– наверняка вызвали беспокойство у внимательных наблюдателей. Как и план (никогда не осуществившийся) сделать консулом его коня Инцитата (Incitatus, «быстрый»), как и практика посылать в Афины за знаменитыми статуями греческих богов, у которых потом отпиливали головы и ставили на их место его голову. Другие причуды Калигулы оказались значительно более кровожадными, и вскоре стало совершенно очевидно, что новый принцепс сильно и опасно болен психически. Светоний утверждал, что его свел с ума некий афродизиак, который ему давала жена, но сложно себе представить, каким образом подобный эликсир может стать причиной изощренного садизма. Почти никто не был защищен от внезапных капризов психопата – ни сенатор, расчлененный прямо на улице, ни драматург, сожженный заживо, ни именитый гость и важный союзник, мавританский царь Птолемей, потомок дочери Марка Антония и Клеопатры: его казнили, потому что Калигула позавидовал, что толпа слишком бурно восхищалась великолепным пурпурным плащом царя. Такое свирепое безумие – гарантия короткой карьеры, и в 41 г. н. э. Калигула был убит воином преторианской гвардии, элитного подразделения, отвечавшего за безопасность императора и его семьи.
В сенате, узнав о смерти Калигулы, начали срочно обсуждать, стоит восстановить республику или следует избрать кого-то из сенаторов императором. Однако преторианцы и простые римляне, столпившиеся перед зданием сената, вынесли иное решение: они хотели Клавдия, 50-летнего племянника Тиберия и дядю Калигулы. Никто из царственного семейства никогда и не помышлял, что Клавдий может сделаться императором. Его считали неуклюжим идиотом и все время держали в тени. Калигула тоже не видел в нем угрозы для себя, что объясняет, почему Клавдий пережил террор своего свихнувшегося племянника.
Путь Клавдия во власти стал трагическим повторением пути Тиберия и Калигулы. Старт был многообещающим – отмена налогов, введенных Калигулой для финансирования собственных причуд, разрешение вернуться высланным, уважение к сенату и завершение разнообразных проектов предшественника, в том числе акведука Аква Клавдия (руины которого до сих пор можно увидеть в римском Парке акведуков). Его войска завоевали кельтское племя катувеллаунов, живших на юго-востоке Англии, и к Римской империи присоединилась новая провинция – Британия.
Величайшее достижение Клавдия – открытие общественных римских институций, включая сенат, для людей из провинций. Он увлекался историей, поэтому смог понять, что своим величием Рим был обязан смешением с сабинянами, самнитами, этрусками и другими племенами и этническими группами, раньше с ним воевавшими. Новый император хотел, чтобы в сенате оказались представители всей Италии и провинций. Этому активно сопротивлялись старые римские семьи, страшно боявшиеся, что важные государственные учреждения заполнятся дикарями вроде длинноволосых кельтов с севера. Но Клавдий энергично бился за то, чтобы сенаторы представляли весь полуостров, включая людей из галльских племен. Он победил, и двери сената открылись для тех, кого Клавдий гордо называл «наиболее достойными провинциалами»[14] [2].
Античные историки, такие как Светоний и Тацит, писавшие спустя десятилетия, возлагают вину за падение Клавдия на сексуальную распущенность и смертоносные интриги последних двух из шести его жен. Обеим он приходился, как было принято у Юлиев-Клавдиев, близким родственником. Став императором, он был женат уже в пятый раз – на своей двоюродной сестре Мессалине. Две ее бабки были сводными сестрами, при этом одна из них – еще и родной сестрой бабки Клавдия (их родители – Октавия и Марк Антоний).
Такой близкородственный брак не сулил ничего хорошего – как и множество других союзов в этой династии, он оказался далек от идиллии. Мессалина, убежденная греховодница, воспользовавшись в 48 г. отсутствием в Риме Клавдия, заключила брак со своим красавцем любовником, амбициозным политиком, желавшим свергнуть с трона ее мужа. Шокированный таким поворотом дел, Клавдий казнил обоих и поклялся никогда больше не жениться. В конце концов, у него уже был сын и наследник – Британик, рожденный Мессалиной в 41 г. и названный в честь новой провинции. Вскоре, однако, он передумал и женился на еще более близкой, чем Мессалина, родственнице. Да к тому же на еще более беспощадной и властолюбивой: своей племяннице Агриппине, дочери Германика и младшей сестре Калигулы. Ради этого брака Клавдию пришлось отменить закон, запрещавший дядям жениться на племянницах.
Агриппина к 35 годам уже дважды побывала замужем, отравила второго мужа, а от первого в 37 г. родила сына по имени Нерон. Женившись на Агриппине, Клавдий усыновил Нерона и затем женил его на своей дочери от Мессалины, Октавии. Нет никаких сомнений, что Агриппина хотела поскорее усадить на трон Нерона и не допустить до власти Британика – именно поэтому она в октябре 54 г. подала Клавдию блюдо с отравленными грибами, над которыми поработала эксперт в подобных вопросах – некая Локуста. Яд быстро подействовал, а Локуста и дальше занималась своим востребованным делом в царских дворцах.
Пришедшее из оскского языка и означавшее «сильный и храбрый», имя «Нерон» регулярно появлялось в родословной Клавдиев. Но у Нерона Клавдия Цезаря Августа Германика, если называть его полным именем, не имелось ничего общего с героическим военным опытом его предков и тезок. Голубоглазый кудрявый блондин, Нерон обожал искусство, а не войну.
Надо сказать, военных подвигов и не требовалось, когда Нерон в возрасте 16 лет стал императором: в Римской империи царил мир. И, несмотря на юность и неопытность, Нерон, подобно многим предшественникам, начал свое правление вполне достойно. Вскоре, однако, обнаружилось, что он, как и его дядя Калигула, удручающе непригоден для такой позиции: в лучшем случае он эксцентричен, в худшем – порочен. Первые признаки беспокойства, должно быть, вызвала его одержимость собственным артистическим даром. Он выходил на сцену и пел, играл на арфе, участвовал в пьесах – хотя все это считалось ниже императорского достоинства. И пусть публика хохотала над его дурным голосом, он заранее принимал меры предосторожности: размещал в толпе тысячи солдат, с энтузиазмом кричавших ему «ура!». Он запрещал кому бы то ни было уходить во время его выступления – этот эдикт соблюдался так строго, что женщины рожали прямо на сиденьях, а мужчины притворялись мертвыми, чтобы их выносили из театра.
Вероятно, Агриппина убила Клавдия, чтобы сделать императором Нерона, когда тот был еще слишком юн и контролируем. Мать и сын правили вместе и были, по словам Светония, так близки, что, когда их несли в одном паланкине, о взаимной привязанности красноречиво свидетельствовали пятна на его одежде. Эта нежная связь вскоре порвется: Нерону надоест Агриппинина критика и попытки контролировать и доминировать. После череды неудач с устранением собственной матери – рухнувший в ее спальне потолок, пошедший ко дну корабль – он в конце концов избавился от нее более прямолинейно: один из его охранников пронзил мечом чрево Агриппины.
Агриппина стала последним образцом непокорной римской женщины, жены или матери, которая (если мы, конечно, склонны доверять источникам) распространяет свое пагубное влияние на мужа и детей – и демонстрирует, какая миру может грозить опасность, если женщина когда-нибудь вдруг окажется у власти. Женщине в Риме предлагалось крайне мало общественных ролей: их жестко не допускали до политики, не позволяли голосовать или занимать важные посты. Один политик I в. н. э. восклицал: «Что может делать женщина на публичных собраниях? Следуя традициям наших предков, ничего!» [3] Весьма показательно, что самыми видными и важными женщинами в Риме являлись шесть девственных жриц-весталок. В их обязанности входило поддерживать огонь Весты (богини очага), печь обрядовый хлеб (mola salsa, «соленая мука») и заниматься уборкой храма Весты. Будучи по своей природе священными, эти ритуалы мало чем отличались от ежедневных домашних хлопот среднестатистической римской матроны, да и одежда – лента на голове (vitta) и длинная, в пол, перехваченная поясом туника (stola) – у весталок была такой же.
От римских женщин требовалось исполнять обязанности в доме – быть послушными дочерями, верными супругами и любящими матерями. Эти желанные качества остались на погребальных надписях умершим женам, в которых наиболее часто встречаются прилагательные dulcissima (сладчайшая), pia (добропорядочная) и sanctissima (чистейшая) [4]. При этом многие женщины Рима не были слабыми, пассивными и легкомысленными, что бы там ни думали их мужчины. И необязательно напоминали ведьм-убийц из страшных сказок. Римская история сохранила множество свидетельств об умных и хорошо образованных женщинах, которые – когда им удавалось пробить все «стеклянные потолки» своего времени – занимали достойное место в общественной жизни. Среди них особо можно выделить Корнелию, дочь Сципиона Африканского и мать Тиберия и Гая Гракхов. Она следила за их обучением и давала им советы в политике. После смерти в ее честь в Риме воздвигли бронзовую статую (постамент сохранился) – впервые такого удостоилась обычная женщина, не богиня.
Еще была Гортензия, которая в 42 г. до н. э. произнесла речь на ассамблее в римском Форуме, куда, вообще-то, не допускали женщин. Она и многие ее единомышленницы выступали против налога, который Антоний, Лепид и Октавиан ввели для 1400 самых богатых матрон. «К чему нам платить налоги, – спрашивала Гортензия, – раз мы не участвовали ни в отправлении государственных должностей, ни в почестях, ни в предводительстве войсками, ни вообще в государственном управлении, из-за которого вы теперь спорите, доведя нас уже до столь больших бедствий?»[15] Другими словами, нет представительства – нет налогов[16]. Триумвиры, разъяренные «небывалым напором» женщин, попытались согнать их с трибуны, но собравшаяся толпа начала выражать недовольство, и триумвиры отступили, в итоге оставив в списке всего 400 матрон, обязанных платить налог [5].