опровождать своего монарха, какое бы дело он не затеял. Однако, обыскав рощу, они никого не нашли. Несомненно, в этом деле была задействована какая-то магия. Кто-то предложил вернуться в Асфелосту и просить тамошних чародеев найти Энкледа, но эту идею отвергли, ибо никому не хотелось нарушением прямого приказа навлекать на себя королевский гнев. И вот, всадники снова заняли свои места в седлах лошадей и направились на запад, к горам Бекьерн, обогнув которые, они, спустя полторы недели, смогут достичь столицы.
Спустя несколько минут после того, как в роще к востоку от Асфелосты бесследно сгинул король, Элгар Атфитрит вдруг вышел из своей комнаты. Он выслушал сообщения, оставленные другими Магистрами, от Гатона, и велел отправить ответы. Также он приказал доставить приглашения всем кардиналам Полумесяца, в данный момент находящимся в замке: в середине дня, как они и запланировали вчера, должен состояться большой совет, на котором они обсудят приказ короля. Перед тем, как отправиться выполнять приказ, Гатон спросил:
— Простите, мой господин, а Катаус был не с вами? Все утро не могу его найти...
— Катауса мы здесь больше не увидим, — равнодушно ответил Элгар. — Он давно просил меня разрешить ему уйти, и я наконец пошел ему навстречу. Забудь о нем. Более он не один из нас.
Глава третья
Холодное голубое небо высоко и недостижимо, как Эдем и троны богов. Внизу — зной, духота, пыль на дорогах. В жаркий летний день по одной из них налегке, без оружия и без вещей, шли двое: высокий голубоглазый мужчина в потрепанной темной одежде, и с ним девушка — хрупкая, светловолосая, одетая в длинное белое платье. На ногах у девушки — сандалии, ремешки которых сеткой обвивают ноги почти до колен; подол платья оторван, ткань местами испачкана, на локте ссадина, слева и справа на щеках около губ следы от черники, которую они ели сегодня утром. Девушка смотрит вокруг с интересом и выглядит радостной и довольной: еще бы, ведь она — богиня, которая почти двадцать тысяч лет провела взаперти, видя смутные сны, но не имея возможности ни двигаться, ни действовать. Ее спутник смотрит хмуро: он всего лишь бессмертный, и был рожден тридцать шесть лет тому назад самой обычной смертной женщиной. В нем слишком много от человека, и постоянные бестолковые задержки на пути ему не нравятся. А останавливаются они часто: то у Мольвири развязывается ремешок на сандалях, то она увлекается какой-нибудь бабочкой или птицей, то сворачивает на обочину, заметив сухое или больное растение. Когда она притрагивается к такому растению — дереву, кусту, а иногда и цветку, сломанному ногой путника — происходит маленькое чудо, сухое вновь наполняется соками, гнилая древесина заменяется здоровой. Если она, наклонившись над цветком, случайно касается земли — обычное, ничем не примечательное место неуловимым образом меняется, становится каким-то особенным, красивым, полным внутренней тишины и гармонии. Мольвири беззаботно улыбается, шепча что-то ласковое птицам и цветам.
После того, как Эдрик освободил ее из плена, на Слепой Горе они оставались недолго. Некоторые стражи пытались помешать им уйти, и Эдрику пришлось превратиться и уничтожить их. Но Австевер, бог чувственного мира, не вмешался, и большинство стражей — также: они были слишком заняты поисками воскресшего Лицемера. За разрушенным святилищем находился портал, с помощью которого прошедшие Игольчатый Мост могли попасть в любое место любого из миров Сальбравы, и к этому порталу бессмертный меч-оборотень повел освобожденную им богиню-отступницу. Он думал, куда хочет попасть, пока они, поднявшись по проплавленной Фрембергом Либергхамом лестнице, преодолевали завал из камней и мусора — единственное, что осталось теперь от святилища, уничтоженного в ходе боя между Фрембергом и Лицемером. Мысль о том, чтобы отвести Мольвири в Школу Железного Листа, он отбросил сразу. Выпускник Школы, он слишком хорошо знал своих настоятельниц. Он еще не был полностью уверен, что освободил именно богиню, а не какого-нибудь бессмертного демона, выдающего себя за нее, однако если существовал хоть какой-то шанс, что она говорит правду, в Школе ее ничего хорошего не ждет. Не было уверенности, как именно они поступят, но то, что они наложат на нее свои лапы и воспрепятствуют развитию их знакомства, Эдрику представлялось очевидным. Позволять настоятельницам проводить над юной богиней свои эксперименты Эдрику также не хотелось. Но если не в Школу, то куда? Портал между тем был уже близко и решать нужно было скорей. Большую часть своей жизни он провел в Школе, а последние семь лет — в плену, в одной из камер в глубине Обсидиановой башни. Потом был договор с Фрембергом, миссия в Речное Королевство, поход с Льюисом Телмаридом на юг, к Пустому Морю... Возвращение в Рендекс исключено, как и в любое другое княжество Эйнавара: он убил королевского посланника и жить ему спокойно там не дадут. И тогда он вспомнил о коротком периоде после ухода из Школы и до того, как стал пленником Обсидиановой Башни — он успел посетить немало странных мест, но было одно, где он задержался. Он даже рассчитывал получить баронский титул и мирно прожить на острове несколько лет — просто для того, чтобы узнать, что это такое: дом, семья, ведение хозяйства. Теперь он подумал, что можно было бы вернуться туда, в место, где тихо и спокойно, где ничего не происходит, и провести там какое-то время, пока не станет ясно, что делать дальше и действительно ли его спутница — та, за кого себя выдает. Он представил, как выглядит остров Хадой, если стоять на горе, называемой Великаньей Мозолью, лицом к востоку: внизу — смешанный лес, липы, лиственницы, дубы и ели — все вперемешку. Вдалике видна дорога, ведущая к замку Кхотайн, а в ясный день, если приглядеться, можно увидеть дымки, поднимающиеся над деревушкой, расположенной на юго-востоке. Представил, взял девушку за руку и шагнул в портал.
Три дня они провели в лесу. Пища не нужна бессмертным, но наслаждение вкусом они способны испытывать, поэтому Эдрик нашел ягоды и предложил их Мольвири. По ее удивлению он понял, что прежде она никогда не употребляла земную пищу, даже мысль о чем-либо подобном не приходила ей в голову, однако он настоял, она попробовала и ей понравилось.
— Это потому, что я в человеческом теле, — предположила она задумчиво немного погодя, облизывая пальцы, испачканные соком черники. — Наверное, я и боль могу ощутить.
Для проверки она укусила себя за палец.
— И как ощущения? — Посмеиваясь, поинтересовался Эдрик.
— Странные.
Позже она рассказала Эдрику о себе. Солнце сотворило ее перед тем, как между Светилами был заключен договор, согласно которому они обязались не творить более новых Князей — позже, однако, все трое Изначальных нарушили эту клятву, пусть и в разное время. Долгие годы Солнце скрывало свою последнюю дочь в себе, не выпуская в мир и сохраняя ее дух в младенческом состоянии. Золотое Светило опасалось, что чувственность и порок, распространяемые Луной и Горгелойгом, необратимо исказят Сальбраву и самих Князей Света; Мольвири должна была стать той, чья чистота останется незапятнаной, чтобы когда-нибудь, после победы и окончательного уничтожения соперников, явиться и очистить Сальбраву от всякого зла. Однако, этим планам не суждено было сбыться. Горгелойг сотворил последнего Темного Князя, Солнечного Убийцу, вложив в него всю свою разрушительную силу и ненависть; Солнце же пыталось обойти клятву, не желая нарушать ее прямо — вобрало в себя силу Истязателя и перенаправило ее ток, родив таким образом нового Светлого Князя — Ульвара, бога гнева. Однако, в итоге клятва все равно оказалась нарушенной и нечистое, которое Солнце пыталось сделать чистым, осквернило само Светило. Поэтому-то Мольвири и была выпущена в бытие раньше срока: ей пришлось отдать большую часть своих сил для того, чтобы исцелить отца. Братья и сестры возвели для нее дворец в Эдеме и заботились о ней, видя ее слабость. Но шло время, и все сильнее в ней нарастало ощущение собственной бесполезности. Полностью Солнце она так и не смогла исцелить. Это было и вовсе невозможно сделать, потому что Солнце желало остаться незапятнанным, используя скверну Горгелойга в своих целях, и все усилия Мольвири пропадали впустую, так как сколько бы она не очищала силу Золотого Светила, скверна Горгелойга, неотделимая от сущности порабощенного Солнцем Темного Князя, продолжала отравлять ее. О полном уничтожении лунных и темных бессмертных не шло уже и речи: убийство и изгнание из Сальбравы одного только Горгелойга и малой части его отродий повредило Сальбраву; окончательное же уничтожение всех, кроме верных Солнцу, означало также разрушение всего мироздания. Поэтому Мольвири оказалась не у дел: нет никакого смысла очищать мир, оскверняемый ежечасно.
В те дни Эдем еще не был бесконечно далек от мира людей: по сути, этот прекрасный рай тогда располагался на вершине исполинской горы, на склонах которой жили духи, ангелы, схиархи и стихиали, внизу же, в долинах, находились поселения смертных. Она спустилась вниз и некоторое время провела среди духов и ангелов, затем она достигла долины людей. Птицеголовый бог сказал ей, что она должна вернуться назад: мирам суждено разделиться, а смертным — стать пищей богов. Она ослушалась и осталась на земле: созерцать оскверненную чистоту небес ей было невыносимо. За внешним блеском, пафосом и торжеством таилась гниль, проникшая в самую сердцевину света. Когда, в какой день и час боги Света стали говорить и действовать так, как полагалось бы говорить и действовать Темным Князьям? Дурное и доброе, небесное и демоническое, смешивались до неразличимости, и она не могла ничего изменить в происходящем. Братья и сестры считали ее слишком юной, слишком наивной, слишком беспечной. Поэтому она пришла туда, где все темное и светлое должно было быть смешано по замыслу с самого начала — в мир людей, равноудаленный от всех Светил: здесь это смешение не терзало ее, не вызывало чувство мучительной дисгармонии. Однажды она увидела человека, медитирующего под персиковым деревом — челове