– Что ты сделал тогда? – спросил Тома́.
– Я поужинал один, сохраняя самообладание, совсем как она в первые наши две встречи, и не сомневаясь, кстати, что этим все и завершится.
– Однако не завершилось…
– Очень проницательное, однако неверное замечание. Назавтра, собираясь в больницу, я поднял с половика под дверью пакет с баскским пирожным в пергаментной бумаге, на которой твоя мама написала, что желает мне хорошего дня.
– То есть она вернулась еще в воскресенье?
– Ясное дело, в воскресенье, не телепортировалась же она в ночи!
– Что-то я не пойму…
– Это доказывает, что тебе предстоит еще многое узнать о женщинах. Она не захотела, чтобы наша первая встреча с глазу на глаз произошла у меня дома.
– Как ты поступил, найдя это пирожное?
– Съел его на дежурстве.
– Да нет, как ты поступил с мамой? Ты ей звонил?
– Я сделал лучше: послал ей в «Пари матч» букет цветов.
– Неплохо, даже романтично.
– Не романтично, а расчетливо. Я жаждал реванша. Букет в редакцию – аккуратный способ заплатить ей той же монетой. Представляешь, какими шуточками встретили букет ее коллеги?
– Расчет-то был в чем?
– В том, что эти самые коллеги всю неделю прохаживались на тему о дарителе цветов. Даже если бы она хотела меня забыть, я лишил ее этой возможности! Моя затея удалась, очень скоро мы встретились, поужинали – и больше уже не расставались.
– До того лета, когда ты повстречал Камиллу.
– Прошло пятнадцать лет, и я не жалею ни об одном дне, проведенном рядом с твоей матерью.
Повернувшись к отцу, Тома́ обнаружил, что тот пристально на него смотрит.
– В чем дело? – спросил он.
– Видишь, что там, у меня за спиной?
Тома́ увидел фасад Дейвис-холла – Симфонического зала имени Луизы Дейвис, одного из красивейших в мире концертных залов.
– Почему, по-твоему, я битый час расхаживаю с тобой, повествуя о своей жизни? Если бы я сказал, куда хочу тебя отвести, ты бы отказался. Зайдем!
– Очень мило с твоей стороны, но в такие места не заходят в роли простых зевак. Это же не мельница!
– Ты что, регулярно бываешь на мельницах? Что ты о них знаешь? Я, например, во всех своих путешествиях с большим интересом посещал больницы, чтобы посмотреть на работу моих коллег. Ты так нелюбознателен, меня это огорчает.
Тома́ подошел к афише на колонне. Дэниел Хардинг, Российский национальный оркестр под управлением Михаила Плетнева, Анн-Софи Мюттер, Жан-Ив Тибоде, Элен Гримо – таков был список музыкантов, которым предстояло выступать в этом зале в ближайшие недели. О том, чтобы играть здесь, можно было только мечтать. Тома́ толкнул дверь.
В холле было пусто, работал только продавец в билетной кассе.
– Сейчас я научу тебя искусству хитрости, – сказал шепотом отец. – Попроси разрешения побывать в зале. Представься, назовись известным французским музыкантом, проездом оказавшимся в Сан-Франциско. Уверен, тебя примут с распростертыми объятиями.
– Я просто пианист, какая там известность! – возразил Тома́.
– У нас с тобой одна фамилия, а я достиг известности. Не посрами меня!
Продавец билетов попросил Тома́ подождать и стал звонить. Вскоре перед Тома́ предстал специалист по связям с общественностью. Отец не ошибся: он с радостью взялся показать Тома́ зал. Позвав пианиста за собой, он стал задавать профессиональные вопросы, чтобы убедиться, что имеет дело не с самозванцем. Тома́ упомянул свои последние концерты, и сотрудник удивил его тем, что был наслышан об его исполнении концерта № 23 Моцарта в декабре в Стокгольме, в присутствии королевы.
– Знали бы вы, как я дрожал перед королевой Сильвией, – скромно заметил Тома́.
Сотрудник отвел его за кулисы, оттуда – на сцену перед залом, в котором могли разместиться десять тысяч семьсот слушателей.
Он с гордостью объяснил, что широкие вогнутые панно на потолке служат управляемыми отражателями, позволяющими регулировать акустику в зависимости от состава оркестра и численности аудитории. Марсель при виде всего этого запрыгал бы от восторга, подумал Тома́.
– Обивка стен с обеих сторон сменная, их звукоотражающими свойствами тоже можно управлять. Я бы с удовольствием позволил вам испытать эти чудеса техники, но инженеры уже готовят зал к концерту, который состоится сегодня вечером. Идемте, я покажу вам кое-что еще.
Тома́ поспешил за своим провожатым, восхищенный Раймон – за Тома́. Они вышли со сцены через противоположную дверь и перешли по коридору в соседнее здание.
– У нас два репетиционных зала. Они тоже достойны посещения.
Экскурсовод остановился перед дверью из светлого дуба.
Приготовленная для Тома́ порция сюрпризов еще не была исчерпана. В огромном репетиционном зале мог разместиться филармонический оркестр в полном составе.
– Правда, впечатляет? Сцена задумывалась для полноценных репетиций целой балетной труппы.
Помещение было не просто огромным, а колоссальным. Под стать сцене был и громоздившийся на сцене рояль «Бёзендорфер». Тома́ предпочитал «Стейнвеям» эту марку – за неподражаемую глубину басов.
– Попробуйте! – предложил экскурсовод.
Тома́ не нужно было предлагать дважды. Уже целых три дня он не прикасался к клавишам. Сев на табурет, он размял пальцы «Игрой воды» Равеля, потом исполнил два этюда Шопена – Первый «до мажор» и Двенадцатый «до минор». Спутник Тома́ не скрыл своего восхищения его мастерством.
С сожалением сняв пальцы с клавиатуры, Тома́ от души поблагодарил его за предоставленную сказочную возможность.
– Ждем вас у себя. У нас выступают музыканты со всего мира. Наша публика обожает делать открытия. Мы принимали множество ваших соотечественников, в конце этого месяца здесь будет играть мадемуазель Гримо.
– Вы серьезно? – Задав этот вопрос, Тома́ получил удар локтем в бок от своего папаши и с трудом устоял на ногах.
– Если вам интересно, вот наши координаты. – Провожатый протянул Тома́ визитную карточку.
Проводив пианиста до артистического выхода, он сердечно пожал ему руку.
– Ну что?! – торжествующе вскричал Раймон. – Кто был прав? Как видишь, от меня тоже иногда бывает польза. Если его предложение обретет конкретную форму, мы с тобой будем квиты.
По дороге домой, на Грин-стрит, Раймон удивился, что их везет не тот водитель, что утром, да еще в другой машине.
У церкви Святого Патрика, перед которой стоял катафалк, Тома́ резко обернулся к отцу:
– С твоим планом возникла серьезная проблема.
– Не пойму, что еще за проблема. План у меня – пальчики оближешь! Но раз ты предпочитаешь план В – валяй, ответственность на тебе.
– Оба плана начинаются одинаково: я должен незамеченным просочиться в толпу гостей.
– Тебе не придется прикидываться кюре, а в остальном я не представляю, как можно поступить по-другому. А главное, не пойму, что вдруг стряслось?
– Трудно будет остаться незамеченным, я ведь теперь знаком с Манон. Она обязательно меня заметит и удивится, что я затесался в толпу приглашенных на похороны ее матери.
– Тебе обязательно надо было с ней знакомиться? – вознегодовал Раймон.
– Это произошло по твоей милости: ты забыл, что отправил меня одного на репетицию траурной церемонии?
– Допустим, вы столкнулись, ну и что? Не сегодня завтра она тебя забудет, ей сейчас совершенно не до тебя.
– Мы перекинулись парой слов…
– Сколько всего было слов? – гневно спросил Раймон, скрестив на груди руки.
– Не знаю, мы болтали несколько минут.
– Надеюсь, ты не позволил себе флиртовать с дочерью Камиллы?
– Как тебе идут такие упреки! Нет, ничего похожего. Она спросила, что я здесь делаю. Я что, должен был вместо ответа сбежать?
– Ты, по крайней мере, не сказал ничего такого, что она запомнила бы? Ограничился банальным трепом? За последние дни у нее было слишком много собеседников: сотрудники похоронной конторы, цветочники, поставщики еды… Уверен, ты зря беспокоишься, она тебя не вспомнит.
– А вдруг? Мало ли что? – возразил со вздохом Тома́.
– Признавайся, что ты ей рассказал? Говори, я тебя слушаю. Выкладывай, Тома́.
– Я посоветовал ей не бояться церемонии прощания, предупредил, что истинная боль накроет ее потом и останется надолго.
Раймон выжидающе смотрел на сына:
– Ты сам это пережил или таким образом выпрашиваешь у меня прощение?
Тома́ отвернулся к окну машины.
– Пока ты размышляешь над ответом, я скажу, что не знаю, что вытворяло твое Сверх-Я, когда ты произносил эти прекрасные речи, но твое Я, уверяю тебя, флиртовало вовсю, причем с большим удовольствием!
У дома на Грин-стрит они увидели Артура, копающегося под капотом своего «сааба».
– Сломалась? – спросил Тома́, подойдя к нему.
– Нет, просто чихает при ускорении, не пойму, в чем дело.
– Я бы рад помочь, но…
– Топливный насос, – шепотом подсказал Раймон.
– Может, свечи загрязнились? – предположил Артур, выпрямляясь. – Отгоню-ка я ее в ремонт. Сейчас, правда, не время, сегодня вечером мы едем в гости, не хотелось бы лезть в «триумф». Простите, что вы говорите?
– …снять трубку насоса, продуть, поставить на место, – уверенно порекомендовал Раймон. – Можешь не сомневаться, я разъезжал на «сааб‑900» невесть сколько лет. Сделай, как я говорю.
Вздохнув, Тома́ повторил слово в слово отеческий совет.
– Трубка топливного насоса? Почему бы нет… А вы не знаете, где он находится? – спросил Артур.
– Вот здесь, – сказал Раймон, тыкая пальцем. – Пустили бы меня, я бы играючи справился и покатил себе с ветерком.
– Вот здесь, – невозмутимо повторил Тома́.
Артур принес из гаража инструменты, отвинтил хомут, сделал, как ему посоветовали, и уселся за руль.
– Пусть нажмет на акселератор, иначе не поедет!
– Нажмите на педаль газа, – посоветовал Тома́.
Артур повернул ключ зажигания, мотор ровно заурчал.
– Замечательно! Вы меня спасли.
– Что вы, ерунда, – изобразил смущение Тома́.