Никаких родственных отношений с семейством Байронов не было, хотя Кэтрин и пыталась заручиться содействием Фрэнсис Ли, чтобы добиться финансовой поддержки от Злобного Лорда: «Вы знаете лорда Байрона. Как Вы полагаете, пожелает ли он сделать что-нибудь для Джорджа или взять на себя расходы на его образование, а если пожелает, то позволят ли его теперешние обстоятельства это сделать?» Все письма оставались без ответа. И вот однажды утром в 1798 году до них дошла весть, что Злобный Лорд скончался в свои шестьдесят пять; его сын был убит ядром еще раньше, в 1794-м, в сражении при Кальви. Так десятилетний Джордж стал шестым лордом Байроном — благодаря этому возвышению мать и сын мгновенно воспарили на крыльях Икара.
Вся атмосфера детства Байрона круто изменилась. Теперь по распоряжению директора школы ему полагались вино и кексы, а на перекличке, произнося «Доминус де Байрон» вместо «Байрон», он не удержался от слез. Не обнаружив в зеркале никаких перемен в своей внешности, он принял решение меняться внутренне и вести себя, как подобает лорду.
Случившееся стало головокружительным восхождением в новый мир и для его матери. Переезд из Шотландии в Англию внесет большие перемены, ее новыми друзьями станут родственники из семейства Байронов, а со временем она станет помощницей сына и поселится вместе с ним.
Ее первое появление в Ньюстедском аббатстве не произвело впечатления на домоправительницу, которая сочла Кэтрин неопрятной, а ее сына слишком упитанным, чтобы сидеть на коленях у свой няни Мэй Грей. Кэтрин пришлось продать свою мебель, чтобы оплатить похороны Злобного Лорда, который уже несколько недель лежал в аббатстве, пока кредиторы прибирали к рукам все что могли. Расходы составили 74 фунта 17 шиллингов и 6 пенсов, и Кэтрин торжественно потребовала, чтобы слуги на похоронах были в черном. Скопив к концу августа 1798 года достаточную сумму, Кэтрин с сыном и Мэй Грей сели в почтовый дилижанс и отправились в путешествие с вынужденными остановками в весьма непрезентабельных гостиницах — другие ей были не по средствам.
ГЛАВА III
Шотландские пледы, шотландские ленты, шотландский выговор, голубые холмы и черные ручьи с форелью — все это в прошлом. Вместо них — родовое гнездо, монастырь XII века с пристройками более поздних времен, некоторые из них без крыш, почти развалины. Однако все это казалось чудом для такой впечатлительной парочки — матери и сына, отринувших мрак и позор съемных комнат ради этой неоценимой роскоши. Ньюстедское аббатство — махина серого гранита с готическими окнами и арками, место оргий и ритуалов, а по слухам — и обиталище призрака монаха в черном клобуке, который ночами крадется по пустым галереям, возмущенный тем, что святилище превратили с место светских забав.
Внутри — комнаты с привидениями, сводчатые переходы, монастырь с нишей, где хранились пистолеты Злобного Лорда, уцелевшие от когтей кредиторов. В парадной спальне, которую Байрон незамедлительно занял, — на стене шпага, которой Злобный Лорд сразил своего кузена, и фамильный герб с девизом «Crede Byron»[8], изображающий русалку, окруженную двумя гнедыми конями. Не важно, что это были руины, что одно из крыльев не имело крыши, что трапезная служила сеновалом, а в монастырских постройках помещался скот, — это был его Волшебный Замок. Джо Марри, старый суровый слуга, привыкший к повадкам своего безумного господина, возмущался вспыльчивой мамашей, которая жаловалась на грязь и беспорядок, и ее скороспелым сынком с его претензиями. Поведение Байрона состояло из сплошных требований: он настаивал, чтобы ему прислуживали во время трапезы, чтобы ему разрешали, когда ему только заблагорассудится, стрелять из пистолета даже во внутренних помещениях и носить заряженный пистолет в кармане жилета — привычка, которую он сохранил на всю жизнь. Возмущенный уничтожением леса, он посадил желудь и напыщенно произнес: «Он будет расти и крепнуть, и я вместе с ним».
Энсли-Холл, дом убиенного виконта Чаворта, соединяла с Ньюстедом дубовая аллея, известная как Брачная тропа с тех пор, как третий лорд Байрон женился на Элизабет, дочери виконта. Мистер Хэнсон, семейный поверенный, в обязанности которого входило вести дела поместья, приехав из Лондона поприветствовать новых обитателей Аббатства и увидев не по летам развитого мальчика, сказал, что в Энсли-Холле живет очень миловидная юная кузина Мэри Энн, на которой Байрон мог бы жениться. И тут же услышал быстрый ответ: «Что я слышу, мистер Хэнсон! Монтекки и Капулетти решили породниться?»
Мэри Энн стала еще одной из тех эфемерных созданий, к каким Байрон испытывал «огонь желания»; однако ее взгляды были обращены на некоего мистера Мастерса, джентльмена, занимавшегося охотой на лис. По слухам, он был незаконнорожденный сын принца-регента, а по отзывам родителей Мэри Энн, «воплощением разврата и порока».
Байрон знакомился с кузинами, тетушками, двоюродными бабушками и, так как он был единственным мальчиком, был соответственно избалован. Первое письмо, которое семилетний мальчик адресовал своей двоюродной бабушке, Фрэнсис Байрон Паркер-Паркинс, было игривым и самоуверенным:
Дорогая сударыня, моя мама, будучи не в силах писать сама, пожелала, чтобы я сообщил Вам, что картофель уже готов и Вы можете получить его, когда пожелаете. Она просит, чтобы Вы осведомились у миссис Паркинс, хочет ли она, чтобы пони послали в обход через Ноттингем или ближайшим путем, так как он уже выздоровел, но слишком мал для меня. Я послал мисс Фрэнсис крольчонка, которого обещал прислать еще раньше, и надеюсь, что она его примет. Мама шлет Вам наилучшие пожелания, к каковым и я присоединяюсь.
Остаюсь, дорогая сударыня,
искренне Ваш БАЙРОН
Надеюсь, Вы извините ошибки, так как это первое письмо в моей жизни.
В ноябре в Аббатстве стало так холодно и сыро, что матери с сыном пришлось сняться с места. Байрон с няней Мэй Грей отправился к кузинам Паркинс в окрестности Саутвелла, а Кэтрин — в Лондон, пытаться с помощью мистера Хэнсона убедить лорда Карлайла, другого дальнего родственника, стать опекуном Байрона — обязанность, на которую он согласился с крайней неохотой. Пока Байрон был несовершеннолетним, Кэтрин располагала лишь 122 фунтами в год своего собственного состояния; поэтому она просила лорда Карлайла употребить свое влияние для получения для мальчика пенсии из цивильного листа. По его ходатайству, а также герцога Портленда король повелел премьер-министру мистеру Питту выплачивать ей по триста фунтов в год. Однако этого было недостаточно, чтобы восстановить Аббатство и окружающие его строения, так как ей не удавалось увеличить ренту для арендаторов и развязать юридический узел, по которому имение было заложено.
Он уехал в ночь, оборачивался, смотрел на Ньюстед, свой потерянный рай, и его ярость, вызванная изгнанием, чем-то напоминала чувства Хитклиффа из «Грозового перевала»[9]; Байрона считают в какой-то мере вдохновителем рефлектирующего и противоречивого героя Эмилии Бронте.
Так как девочки Паркинс брали частные уроки у некоего Даммера Роджерса, Байрон решил, что и он заслуживает не меньшего, и написал матери в Лондон: «Мистер Роджерс может заниматься со мной по вечерам отдельно от мисс Паркинс… Я советую тебе согласиться на это, так как, если мое предложение не будет принято, меня будут называть, точнее, заклеймят “тупицей”, что, как ты знаешь, я не смогу снести». Байрон и мистер Роджерс вместе читали Вергилия и Цицерона. Учитель прекрасно знал, что его ученик очень страдает из-за хитрой штуковины у него на ноге, но стоически старается не показывать этого. Кэтрин пригласила мистера Лэвендера, изготовителя бандажей от грыжи в местной больнице, называвшего себя хирургом, чтобы увериться, что Байрон на всю жизнь не останется «хромушей». Курс лечения мистера Лэвендера был примитивным: больную ногу натирали горячим маслом, а потом выворачивали и зажимали в деревянном приспособлении, так что Байрон испытывал сильнейшие муки. Годом позже он приехал в Лондон и мистер Хэнсон отвел его к более опытному врачу, некоему доктору Бейли. Байрон, должно быть, пришел в ярость, когда услышал разговор врача и поверенного и узнал, что вылечить ногу можно было в раннем детстве; таким образом, вина его матери стала еще более непростительной.
Кэтрин подверглась остракизму со стороны сына, относящегося к ней с презрением, мистера Хэнсона и его семейства, а также художника-любителя лорда Карлайла. Доктор Гленни, директор Академии Гленни в Даличе, куда Байрон в 11 лет был зачислен по рекомендации лорда Карлайла, так писал о матери Байрона: «Миссис Байрон совершенно чужда английскому обществу и английским манерам; внешность ее отнюдь не располагающая, ум совсем не развит, она обладает всеми особенностями северного взгляда на вещи, северных привычек и северного произношения… Отнюдь не мадам де Ламбер, наделенная правом восстанавливать состояние и формировать характер и манеры молодого дворянина, ее сына». В мире мужского превосходства бедняга Кэтрин не имела никаких шансов.
Когда приятель Байрона по школе мистера Гленни сказал ему: «Твоя мать — дура», едкий саркастический ответ Байрона был таков: «Я и сам это знаю, но ты так говорить не должен». Ее глупость стала для него очевидна, когда она без памяти влюбилась во француза, учителя танцев, мсье де Луи, с которым она познакомилась в Бромптоне, куда отправилась взять несколько уроков танцев. По глупости она приехала вместе с ним навестить Байрона в воскресенье, день посетителей. После этого визиты Кэтрин к сыну были запрещены, но она все равно появлялась, разглагольствовала и выкрикивала что-то у ворот, так что доктор Гленни назвал ее фурией. В письме к своей единокровной сестре Августе, рожденной в 1783 году от Шального Джека и его первой жены, леди Амелии Д’Арси, которая сбежала с ним, оставив мужа, лорда Кармартена, Байрон насмехался над слабостями своей матушки, которая, забыв свой возраст, убавила себе добрых четыре года, утверждая, что родила сына в 18 лет, тогда как в действительности ей уже минуло 22. Своим буйным темпераментом они были похожи друг на друга, однако и сильно разнились. Мать — шумная, с грубыми чертами лица и провинциальными манерами; Байрон — в стиле одежды и манерах аристократичен и требователен. Он предъявлял ей такие претензии, какие может предъявлять не сын, а муж-тиран. И ни один узник-негр, утверждал он, так не мечтал о свободе.