Солнце выглянуло из-за гор, и Коста вернулся назад, зябко поводя плечами. Чай, не лето, и ветерок был уже довольно холодным, воровски забираясь под сукно плаща. Надо будить Сигурда. Они должны отстоять утреннюю службу, иначе богобоязненные монастырские братья погонят их со двора взашей.
Следующие три дня Коста провел там, где обычно собирал новости и сплетни, то есть в харчевне, что стояла неподалеку от резиденции государя. Он не спешил задавать свои вопросы. Он привык сначала выслушать то, что говорят люди, и таким образом вызнать побольше. Ведь сказанное не вовремя куда чаще приводит к большой беде, чем благоразумное молчание. Он приходил в харчевню в полдень, а уходил оттуда почти перед самым закатом, забирая с собой целый куль еды и пару кувшинов вина. У Сигурда, над которым смилостивилась, наконец, изнуряющая лихорадка, проснулся просто волчий аппетит, к вящей радости содержателя харчевни. Скудная кормежка в странноприимном доме насытить такую тушу не могла совершенно. Тем более, когда широкая кость воина вновь стала обрастать пластами могучих мышц, истаявших за время болезни. Вот потому-то каждый вечер Коста волок в келью то бараний задок, то два-три больших пирога, то целого гуся. Он сидел, привалившись к стене, и с улыбкой наблюдал, как могучий дан крушит крепкими желтоватыми зубами хрупкие птичьи косточки или высасывает костный мозг, расправившись с запеченной бараниной. Утробное урчание, издаваемое Сигурдом, отпугивало даже бродячих собак, которые сбегались, чтобы сожрать то немногое, что оставалось после императорского варанга. Два кувшина вина, которые водопадом проливались в бездонную глотку дана, окончательно примиряли того с окружающей действительностью и приводили к тому, что он извлекал из себя очередной образчик северной поэзии, который приносил Косте просто немыслимые страдания. Он терпеть не мог стихи, тем более такие ужасные. Так проходил очередной вечер, который плавно перетекал в ночь, наполненную храпом, ревом и свистом, издаваемым стремительно идущим на поправку Сигурдом Ужасом Авар.
На четвертый день Косте повезло. Точнее, не совсем повезло. Он, наконец, нашел правильного собеседника, которым оказался дворцовый стражник, и напоил его до полусмерти, притворившись, что хочет попасть на прием к куропалату Феодору по торговым делам. Тогда-то он и узнал всю ошеломляющую правду. В тот вечер, оказавшийся для них последним в великой Антиохии, Коста унес с собой двойной запас еды.
— Завтра уходим, — бросил он, входя в келью. — Я купил место в караване, который идет на север. Стефана увезли в Константинополь.
— Вот дерьмо! — совершенно искренне расстроился Сигурд. — Если бы знать раньше! Мы бы уже были там, если бы поплыли туда прямо из Кесарии! А сейчас начались шторма. Теперь придется бить задницу на верблюде! Ненавижу верблюдов! От них воняет, как от моего дяди Бьёрна после двухнедельного запоя! И они плюются!
— Дерьмо совсем не в этом, — задумчиво произнес Коста. — Дерьмо в том, что, скорее всего, Стефан в темнице, которая расположена в подвалах Большого Дворца. Я даже не представляю, как его можно вытащить оттуда.
— Зато я представляю, — Сигурд оскалил в усмешке крупные, как у лошади зубы. — Я знаю этот сраный дворец лучше, чем содержимое собственных штанов. Если Стефан там, то поверь мне, парень, я его найду и вытащу оттуда.
1 Вено — выкуп за невесту у славян.
2 Тергестум — современный Триест. Салона — современный хорватский Сплит.
3 Царская дорога — торговый и почтовый путь, проложенный Дарием I по территории Персидской империи.
Глава 4
Январь 637 года. Константинополь.
Как и предполагал Коста, искать Стефана ему было не с руки, требовалась помощь. Множество купцов, с которыми можно было пообщаться, уехали из Константинополя, а к остальным он не совался сам, понимая, что на него могут донести, как на шпиона. Ведь он, как-никак, трудился в торговом доме словенского князя, и его многие помнили. Коста отрастил бородку, которая сильно изменила его, он горбился при ходьбе и носил плащ, подбитый изнутри толстой тканью, пытаясь казаться не таким худым. Небольшие валики за щеками и синева под нижними веками сделали его невидимым, и даже Миха едва узнал старого товарища, когда встретил.
— Хозяин! — вздрогнул он, когда увидел Косту. — Это ты? Сигурд? А сказали, что варанги погибли все до единого!
— Я это! Я! — Коста выплюнул валики, делавшие его лицо округлым. Он добавил раздраженно. — А кто же еще? И Сигурд живой. Сам не видишь, что ли? Да зайди ты в дом, наконец! Нас же вся улица видит!
— Ах, да! — спохватился Миха, пропуская их внутрь. Он теперь жил в бывшем доме Марка. Тот не успел его продать, и пустил Миху пожить. Все лучше, чем если там обоснуются какие-нибудь бродяги. — Есть будете? Тут таверна неподалеку.
— Неси сюда, — покачал головой Коста, и Миха понятливо мотнул башкой, убежав за едой. Ее требовалось много. Сигурд изрядно проголодался с дороги.
— Что в городе слыхать? — сыто откинулся Коста, когда съел горшок каши и большую краюху хлеба, запивая все это вином.
— Про заговор слыхать, — усмехнулся Миха. — Я тут кое-кому из прислуги плачу, так порой такое слышу, что уши в трубку сворачиваются.
— Заговор — это хорошо!— деловито кивнул Коста. — Кто участвует?
— Знатные армяне и магистр Феодор, — пояснил Миха. — Это который сын бывшего куропалата Феодора, племянник государя.
— Брат императора здесь? — остро посмотрел на Миху Коста.
— В подвале Большого Дворца сидит, в тюрьме, — кивнул Миха. — Его опозорили при всех, бороду и волосы остригли, одели в рубище и в темницу бросили. Весь город о том судачит. Он государыню Мартину ведьмой назвал, а государя в кровосмешении обвинил.
— Это я уже знаю, — Коста барабанил пальцами по столу. — Так что там с заговором?
— Болтают, что пока государь на Востоке, они хотят посадить на престол его внебрачного сына, Иоанна Аталариха. И ты знаешь, многие патрикии за него. Они считают, что за грехи государя проклятые агаряне наши земли терзают.
— Сигурд! — толкнул Коста блаженно жмурящегося дана, который снял сапог с больной ноги. Та снова начала опухать. — Ты завтра идешь во дворец!
— К кому? — лениво спросил дан.
— К императрице Мартине, — пояснил Коста. — Перстень у тебя?
— У меня, — кивнул тот, отвечая по-гречески. Миха не понимал наречия данов. — Но мне он не нужен есть. Я и так пройти легко. Но сначала на рынок. Мне купить красивая одежда нужно и повязка на голову. Я не могу пойти к госпоже, как оборванный трэлль.
Он многозначительно поднял палец.
— Баня! И масло для борода! И гребень! Красный штаны, зеленый плащ и синий рубаха! Сигурд красивый к госпожа пойти! Стыд иначе!
В коридорах Большого дворца царила зловещая тишина. Государь был на Востоке, куропалат Феодор — в тюрьме, а младший август Константин, нарядной куклой сидевший на троне, мало кого интересовал. Весь дворец знал, что нипсистиарий, высокопоставленный евнух, заведовавший ритуалом умывания василевса, каждое утро выплескивал кровавые сгустки, которые оставались в его золотом тазу. Про заговор здесь знали все, ведь тайные службы в империи функционировали вполне исправно, а заговорщики, как это часто водится, были бестолковы и болтали при собственных слугах, не считая их за людей. И этот заговор бросил в объятия людей, которые прежде ненавидели друг друга. Впрочем, они ненавидели друг друга и сейчас. Просто в данный момент им было по пути.
— Патрикий Александр, — милостиво склонила голову Мартина.
— Кирия, — низко поклонился тот.
Патрикий был вполне доволен своей жизнью. Понемногу младший август Константин все больше и больше становился покорен его воле, а корпус варангов, охранявший других детей императора Ираклия, сгинул в битве при Ярмуке. Теперь дворец охраняли преданные лично ему люди, и он был почти всесилен. И лишь небольшая осечка, когда его посланцы так и не смогли отравить князя Словении, омрачала существование протоасикрита. Хотя, если быть до конца честным, это была не осечка, а чудовищный провал, последствия которого ему еще предстояло предотвратить. Ну, или ответить за них, если предотвратить не удастся. Потому-то патрикий больше не выходил из дворца иначе, как окруженный небольшой армией. Его родители умерли, брат и сестра жили под надежной охраной, а сам он старался больше не вспоминать того парня с короткой бородкой и жутким, леденящим душу взглядом.
— Что там наши заговорщики? — лениво спросила Мартина, которой устранение Иоанна и Феодора было на руку. — Шумят?
— Шумят, госпожа, — усмехнулся патрикий. — Мы пока наблюдаем за ними, выявляем все связи.
— Может, уже пора их взять? — недовольно протянула императрица.
Годы не пощадили ее. Она родила десять детей, и изрядно располнела, став не по годам тяжела на подъем. Вместо молодой красивой женщины сидела измученная борьбой за власть, ненавидимая всеми волчица, защищающая свой выводок. А еще Мартина очень устала, оставшись совершено одна. Муж был далеко, а верные даны погибли. Ее нервы были натянуты, как струна. Она теперь даже спала плохо, вздрагивая по ночам от каждого звука.
— Что это за шум? — недовольно повернул голову патрикий. — Кто посмел?
Прямо за дверью раздался грохот, потом придушенный вопль, а потом створки распахнулись, и в покои императрицы ввалился Сигурд Ужас Авар собственной персоной. И императрица, и патрикий так удивились, что даже немыслимая дерзость дана так и осталась без ответа. На него просто смотрели недоуменно. Ведь такого просто не могло быть, потому что не могло быть никогда. Никогда и никто не входил в покои императриц без высочайшего на то дозволения.
— Я к госпоже хотеть пройти! — сказал он, глядя прямым детским взглядом. — А меня не пускать! Я перстень показать, а меня все равно не пускать! Проваливать, говорят, варвар! А я точно знать, что у кого этот перстень есть, тот может к госпожа пройти. Ну, я этот глупый дурак, который порядки не знать, немного бить и сам к госпожа прийти. Госпожа этот неуч наказать! Да, госпожа?