И вот однажды пришел я на вечеринку в имение. Надо сказать, что я по возможности следил уже за своей внешностью, носил хотя и полотняные, но галифе, пускай холщовую, покрашенную корой, но гимнастерку с карманами, да еще и подпоясанную широким армейским ремнем с портупеей через плечо, и сапоги хотя юфтевые, но начищенные до такого блеска, что казалось, в их голенищах отражается весь окрестный ландшафт. Гордился еще и тем, что на груди у меня был приколот небольшой, но очень красивый кимовский значок, ну и, конечно, козырек фуражки был согнут так же, как у других, по тогдашней моде. Я заметил, что девчата-подростки уже стали выделять меня среди юношей, и мне это, конечно, льстило.
Но однажды все перевернулось.
На вечеринку Мальвина Садовникова пришла со своей младшей сестрой Анэткой. Ей уже было, как я узнал, столько же, сколько и мне, шестнадцать. Пришла Анэтка в вышитой кофточке с махровыми кисточками, в клетчатой домотканой юбке, которая ладно охватывала ее стройную фигуру. У нее было круглое личико, а глаза синие-синие да такие огненные, что, казалось, искры из них сыпались, когда она шутила. Я сразу, как говорится, присох к Анэтке, следил, с кем она и как проводит время, но сам подойти не решался. Да помог случай. Шла какая-то игра, в которой хлопцы должны были меняться местами. И вот случилось и мне сесть возле Анэтки. Когда я как-то нечаянно коснулся пестрой юбочки, меня точно огнем опалило. Что со мной творилось, я не знаю, но если кто-нибудь смотрел на меня, то наверно, видел, как я менялся в лице — то краснел, то бледнел. Боясь, что я совсем выдам себя, я ничего не сказал Анэтке и выбежал во двор.
После той вечеринки я совсем изменился. Анэтка все время стояла перед моими глазами. За работой ее веселое, задорное личико выплывало передо мной даже из строчек тех бумаг, которые я писал. Во время прогулки, где бы я ни был, везде мне казалось, я слышу ее шаловливый голосок, вижу ее лицо. Когда ложился спать, пока сон не сморит, отовсюду глядела на меня Анэткина головка — с потолка, со стен, куда ни брошу взгляд. Встав поутру, я только и думал, как бы мне хоть на минутку увидеть ее. До начала работы я старался хоть несколько раз пройти поблизости от ее хаты. Вечером выбирал все тот же путь. Одним словом, мне стало ясно, что я крепко полюбил Анэтку, да только очень боялся, как бы кто-нибудь не открыл мою тайну. Не знала ее пока что и Анэтка. Но как же мне увидеться с нею? Всего удобнее, конечно, на вечеринке.
Мне повезло. У нас в волисполкоме работал делопроизводителем тот самый Матей Жаворонок, который раньше служил со мною в военкомате, и мне каждое воскресенье удавалось уговорить его, чтоб он нам поиграл, а случалось, что и в будний день, посреди недели. Молодежь охотно собиралась. Приходила и Анэтка.
Танцами я к этому времени овладел, и даже, как говорили девчата, недурно. И бывал счастлив, если в танце, где требовалось менять партнеров, мне выпадал случай попасть с ней в пару.
Сам я не решался пригласить на танец Анэтку, чтоб не обнаружить свое увлечение, но в то же время очень ревновал, когда она танцевала с другими. Мне казалось, что любой хлопец может вскружить ей голову и она навеки скроется из моих глаз, потому что большинство ребят были из соседних деревень.
Однако, как я ни скрывал свои чувства, они были видны. Многие догадывались. Однажды мне показалось, что и сама Анэтка знает о них и нарочно подсмеивается. Я танцевал с нею в паре, но она все время, встречаясь в кругу с хлопцем, с которым танцевала раньше, заговаривала с ним. Я бросил танцевать, отвел ее на скамью у стены, отошел в другой угол и стал думать, что бы мне такое сделать, чтоб пришлые хлопцы поняли, с кем имеют дело. И додумался: несколько раз переложил пистолет из одного кармана галифе в другой. Во-первых, мне хотелось, чтоб Анэтка увидела, каким доверием пользуюсь я в волисполкоме, и поняла бы, что я могу подняться по должности еще выше, может, до самого председателя волисполкома, во-вторых, чтоб хлопцы не вздумали заводиться, дознавшись, что я имею виды на Анэтку.
Не знаю, произвело ли это какое-нибудь впечатление на них, потому что оружие мое никого не пугало, в деревне у многих тогда были обрезы, которые грохали погромче моего пистолета. Одно утешило меня: было уже темно, когда вечеринка кончилась, и Анэтка, уходя с девчатами, то ли в шутку, то ли всерьез прощебетала:
— Ой, девочки, я боюсь идти, пускай бы нас Федя проводил…
О, если б она знала, сколько счастья влила этими словами в мое сердце! Я тут же, забыв о том, что скрывал от всех свои чувства, с волнением ответил:
— Можете быть спокойны, я пойду с вами. — И только потом понял, что слишком уж быстро согласился и тем самым выдал свою заинтересованность.
Девчата перекидывались шутками, а я так занят был своими переживаниями, что шел молча и лишь изредка вставлял словечко невпопад. «Неужто и она обратила на меня внимание?» — не переставал я спрашивать у самого себя. И, попрощавшись с Анэткой у ее крыльца, весело зашагал к волисполкому, где мы и работали и жили. Все во мне пело, и, верно, не было во всей волости человека счастливее меня.
Одно время в то лето мне казалось, что Анэтка и в самом деле обращает на меня внимание. Особенно запомнилась мне одна прогулка. Не больше чем за полкилометра от волостного центра начинался большой хвойный лес, который тянулся километров, может, пятнадцать. А недалеко от опушки, в получасе хода, было чудесное небольшое озерцо. Действительно чудесное! Синее, чуть зеленоватое у берегов от высоких сосен, оно насквозь просвечивалось до гладкого песчаного дна. Ранней весной мы отправились туда целой компанией, пять пар девчат и хлопцев. Вышло так, что Анэтка все время держалась со мной. Еще и тогда, когда шли в лес и песни пели. Ах, как я тогда старался, мне хотелось, чтобы она отличила мой голос среди всех остальных. И как я был рад, когда Анэтка как бы в шутку сказала одному хлопцу, что от его крика даже уши болят.
— Ты лучше послушай, как Федя поет, за душу прямо хватает! — Она на миг прижалась ко мне.
Снова меня как огнем проняло, и я уже не отходил от Анэтки, а, наоборот, несколько раз как бы невзначай брал ее под руку.
А у озера, когда играли в разные игры, она не раз выбирала меня себе в пару. Ну, и я не остался в долгу: набрав лесных цветов, сплел из них венок и, пересиливая стыд, надел его на белокурую Анэткину головку. Она засмеялась так ласково и с такой гордостью прошлась среди девчат, что и вправду выглядела красавицей. Ах, как я жалел, что у меня не было с собой моего зеркальца, чтоб она могла взглянуть тогда, как она хороша.
Возвращались домой уже за полдень. Анэтка была рядом со мной. Мы и по дороге не переставали играть в разные игры, и, когда мне довелось бежать с ней наперегонки, она, догнав, мне показалось, крепко пожала мою руку.
Провожая Анэтку до дома, я даже хотел открыться, что она мне очень нравится. Но мы все время были не одни, а когда подошли к крыльцу, она, как ласточка, выпорхнула из стайки девчат и, быстро взбежав по ступенькам, скрылась за дверью. Через миг уже смотрела на нас в окно. Лицо ее светилось ласковой улыбкой.
В волисполкоме засел я за свои бумаги, но все время меня не оставляло это ласковое личико. С тех пор стал я страдать от своей любви. Плохо спал, все думал о ней, строил невесть какие планы, как мне сделать так, чтоб Анэтка и в самом деле полюбила меня, а еще больше мучился, как мне ей открыться. Часто бывало так, что, приняв окончательное решение, я храбро шел на встречу. «Ну, не придется остаться одним, отзову ее от девчат и — что будет, то будет — скажу обо всех своих терзаниях». Да только, когда встречался, так и не отваживался выполнить свое намерение.
Я все время не спускал глаз с Анэтки. От меня не могла укрыться ни одна смена ее настроения. Мне казалось, что я даже слышу то, что она думает. Правда, это было нетрудно, потому что Анэтка была живая и очень веселая, а голосок ее, как колокольчик, стоило ей только выйти на свое крыльцо, слышен был далеко, потому что не было, кажется, и минуты, когда б она с кем-нибудь не шутила.
И вдруг я не узнал Анэтки. На одну из вечеринок она пришла непохожая на себя, тихая, задумчивая, бледная, даже танцевала как-то неохотно. Я все же решил ее пригласить, но она сказала:
— Ай, Федя, что-то мне сегодня не по себе…
Ах, если б она знала, как у меня стало горько на сердце! Я даже не мог понять, что меня больше волнует: то, что она мне отказала и я должен счесть это за обиду, или смутная догадка, что с ней что-то происходит.
Так я и остался в тот вечер в неясной тревоге и даже с лица спал, потому что, когда посмотрел в зеркальце — а я уже начал бриться, чтобы выглядеть повзрослее, — заметил темные круги у себя под глазами.
Но скоро секрет открылся. И открыл его Матей Жаворонок, наш гармонист, с которым я успел подружиться.
— А ты ничего и не видишь, Федя, — сказал он мне однажды. — Ведь за Анэткой увивается бухгалтер из имения, Осип Осипович, хотя он вдвое старше и тебя и ее…
Я задрожал от неожиданной вести. Нечего говорить, что все мои чувства были написаны у меня на лице.
— Откуда ты это взял? — спросил я, все еще надеясь, что он пошутил.
А Матей как обухом по голове:
— Хоть ты и бегаешь к ее крылечку, да, видать, не тогда, когда надо. А я сам видел, как туда вечером ходил Осип Осипович. Да какой расфранченный! А усы, что твои пики, торчат кверху…
— Не издевайся, Мотя! — только и мог я сказать и опрометью кинулся вон из волисполкома. Хотел сразу же забежать к Анэтке, спросить, правда ли, но вместо этого повернул в лес, где в одиночестве поверял свою обиду соснам…
То, что рассказал Матей, я решил сам проверить. Под вечер собрался и пошел к Анэткиной хате. Грудь мою жег такой огонь, что я даже положил пистолет в карман. Думал, если что, так пальну, чтоб мерзкие усы Осипа Осиповича никогда уже не поднимались больше вверх.
Анэткина хата смотрела двумя окнами в сад, и мне удобно было устроиться в густой заросли сирени. Когда я, спрятавшись в кустах, заметил, что в Анэткином окне вспыхнул свет, я растерялся. Громко стучало от волнения сердце, но я все же не решался подойти к окну.