Власов понял, что скепсис немецкого генерала может навредить ему, но как достойно выйти из этого положения, не знал.
— Для меня это было время раздумий и принятия окончательного решения, — сказал он то единственное, что хоть как-то могло повлиять на мнение фон Линденманна. Хотя в рассуждениях своих о «логике окруженца», немец, конечно, был прав. — Теперь оно вам известно, господин генерал-полковник.
Видимо, немецкий генерал тоже не был заинтересован, чтобы плененный им известнейший русский генерал представал перед командованием в неподобающем свете. «Мало того, что фон Линденманн наголову разбил целую русскую полевую армию и пленил ее командарма, так он еще и сумел убедить его перейти на сторону рейха и активно сотрудничать с фашистским командованием!» — вот как все это должно было выглядеть теперь не только в глазах фельдмаршала Кейтеля, но и самого фюрера. Только поэтому он не стал нагнетать обстановку и примирительно объявил:
— Я удовлетворен, что ваше решение оказалось именно таким, генерал.
— И таким же останется впредь.
— Что облегчает жизнь и нам, и вам, — говоря это, фон Линденманн, все еще не отрывал взгляда от окна, прикрытого от прямых лучей солнца веткой сосны. Возможно, потому, что не желал встречаться с взглядом русского. — Прошу прощения, господа, я вынужден вас оставить, чтобы поговорить со Ставкой Верховного командования вермахта.
11
После того как их разлучили у амбара, Марию Воротову командарм больше не видел. Поэтому, воспользовавшись тем, что генерал фон Линденманн перешел в соседний кабинет, чтобы поговорить с Берлином, откуда должны были — очевидно, после согласования с Кейтелем, или кем-то там еще, — распорядиться относительно его дальнейшей судьбы, Власов поинтересовался У переводчика, куда они девали женщину, оказавшуюся в плену вместе с ним.
— Понятия не имею, — беззаботно повел тот плечами.
— Так узнайте, черт бы вас побрал! — чуть было не сорвался на крик Власов, вызвав этим немалое удивление у немецкого офицера.
— Я понимаю, что вежливость генерала фон Линденманна позволила вам на какое-то время расслабиться, — процедил Клаус Пельхау. — Но все же не советовал бы забывать, где и в каком положении вы находитесь, и что с вами может произойти, если… и впредь станете забываться.
— Понятно, понятно, слегка погорячился, — быстро отработал Власов задний ход.
— Со всеми остальными офицерами тоже советую вести себя предельно сдержанно.
— Считаете, что вправе давать мне советы? — высокомерно поинтересовался Власов.
— Коль уж случилось так, что именно я оказался свидетелем вашего пленения… — проявил чудеса нордической выдержки Клаус Пельхау. — Теперь я ощущаю некую моральную ответственность перед вами, поэтому всячески пытаюсь оберегать. И ваше счастье, что я до сих пор остаюсь рядом с вами.
Лейтенант оглянулся на писаря и фотокорреспондента, и, убедившись, что они так и не уловили смысла их перепалки, добавил:
— Не думайте, что тут все будут рады вежливому приему Власова генералом фон Линденманном. Есть и такие, что потребуют вздернуть вас на одной из берлинских площадей, подобные предложения в моем присутствии уже звучали.
Это признание как-то сразу же обескуражило Власова. С минуту он дипломатично сопел и прокашливался, а затем все же набрался интеллигентского мужества, чтобы произнести:
— Прошу прощения, лейтенант. Пожалуй, вы правы: пора уже смириться с тем, что нахожусь в плену, а не у себя на командном пункте армии, в стремени, да на рыс-сях.
— Я готов понять ваше состояние, но…
— Мне всего лишь казалось, что для вас не составит особого труда разыскать того капитана разведки, который был с нами. Уж он-то должен знать, что произошло с фрау Марией Воротовой.
— Не думаю, чтобы он слишком уж заботился о судьбе вашей походно-полевой жены, — вновь вежливо возмутился лейтенант.
— Кто же тогда занимался ее судьбой? В лагерь-то ее, надеюсь, не отправили?
— А как еще прикажете поступать? Поскольку Воротова сдалась вместе с вами, к ней должны будут отнестись как к военнопленной. Однако для пленных женщин наши лагеря не предназначены. Иное дело — лагеря врагов рейха. Но это уже иные условия. Совершенно иные… условия, господин генерал.
— А вырвать ее оттуда вы не смогли бы?.. — начал было Власов, однако лейтенант бесцеремонно прервал его:
— Советовал бы заняться собственной судьбой, господин генерал. Конечно, далеко не каждого плененного генерала жалуют у нас так, как это делает сейчас фон Линденманн. Но здесь вы всего лишь гость. Дань вежливости по отношению к поверженному врагу — не более того. И ни в коем случае не советую затрагивать вопрос о Воротовой при прощании с ним. У нас в армии походно-полевых жен не бывает. Во всяком случае, это жестко пресекается.
— И все же узнайте, лейтенант, что с ней, — почти с мольбой произнес Власов.
— Попытаюсь, — ответил переводчик таким тоном, что командарм ни на мгновение не усомнился: «Ни черта он не попытается! Ему эти хлопоты и на фиг не нужны!»
Власов порывался продолжить увещевания, однако в это время вернулся фон Линденманн. По выражению его лица можно было понять, что в Берлине остались довольны и ликвидацией армии, которая, по замыслу советского командования, должна была оттягивать на себя значительную часть войск, блокировавших Ленинград, и пленением «спасителя Москвы» Власова, которого еще недавно Сталин считал своим лучшим генералом.
— Я доложил командованию о вашем намерении сотрудничать с нами в борьбе против коммунистического ига России. Это произвело должное впечатление. Приказано переправить вас самолетом на Украину, под Винницу, в лагерь для генералов и старших офицеров, которые представляют интерес для вермахта. Там уже есть несколько десятков пленных, готовых разделить ваши взгляды.
— Я благодарю вас за тот человечный прием, который вы оказали мне, господин генерал-полковник, — растроганно произнес Власов. Как бы он ни относился сейчас к полководцу, разгромившему его войска, далеко не каждый повел бы себя с ним с такой уважительностью — это поверженный командарм понимал. И пытался ценить.
— У вас будет полтора часа на обед и небольшой отдых, генерал. После этого вас отвезут на аэродром. Сопровождать вас будет лейтенант Пельхау, — повел он подбородком в сторону переводчика, уже стоявшего у двери, — и офицер СД, который ждет в моей приемной[18]. Все, генерал, не смею вас больше задерживать, — вежливо склонил голову фон Линденманн.
— Надеюсь, мы с вами еще когда-нибудь увидимся, — произнес Власов, все еще пребывая в растроганных чувствах. Но в ответ услышал ироничное:
— Не думаю, чтобы мне пришлось брать вас в плен еще раз, генерал.
— В этом мире все может быть, в стремени, да на рыс-сях, — уже под нос себе пробубнил Власов.
12
— Штурмбаннфюрер, по-вашему — майор СС, Герман фон Шелвиг, — по-русски представился рослый, плечистый офицер СД, ожидавший Власова в приемной.
— Генерал Власов, — пробубнил пленный.
— Мне приказано доставить вас в лагерь, генерал. Сейчас вы идете на обед, затем небольшой отдых и — на аэродром. Ваш пистолет, — вернул он пленному отобранное у него адъютантом перед беседой с фон Линденманном личное оружие.
— Странно, — повертел в руках пистолет Власов.
— Что вас удивляет, генерал?
— Считал, что уже не вернете.
— Правда, теперь оно без патронов, однако само возвращение оружия пленному — дань уважения к его чину. Ну а защиту мы вам гарантируем.
Слова он коверкал безбожно, тем не менее говорить пытался уверенно и даже бегло. Другое дело, что при этом в голосе его не проявлялось ни интонаций, ни эмоций. Даже когда приказывал лейтенанту-переводчику доставить пленного в офицерскую столовую, поскольку сам он обязан был ознакомиться с протоколом допроса.
После довольно сытного «генеральского», как объяснил ему переводчик, обеда лейтенант отвел Власова на квартиру, в которой пленный провел прошлую ночь. Там он сдал своего подопечного грозному, гренадерского вида ефрейтору, а сам на какое-то время исчез. Появился же буквально в последний момент, когда Власова усаживали в машину, чтобы доставить на аэродром.
— Мне удалось кое-что узнать о судьбе фрау Воротовой, господин генерал, — сообщил он, усевшись рядом с Власовым на заднем сиденье. Штурмбаннфюрер СД устроился рядом с водителем.
— Ну и что же вам стало известно? — суховато спросил Власов, возвращая себе генеральскую властность. Он уже вел себя так, как вел бы себя с нерадивым лейтенантом русской армии. — Где она теперь?
— С фрау Воротовой долго беседовали в разведотделе армии генерала фон Линденманна.
— Выведывали секреты русской кухни?.. — проворчал командарм.
— И секреты кухни — тоже, — ничуть не смутился лейтенант. — А затем решили направить ее вначале в лагерь немецкой разведки, чтобы потом, если только она приглянется инструкторам, определить в разведшколу.
— Ну, уж эта обязательно «приглянется», — едко заметил Власов. — С такой бабой вся жизнь — в стремени, да на рыс-сях.
— Я не в том смысле, господин генерал, — впервые почувствовал себя неловко переводчик. — Хотя, несомненно, Воротова — красивая женщина. Очень красивая.
— Так ведь и я тоже «не в том»… смысле.
— Вы как-то странно относитесь к этой женщине, — с укором произнес лейтенант. — А ведь она была предана вам и, насколько я понимаю, спасала вам жизнь.
Сказав это, лейтенант напрягся. Как-никак перед ним был генерал-лейтенант, командарм, пусть и враждебной армии, и даже плененный. Однако реакция Власова оказалась совершенно неожиданной. Выслушав переводчика, он вдруг виновато, почти затравленно произнес:
— А что, собственно, вас смутило, господин лейтенант? Я ведь ничего такого… Она в самом деле спасала меня, как могла, и кто знает, если бы не она…
— Возможно, со временем вам удастся вернуть ее себе, — примирительным тоном произнес Клаус Пельхау. — Теперь все будет зависеть от того, какие условия вы примете.