестил мадмуазель Миатон и написал о ней трогательный рассказ «Пасхальный дождь»[53].
Русский алфавит Набоков выучил уже в возрасте семи лет. Обучил его грамоте сельский учитель, «милейший Василий Мартынович»[54], которого летом в Выре пригласили в набоковский дом.
В 1911 году отец решил отдать двух старших сыновей в школу. Сергей пошел в бывшую гимназию отца, а для Владимира было выбрано Тенишевское реальное училище, считавшееся одним из лучших частных реальных училищ в России. Там несколькими годами ранее учился Осип Мандельштам, которого Набоков назовет «восхитительным поэтом, лучшим поэтом из пытавшихся выжить в России при Советах»[55]. Звездой Тенишевского училища был талантливый поэт В. В. Гиппиус.
Владимир начал писать стихи в весьма юном возрасте и долгое время считал себя поэтом. Собственно, он продолжал сочинять их всю жизнь. Последний его поэтический сборник – «Стихи», «почти полное собрание стихов»[56], отобранных самим Набоковым, но изданных уже посмертно. Однако еще в Берлине, после успеха романа «Машенька», Набоков сам понял, что проза заняла в его творчестве первые ряды. Приговор себе он огласил в «Даре»: героиня говорит Годунову-Чердынцеву: «Мне нечего тебе говорить, как я люблю твои стихи, но они всегда не совсем по твоему росту, все слова на номер меньше, чем твои настоящие слова»[57].
Первый сборник юного поэта был издан им в 1914 году, но не сохранился. Набоков печатался и в журнале Тенишевского училища «Юная мысль», где был одним из четырех редакторов. Его стихотворение было опубликовано в солидном журнале «Вестник Европы». А в 1916 году он выпустил сборник «Стихи», включавший 68 стихотворений, обращенных к Валентине Шульгиной. Набоков вспоминал, как ставший тогда директором Тенишевского училища «В. В. Гиппиус […] принес как-то экземпляр моего сборничка в класс и подробно его разнес при всеобщем, или почти всеобщем, смехе»[58].
Валентина Шульгина (Люся) была первой любовью шестнадцатилетнего Набокова. В автобиографии писателя она фигурирует под именем Тамары, а в его первом романе – Машеньки. Они познакомились на прогулке в Выре летом 1915 года. Люся проводила это лето на даче в Рождествено. Парки и леса Выры и Рождествено сделались пейзажем их ежедневных встреч, наполнились для Владимира дополнительным очарованием. «Я водил мою возлюбленную по всем потаенным лесным уголкам, в которых прежде так пылко грезил о том, как встречу ее, как сотворю. И в одной сосновой рощице все стало по местам, я разъял ткань вымысла и выяснил вкус реальности»[59]. Их встречи продолжались в Петербурге. Но следующим летом наметился разлад, пришло разочарование. Тем не менее Набоков никогда не забывал своей первой любви, ее образ всплывает со дна памяти в его прозе и стихах.
В листве березовой, осиновой,
в конце аллеи у мостка,
вдруг падал свет от платья синего,
от василькового венка.
Осенью 1916 года от сердечной болезни умер дядя Владимира, Василий Рукавишников. Он скончался в одиночестве в лечебнице Сан-Манде под Парижем, в бывшем поместье Фуке, несчастного министра финансов Людовика XIV, так внезапно лишившегося власти и богатства. Был ли в этом некий знак его наследнику?
Владимир продолжал учиться в Тенишевском училище. Осенью 1917-го, после октябрьского переворота и падения Временного правительства Набоковы опасались возможной мобилизации старших сыновей в большевистскую армию. Графиня С. В. Панина предложила семье Владимира Дмитриевича свое поместье в Гаспре, в Крыму. Но В. Д. Набоков, которого выдвинули в Учредительное собрание, должен был оставаться в Петербурге. Он написал поразительный по точности, честности и разоблачительной силе документ-воспоминания «Временное правительство и большевистский переворот», который затем был издан в Берлине И. Гессеном. Первыми в Крым уехали Владимир и Сергей. В свой последний день в столице (15 ноября 1917 года) Набоков написал стихотворение, посвященное матери, в котором сожалел, что ей больше не придется гулять по любимой Выре.
Большая семья Набоковых, братья, их жены и дети, перебралась в Крым. Владимир Набоков пробыл в Крыму с ноября 1917-го по апрель 1919 года. Это была короткая репетиция долгой эмиграции, которая ему предстояла. Но «жизнь семьи коренным образом изменилась, – вспоминал Набоков. – За исключением некоторых драгоценностей, случайно захваченных и хитроумно схороненных в жестянках с туалетным тальком, у нас не оставалось ничего»[61].
Владимир Дмитриевич стал министром юстиции в Крымском краевом правительстве, возглавляемом Соломоном Крымом, и уехал в Симферополь. Его семья поселилась в Ливадии. Владимир переписывался с Люсей. «Этим письмам ее, этим тогдашним мечтам о ней, я обязан, – писал Набоков, – особому оттенку, в который с тех пор окрасилась тоска по родине. Она впилась, эта тоска, в один небольшой уголок земли, и оторвать ее можно только с жизнью»[62]. Эти слова сказаны писателем, которому было уже за пятьдесят, и что касается тоски по родине, то к этому времени он успел вкусить всю силу и мучительность этой хронической боли.
В Крыму Владимир познакомился с М. Волошиным, сыграл в пьесе А. Шницлера «Забава», посетил Бахчисарай, страстно штудировал метрическую систему Андрея Белого, а также с восторгом перечитывал его «Петербург». Это произведение позднее он относил к четверке великих романов века: «Превращение» Кафки, «Улисс» Джойса, «В поисках утраченного времени» Пруста и «Петербург» Андрея Белого.
В 1918-м в Петербурге вышел сборник стихов его и Андрея Балашова, товарища по Тенишевскому училищу. Эта книжечка, куда включены двенадцать стихотворений Набокова, считается сегодня истинным раритетом. Есть подозрение, что она сохранилась чуть ли не в нескольких экземплярах.
В Ялте Владимир нашел учителя латыни, у которого стал брать уроки. И читал, читал запоем. «Именно в Ливадии, – вспоминал Набоков, – я завершил в 1918 году освоение русской поэзии и прозы»[63]. И еще в Крыму он увлекся составлением шахматных задач. И, конечно, писал стихи:
Еще безмолвствую и крепну я в тиши.
Созданий будущих заоблачные грани