Как назло, начал накрапывать дождь, моя рыжая гимнастерка стала заметно намокать… Несколько раз я намеревался заглянуть в окно, но тут же удерживал себя. «Что я делаю? — думал я. — Разве можно подглядывать? Ну, пускай себе выходит замуж, а я все равно ее не брошу. Поеду в город, выучусь, вернусь настоящим комиссаром… — И я уже видел себя в красивом френче и галифе, при нагане с длинным шнуром. — Вот тогда, что бы там ни было, я отберу ее у Осипа Осиповича, а его… ну, тогда уже придумаю, что с ним сделать…»
Но любопытство и ревность пересилили. Решительно шагнул к окну и тут же отскочил, как ошпаренный. Да, твоя правда, Матей: на небольшом диванчике у стены Осип Осипович обнимал Анэтку.
Через минуту, опомнившись, но еще не успокоившись, я прежде всего решил, что расквитаюсь с усатым гадом. Но побоялся, что могу промахнуться и попасть в Анэтку, они же так близко сидели. «Может быть, надо ворваться в дом», — подумал я. А дождь лил и лил, я промок насквозь, но дождь не мог остудить того жара, который пылал у меня в груди… Я поднялся и глянул в окно еще раз. Анэтка покорно склонила голову на грудь Осипа Осиповича, а он перебирал своей узловатой рукой ее светлые кудри. Я уже не жалел ее и решил не спасать от наглеца. Отскочив от окна, я выстрелил два раза в воздух и помчался через кусты, через забор, скрылся в парке, который тянулся до самой волости.
У себя в постели до утра стонал и проливал слезы от боли и обиды.
«Что будут теперь говорить кругом?» — думал я.
А никто ничего и не говорил. Мало ли выстрелов слышалось тогда везде.
Через некоторое время я услышал, что Осип Осипович ведет под венец мою первую любовь…
Ах, Анэтка!..
КОНТРАБАНДИСТЫ
Гудела, сотрясалась, чуть не разваливалась Сахонова хата. Вечеринка была в полном разгаре. Три гармониста, растягивая мехи гармоник от плеча до плеча, наяривали не умолкая. Потные пары безжалостно били ногами о пол, так что пыль вздымалась столбом. И на этот раз особенно выделялись Маковские: Антось, Марка и Кузя. Это были рослые парни с хутора Гаек, которые всегда появлялись на деревенской вечеринке как-то неожиданно и полностью завладевали ею. Вот и сейчас, выше всех ростом, они плясали посреди круга, расталкивая тех, кто им мешал, а своих барышень, увлекшись стремительностью танца, подымали для забавы так, что юбки их взлетали зонтиками. Таких высоких, как Маковские, во всей нашей округе не было. И между собой они были похожи — долговязые, черноволосые, с какими-то зеленоватыми и острыми, как у рыси, глазами. И может быть, потому, что им хотелось чем-нибудь отличаться друг от друга, одевались они по-разному. Им это было не так трудно, потому что все знали, что живут они не на доходы со своего хозяйства, а на то, что добывают, шныряя ночами через границу и перевозя туда и обратно разные товары. Одним словом, я тогда впервые услышал слово «контрабандист». Антось носил модные в то время галифе и сапоги, сорочку, упиравшуюся воротником в самый подбородок, и пиджак из синего бархата; Марка являлся на гулянки в брюках и ботинках, а шею охватывал какой-то длинный пестрый шарф; Кузя в галифе и в широкой бордовой толстовке: говорили, что она хорошо прикрывает его карманы, а в них мог быть и револьвер.
Вечеринки в нашем селе всегда устраивались у Сахона в хате. Он, говорят, имел здесь свой интерес: парни приносили Сахону большую бутылку, и он, лежа за щитом печи, время от времени посасывал из горлышка да попыхивал цигаркой, равнодушно наблюдая за тем, что происходило внизу. А еще хотелось Сахону удачно выдать замуж свою единственную дочь Тадорку, вот он и старался похвалиться перед всеми своим богатством. За недолгий срок существования Временного правительства, неведомо где запасшись керенками, Сахон оклеил ими целую стену. А тому, кто станет зятем, обещал оклеить деньгами всю хату. Но никто не зарился ни на обещанные деньги, ни на Тадорку. Она была такая нескладная, что мало кто решался даже пригласить ее на танец! А Сахоновы керенки, наклеенные на стену, только давали парням повод для шуток. Вот и сейчас младший из гайковцев, Кузя, уже изрядно хмельной, когда кончился танец, небрежно бросил свою девушку, круто повернулся к щитку, за которым лежал хозяин, и насмешливо закричал на всю хату:
— Эх, Сахон! Ноль цена твоим бумажкам на стене, вот где настоящие денежки! — И, выхватив из кармана галифе горсть серебра, швырнул на пол. Все засуетились. Многие бросились подбирать, в одном месте сбилась целая куча. А Кузя, упершись в бока, стоял и хохотал во все горло. И братья его, Антось и Марка, с гордостью поглядывали на Кузину забаву.
Никто не решался ни в чем перечить Маковским. Все их боялись. Мало того, что они могли, стоит им захотеть, сбить с ног любого, они и убить могли. Не так давно в лесу нашли мертвым их сообщника из соседней деревни. Ходили слухи, что это их работа. Жили Маковские особо от всех наших деревень, на хуторе Гаек. Сосновый бор окружал на взгорке их одинокую хату. Имели они с волоку[3] земли, да мало работали на ней. Больше нанимали. А сами жили другим, их звали «ночниками». Близ наших деревень после войны с панской Польшей пролегла граница. И Маковские, у которых осталось много родни по ту ее сторону, наладили с ними связь. Возили туда добытое через перекупщиков золото и шерсть, а оттуда — сукно, хром, сахарин, разные напитки. А еще больше крали и сплавляли за кордон краденое. Однажды обули в лапти доброго жеребца, увели его с соседнего хутора за границу.
Маковские вошли в силу в нашей округе в то время, когда я мало бывал дома, работал в волости. Они были старше меня годами. Мне запомнилось, как они однажды, словно на забаву, вышли на косьбу. В синих, из хорошего сукна, галифе, во френчах из ткани заграничных сортов, в хромовых сапогах, высокие, сильные, они широко размахивали косами, больше, видно, для того, чтоб показать, что даже косить выходят в полном параде.
Меня перевели из волости в наше село заведующим избой-читальней и выбрали секретарем комсомольской ячейки. Маковские открыто не выказывали ко мне своей неприязни, но я чувствовал недоброе в их взглядах, когда встречался с ними.
На этот раз на деревенской вечеринке, где был и я со своими друзьями-комсомольцами, Маковские хотя и не осмеливались задеть меня, но подчеркивали свое пренебрежение ко мне, скромно одетому. Особенно им было не по душе, что был я на селе самым ярым активистом.
Я чувствовал, что мне придется столкнуться с Маковскими, и столкнуться не на шутку. Все шло к тому. Ускорил это дело уполномоченный погранотряда Костин, который однажды заявился ко мне в избу-читальню. Я с уважением относился к нашим пограничникам и, откровенно говоря, даже немножко завидовал им. Красивая форма — синие галифе, хромовые скрипучие сапоги, ладно скроенная гимнастерка с зелеными петлицами, а фуражка — с зеленым околышем и красной звездочкой. Она была так к лицу Костину, что он выглядел самым главным на границе. Мне он казался даже важнее районного организатора комсомола, вот почему я так внимательно прислушивался ко всему, что он говорил. А Костин на этот раз тут же взялся за меня:
— Что ж это ты, комсомольский секретарь, закрылся в своей избе-читальне, уткнулся в газеты и не видишь, что делается вокруг?..
— А газеты — это же и есть моя работа, — попытался оправдаться я.
— Да я тебя от культуры не отрываю, — сказал Костин, — однако и нам ты со своими комсомольцами помогать должен.
— А как? — словно ни о чем не догадываясь, спросил я.
— Да вокруг же вас контрабандисты вытворяют что хотят, ты разве не знаешь?
— Знать-то я знаю и даже своими глазами видел, как Маковские серебряные монеты на вечеринке швыряли… А только что же мне делать?..
— А ты подстереги с товарищами, когда они за кордон подадутся, и дай сигнал нам. Граница длинная, пограничника к пограничнику в ряд не поставишь, а лес этот контрабандисты как свои пять пальцев знают, попробуй поймай их. Особенно этих хитрецов Маковских. Вот почему я и прошу, чтоб вы, комсомольцы, помогли нам.
Когда Костин уехал, я так увлекся планами поимки Маковских, что не успокоился, пока вечером не посвятил в них своих лучших друзей-комсомольцев Минку Буевича и Янку Бородейку. Они живо откликнулись на мое предложение — проследить, когда пойдут за кордон Маковские. Даже решили, что и задержать их надо нам самим. Вот будут благодарны пограничники!
— А как с оружием? — спросил я у друзей. — Ведь Маковские так не сдадутся?..
— У тебя ж наган есть, — сказал Янка. — Пальнешь разок, и они кто куда.
— Да нет, — возразил Минка, — мало одного нагана, у моего отца хорошая двустволка, он же лесник. Возьму, пригодится.
— Ну а я тоже что-нибудь придумаю, — поддержал Янка.
И мы решили не откладывать дела в долгий ящик.
Целую неделю, с вечера до утра, мы, спрятавшись в ольшанике, наблюдали за хутором Гаек. И напрасно. Как назло, за все эти дни никто с хутора не выходил и на хутор не приезжал. Мы коченели под студеным ветром целыми ночами и слышали только голосистого петуха во дворе Маковских, который горланил особенно пронзительно, на всю округу, словно издеваясь над нами.
Но однажды из облюбованного нами ольшаника поздно вечером мы заметили, как со двора Маковских промчалась в сторону леса повозка, но так быстро и тихо, что мы даже не успели разглядеть, сколько человек в ней было. Колеса не скрипели и не стучали, как будто резиновые…
— Ну, хлопцы, — взял я на себя командирские обязанности, — теперь за дело! — И мы двинулись в ту сторону, куда умчались Маковские.
Мы углубились в лес, а он нам с малых лет был хорошо знаком и потому не вызывал никакой тревоги. Тем более что были мы вооружены. Мой наган, двустволка у Минки и некое особое приспособление у Янки. К выструганной ложе он приладил черный трехгранный штык, найденный им в куче мусора у соседа. Это казалось нам достаточным вооружением, чтоб справиться с контрабандистами.