– Мне не хочется на стадион, – скупо отозвался Тома́.
– Знаешь, что ты мне тогда сказал? Что друзей в трудную минуту не бросают, вот когда ПСЖ завоюет кубок, тогда я смогу поступить как захочу, а пока команде нужна наша поддержка.
– Ну и что? Мне было всего восемь лет.
– Вот и храни верность.
– Ты имеешь в виду себя?
– Нет, твою радость жизни. Мне как никогда необходимо ее чувствовать, чтобы не винить себя еще больше.
– Ты действительно хочешь на стадион?
– С еще большим удовольствием я повел бы тебя в кафе-мороженое, но, увы, это мне не по средствам.
– Сколько времени осталось? – спросил Тома́, глядя на отца в упор.
– Я не болен смертельной болезнью.
Шутка отца не достигла цели: Тома́ направился в свою комнату.
– Прости! – взмолился отец, кидаясь ему наперерез.
– Я спрашиваю: сколько у нас осталось времени?
– Несколько часов, а может, целый день, но вряд ли больше. Я чувствую, что меня зовут, у меня уже трудности с перемещением, плохо вижу вблизи, хуже слышу – одним словом, старею!
– У меня впечатление, что все наоборот. И прекрати свой неуместный юмор, никому, кроме тебя, не смешно.
– Я не нахожу ничего смешного в неминуемой разлуке с тобой, просто не знаю ничего изящнее юмора перед лицом несчастья.
– Как насчет сострадания?
– В любом количестве, сынок, только, чур, в отношении других.
И Раймон уселся перед выключенным телевизором.
Тома́ подошел к столику.
– Оставь в покое пульт. Если бы я хотел включить телевизор, то справился бы с этой задачей сам.
– Чего ты хочешь?
– Чтобы ты показал мне мост «Золотые ворота». И взял с собой мою урну.
– Я не против прогулки, но твой прах останется здесь, я тебя не отпускаю, ты мне еще нужен.
Раймон покивал, пряча улыбку.
– Вызывай своего друга Юбера. Прокатимся, как принцы!
Манон ходила взад-вперед, не выпуская из рук телефон. Только что она выпроводила покупателя под предлогом раннего закрытия в связи с инвентаризацией. После ухода инспектора ее не оставляли противоречивые мысли. Раз десять она порывалась отменить ужин, но по неведомым ей самой причинам передумывала. Жара казалась ей невыносимой, пришлось включить вентилятор, прежде чем сесть за стол.
Но бухгалтерия, даже простейшее сложение, никак ей не давалась. Испортив бланк, она скомкала его и взяла другой. Зато поиски давно запропастившегося счета завершились удачей: он преспокойно лежал на столике с иностранной литературой. Встав, чтобы им завладеть, Манон попала под струю воздуха из вентилятора, который вдруг напомнил ей про карусель, погребенную под песками времени. Кружащиеся деревянные лошадки повлекли ее в давно забытое лето…
Девчушка, цепляющаяся за неподвижную позолоченную гриву, раз за разом проезжала мимо сидевшей на скамейке матери. Мужчина рядом с ней улыбался до ушей и махал шляпой мальчугану, взгромоздившемуся на пожарную машину.
Машина петляла по шоссе Эль-Камино-дель-Мар, приближаясь к океану. Раймону захотелось задержаться перед виллой, парившей над Си-Клифф-авеню. Прижавшись лбом к стеклу, он залюбовался ее фасадом.
– Чем ты занимался после моего ухода? – спросил он рассеянно.
– Играл концерт за концертом.
– Ты оправдал мои надежды.
– Ты возлагал на меня какие-то надежды?
– Да, и ты оказался на высоте. Прошу тебя, не надо вселенской скорби; поверь, я не хотел тебя огорчить. Ну разве самую малость, надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать.
– Представь, нет, не понимаю.
– А потом? Не все же время ты пропадал в концертных залах!
– Потом была Софи.
– Так, Софи. Что дальше?
– Зря ты думаешь, что у меня была куча женщин.
– Я спрашивал, чем была наполнена твоя жизнь.
– Я пианист, пианисты играют на фортепьяно! Чего еще ты от меня хочешь?
– Я открою тебе один важный секрет. Я, будучи хирургом, оперировал больных.
– Ты обещал открыть секрет.
– Какой ты нетерпеливый! Слушай мой секрет: это была полная чепуха! Проводить день и ночь в больнице вместо прогулок с тобой и веселья с тобой и с твоей мамой…
– Советуешь поставить крест на карьере и пуститься в скитания?
– Иногда ты бываешь очень нудным, Тома́. Мне бы хотелось одного: чтобы, обретя наконец счастье, ты постарался больше его не упускать. Вспоминай возможности, упущенные мной, думай о том, сколько времени мы должны были провести вместе, но, увы, не провели.
– Поздновато меня учить, тебе не кажется?
– Излей свои упреки до конца, сейчас самое время. Уверен: после этого тебе станет гораздо легче.
Тома́ поддел носком ботинка валявшуюся на тротуаре пивную бутылку.
– Твой уход по-английски застиг меня врасплох.
– Поэтому я и вернулся.
– Ты вернулся из-за Камиллы.
– Я не успел с тобой проститься, ты метался по свету со своей музыкой, предоставляя мне подстерегать твои возвращения. Где мне было знать, что однажды утром мое сердце возьмет и перестанет биться? Завтра я исправлю эту ошибку, обещаю.
– Почему мы остановились перед этим домом? – спросил Тома́, подавшись к лобовому стеклу.
– Хочу попрощаться, – ответил отец со вздохом.
– Она здесь жила?
– А теперь она здесь покоится. Он отвез ее домой. Мало ему было двадцати лет тюрьмы… Едем дальше!
Машина проехала еще немного и достигла стоянки у спуска к Бейкер-бич. Тома́ попросил водителя подождать: ему, мол, пришла охота подышать морским воздухом, прежде чем снова нырнуть в город.
– Так я и думал! – ответил водитель со смехом. – Может, и для меня немножко найдется? – Он подмигнул. – Покатаю вас бесплатно, еще и подожду.
– Вы это о чем? – не понял Тома́.
– Вы уже минут двадцать беседуете с птичками. Ну и хороша у вас «дурь»! Мне тоже бывает одиноко в этой машине ночами, мне бы очень пригодилось немного вашего классного курева.
– Лучше я расплачусь, – ответил Тома́, открывая дверцу. – «Дурь» за рулем? Ну, вы даете!
Раймон подошел к кромке прибоя и оглянулся. Его взгляд был прикован к стоявшей на холме белой вилле с синими ставнями, перед которой они останавливались.
– Бейкер-бич – место что надо, – сказал он. – Пойду пройдусь, вдруг она заметит меня из окна? Это не совсем то, о чем я мечтал, но нельзя ведь получить все сразу. И потом, согласись, здесь великолепная панорама!
– Это как посмотреть, – пробурчал Тома́.
– Не будь эгоистом. У тебя вся жизнь впереди, тебе решать, как с ней поступить. Приедешь выступать в Дейвис-холле – а я знаю, ты сдержишь обещание, – выдели часок, чтобы приехать прогуляться по этому пляжу. Ты будешь думать обо мне, здесь это будет веселее, чем в любом другом месте.
– Да уж, то еще веселье!
– Ты смотришь в лорнет с неправильной стороны. Ты думаешь о том, чего нет. А ты подумай о том, что было, – обо всем том, что нам посчастливилось сделать вместе. Помнишь наш велопоход по замкам Луары? Дни напролет я заставлял тебя крутить педали, зато вечерами…
– …ты водил меня на светомузыкальные шоу. Шамбор, Шеверни, Блуа, Шомон… Все бы хорошо, если бы не моя натертая седлом задница!
– Ты забыл Амбуаз. Зато никто не заставлял тебя рано ложиться спать, у нас обоих гудели ноги и рябило в глазах. Однажды ты совершишь такое же путешествие с сыном или дочкой, будешь, как я, крутить педали, то и дело оглядываясь назад… Так что видишь – пожалуй, это и есть быть отцом, вот так всё просто: прокладываешь путь и не перестаешь оборачиваться.
Пройдя несколько шагов, Тома́ опустился на песок и уставился на горизонт. Отец, подойдя, слегка толкнул его локтем:
– Смотри, опоздаешь на ужин. Можно мне с тобой?
– Тебе невозможно отказать.
– Я аккуратненько, вот увидишь. Буду паинькой. Могу вообще сесть в баре, буду слушать разговоры соседей, мне полезно потренироваться в английском. Мало ли что ждет меня там.
– Как оно вообще – там?
– Лучше поторопимся, хуже нет заставлять женщину ждать.
Возвращаясь с пляжа по извилистой тропинке, Раймон остановился и хитро улыбнулся:
– Собери с песка сухие водоросли и спрячь в карман. Предложишь их водителю и пообещаешь ему незабываемый вечер.
В городе уже наступил вечер, а Манон не заполнила даже одной странички в своей инвентаризационной тетради. Мыслями она унеслась далеко от своего книжного магазина и от Сан-Франциско.
Деревянные лошадки превратились в настоящих пони, вышагивающих круги по песку в манеже.
Всякий раз, когда Манон оказывалась перед матерью, та ей ободряюще махала. Мужчина, беседовавший с ней на скамейке и не выпускавший ее рук из своих, наоборот, не обращал внимания на своего сына, гордо державшегося в седле.
В витрину постучали, Манон испуганно вздрогнула. На тротуаре стоял Тома́.
– Я не очень опоздал? – спросил он, когда она открыла ему дверь.
– Я не знаю, который час.
– Мы идем ужинать?
Она хотела захватить с собой плащ, но Тома́ рассоветовал, указав на безоблачное небо. Задрав голову, Манон убедилась, что он прав, и ограничилась зонтиком.
– Это все? – спросил Тома́, когда она захлопнула дверь магазина.
– В каком смысле?
– Ни сигнализации, ни железных штор? Что, город поборол преступность?
– Просто забыла! – созналась она, возвращаясь.
Штора уже была наполовину опущена, когда Тома́ посоветовал Манон остановить ее.
– Думаете, заело? – спросила она.
– Нет, просто маленький вопрос. Вы торгуете дамскими сумочками?
– Странный вопрос! У меня книжный магазин.
– Вот и я так подумал. Тогда там в витрине осталась ваша сумочка.
Манон отперла дверь, забрала сумочку и включила сигнализацию.
– Все в порядке? – спросил ее Тома́ на улице.
– Да, конечно. Я заказала столик… вот только где? Ну, конечно, столик на двоих в Greens, это за Музеем современного искусства, на набережной. Вы не против вегетарианской кухни? Молочное, яйца, рыба – я ем все, вот только в последнее время перестала есть зверей: они едят друг друга, если еще и нам подключаться, то их совсем не останется.