– Я тоже ничего в них не понимал, вернее, понял только недавно. Они разошлись за десять лет до смерти отца, после чего стали прекрасно ладить, часто ужинали вдвоем. Мама любила его общество, папа ее смешил, а она его умиротворяла.
– Кто-то из них устроил свою жизнь заново? Или, может, оба?
– Их жизнь осталась прежней, отсюда проблема.
– Все равно я вам завидую – это то, что я предпочла бы. Уверена, что мама тоже. Отец – заядлый консерватор, развод был для него неприемлем. Но вы правы, займусь-ка я им, – вздохнула она. – Не знаю, как вас благодарить!
– За что? Мне давно не было так хорошо… Я про орган, конечно.
– Ваша неуклюжесть обезоруживает, – сказала Манон с улыбкой.
Она долго смотрела на него, борясь с собой, а потом пригласила вместе поужинать следующим вечером – без всякой задней мысли, уточнила она. Но Тома́ ответил, что в это время он уже будет лететь во Францию. Из Парижа он сразу полетит в Варшаву, где у него концерт в субботу вечером.
– Вот тут я вам всерьез завидую, – призналась Манон.
– Чему? Ночам в паршивых отелях, когда просыпаешься и не понимаешь, где находишься?
– Путешествиям, возможности разделить ваш талант с благодарной публикой.
– Если бы она была такой благодарной, то у меня перед выходом на сцену не сводило бы от страха живот. Не знаю более требовательной аудитории, чем та, что сидит на концертах классической музыки. Каждый раз это похоже на конкурс, как будто у всех в зале на коленях партитура, все водят пальцем по нотам и не прощают исполнителю ни одной фальшивой ноты… Что мешает вам путешествовать?
– В последние годы я была прикована к месту из-за мамы.
– Но теперь-то вы свободны?.. Вы правы, я так неуклюж, что даже удивительно.
– Давайте обменяемся номерами телефонов. Мало ли, вдруг мне придет охота посетить Париж… теперь, когда я свободна? – добавила она насмешливо.
Они обменялись смартфонами и каждый вбил свой номер. Манон снова подняла на него глаза.
– Вы никогда не жили в Сан-Франциско?
– Нет. Где вы жили во Франции?
– На юге, только я была тогда так мала, что почти ничего не помню. Гавань в Больё, греческий домик на мысу, пиццерия в порту… Я даже не знаю, воспоминания это или рассказы. Мы сбегали от летней жары в Бретань, но ее я помню еще хуже. Так, совсем смутно – манеж, куда мама водила меня кататься на пони, еще карусель с деревянными лошадками, которых я отчаянно боялась. Да, чуть не забыла…
– Блинную!
– Именно! Откуда вы знаете?
– Бретань все-таки! Я несильно рисковал, – торопливо объяснил Тома́.
– Я кошмарная болтушка, да?
– Не вижу никакого кошмара.
– Нет, я умолкаю. Надо позволить вам воспользоваться последним вечером, вы и так потеряли много времени в этом невеселом месте. Благополучного возвращения, обещаю позвонить, когда пущусь в паломничество по тропинкам моего детства.
Раймон так замаялся ждать его у двери гостиной, что беспрерывно зевал. Тома́ зашагал вместе с ним в колумбарий.
– Вот говорунья! – воскликнул Раймон.
– Она боялась остаться одна. В такой день ее можно понять.
– А ее отец? Или от него нет толку?
– Я заберу сумку, и мы вернемся.
– Надеюсь, Камилла осталась на алтаре. Решающий момент: сейчас или никогда!
– А если ее там уже нет?
– Тогда мне придется обыскать все помещение, чтобы выяснить, куда они ее подевали.
– Я спрошу у них, разве это не проще?
– И, главное, безопаснее. Когда ты разобьешь стекло, чтобы забрать урну, им не придется искать злоумышленника.
Тома́ молча устремился к мавзолею.
Полицейский, карауливший дверь, преградил ему путь. Раймон наблюдал, как сын, обменявшись со стражем парой фраз, возвращается с пустыми руками.
– Что-то случилось?
Тома́ сообщил отцу то, что выяснил. Во второй половине дня намечались похороны родственника мэра. Готовя зал, работники dignité.com нашли у алтаря подозрительный пакет. В данный момент проверялось его содержимое.
– Никогда еще меня не принимали за бомбу.
– Не спеши себе льстить, сейчас я им все объясню.
Раймон поднял руку, чтобы его задержать.
– Не надо ничего объяснять, пока там работает полиция. С этих ковбоев в форме станется тебя скрутить и выслать с первым самолетом.
– Из-за матерчатой сумки?
– За то, что ты ввез своего отца в Соединенные Штаты, причем после его смерти. Не думаю, что это разрешено законом.
– Ты только сейчас это сообразил?
– Лучше поздно, чем никогда, так, кажется, говорится?
– У тебя есть план С?
– Еще нет, но будет. Ты пока погуляй по городу, я тебя найду, когда созреет предложение.
– Как ты преодолеваешь расстояния?
– Сейчас не до этого.
– Хорошо, встретимся вечером дома.
14
Директор dignité.com подошел к Манон с удрученным видом. Сначала Манон подумала, что это способ выразить соболезнования, но потом оказалось, что он хочет побеседовать с ними с глазу на глаз у себя в кабинете.
Бартель и его дочь недоуменно последовали за ним. Бартель опасался, что с него потребуют доплату, и готовился отказать: он уже подписал счет, все остальное – от лукавого.
Директор усадил их в кресла и еще больше помрачнел лицом.
– Не знаю, как вам об этом сообщить, – начал он почти что с дрожью в голосе. – У нас такое впервые. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы найти виновных.
– Виновных в чем? – спросил Бартель.
– Кто-то взломал печати на урне вашей супруги и матери, – доложил директор убитым тоном.
– Не понимаю… – пробормотала Манон.
– Кто-то – один человек или несколько – попытался вскрыть урну с прахом. Но вы не беспокойтесь, после тщательного осмотра наши службы пришли к заключению, что попытка была безуспешной.
– Мы были бы вам весьма признательны за большее количество подробностей, – сказал Бартель. – Кто это сделал? Какие такие службы?
– Мы передали урну нашему специалисту по кремации. Он прибег к помощи увеличительного стекла. Восковая печать оказалась нарушена, но уцелела, из чего следует, что крышку не снимали. Имела место только попытка вскрытия урны.
– Просто!.. – повысил голос Бартель. – Кто посмел?
– В настоящий момент нам это неизвестно, но проводится тщательнейшее расследование, можете не сомневаться.
– Вы не считаете, что кто-то из ваших работников мог ее просто уронить? – с надеждой спросила Манон.
– Невозможно! – гневно отверг оскорбительное предположение директор.
– Значит, урну пытались вскрыть?
– Это тоже вряд ли, но даже если представить столь вопиющую некомпетентность, что невообразимо, то печать не сохранилась бы. У нас же, как я вам сказал…
– …печать пострадала, но осталась на месте, – закончила за него Манон.
– Где моя жена? – спросил Бартель.
– В качестве компенсации мы поместили ее урну в лучшем месте колумбария, рядом с моим кабинетом, в великолепной витрине в третьем ряду снизу, напротив окна, то есть с видом на парк. Это, конечно, гораздо дороже, но вся разница, само собой, за наш счет.
– Даю вам сутки на розыск мерзавцев, которые это сделали. Какой стыд! – возмутился Бартель.
– Не исключен несчастный случай, – возразила Манон. – Кому это нужно, для чего? Во-первых, это бессмысленно, а во‑вторых, мамин прах ни на минуту не оставался без надзора.
– У нас есть версия, – продолжил директор, не обращая внимания на слова Манон. – Один из наших садовников заметил человека, слонявшегося без дела поблизости.
– Что происходило после нашего ухода из мавзолея? – спросил Бартель.
– То, что всегда происходит после церемонии прощания. После ухода последнего гостя наш сотрудник явился за мадам Бартель, дабы препроводить ее к месту постоянного нахождения и запереть витрину. Тогда он и обнаружил непорядок.
– Кто из гостей последним покинул мавзолей?
Директор пожал плечами, так как не знал ответа. Манон не стала говорить, что последними были они с Тома́, тем более о том, как застала его рядом с урной своей матери. Человек, любезно заменивший органиста, так прочувственно исполнивший Дебюсси и «Глорию» Вивальди, рыцарственно охранявший ее весь день, ни за что такого не совершил бы… Хотя, возможно, его неуклюжесть проявлялась не только в разговоре, с него сталось бы нечаянно опрокинуть урну. Она представила, как он должен был перепугаться, и не удержалась от улыбки. Эта улыбка была замечена ее отцом и усугубила его волнение.
– Я уверена, что это случайность, – повторила она, вставая. – Недаром говорят, что не бывает преступления без мотива. Какой же мотив может быть здесь? Похищение праха? Абсурд!
– Ты что, детектив? – бросил Бартель.
– Детектив нам ни к чему, он пришел бы к тем же заключениям, что и я. Прошу меня извинить, хочу напоследок побыть наедине с тем, что осталось от мамы, а потом выйти на воздух. Успокойся, папа, сегодня вечером я ужинаю у тебя. Где это премиальное место с видом на парк? – обратилась она саркастическим тоном к директору.
Директор dignité.com спешно вызвал сотрудника и поручил ему проводить мисс Бартель к нише. Сотрудник безмолвно исполнил поручение и удалился.
При виде урны в витрине Манон успокоилась.
– Наконец-то мы одни. Странно, мама, у меня ощущение, что ты еще здесь. В последние месяцы ты была не более разговорчивой, чем сегодня. Как бы мне хотелось знать, что ты снова свободна, что можешь очутиться там, где хочешь, может быть, еще дальше, – главное, навещай меня иногда. Я ничего не пожалела бы, лишь бы знать, что ты меня слышишь… Урну опрокинул мой пианист, вдруг это – знак, что ты меня зовешь? Очередная твоя проделка, чтобы я поняла, что ты снова стала собой? В конце концов ты выиграла: здесь и правда чудесный вид.
Бартель дождался садовника, но тот не смог поведать ничего вразумительного. Все утро в парке прогуливался некто лет тридцати, в черном костюме; потом этот неизвестный присел на скамейку. Садовнику показалось, что он разговаривает сам с собой, что неудивительно, учитывая специфику самого места. Немного погодя к неизвестному подошла молодая женщина.