— Ничего, — сказал Рональ и надел серые трусы. — Чорный принимает меня как есть.
— Чорный и «Бонзо» принимает как есть, — процедила Нива. — Стандарты у этого пса не то чтобы высокие.
Одно из крупных достоинств романа на стороне с коллегой — что все романтические ужины при свечах списываются с налогов. Не единственное достоинство, конечно, но самое волнующее. Особенно с точки зрения Роналя, для которого прикреплять степлером квитанции к листам бумаги, испещренным вышедшими из-под его пера датами и разъяснениями, было одним из самых главных и ярких наслаждений в жизни. А когда квитанции не просто служили инструментом списания налогов, но и были нагружены ностальгическими воспоминаниями об особо удачных ночах любви, связанное с ними удовольствие умножалось и приумножалось.
— Мне нужна налоговая квитанция, — сказал Рональ официанту и подчеркнул слово «налоговая» так, словно во всем нашем волшебном мире существуют какие-нибудь другие квитанции. Официант понимающе ему кивнул. Роналю это не понравилось. Может, из-за того, что официант с раздражающим педантизмом поправлял их ошибки в названиях блюд, а может, из-за того, что на протяжении всего обеда тот старательно прятал левую руку за спину, отчего Рональ напрягался, а может, просто из-за того, что официант был официантом — сущностью, зарабатывающей себе на жизнь чаевыми, платежной составляющей, которая особенно раздражала Роналя, потому что ее нельзя было уместить в теплую, мягкую утробу под названием «расходы, списываемые с налогов».
— Что с тобой сегодня? — спросила Ранана, после того как они решили забить на обломавшуюся попытку бешеного секса ради возможности поесть арбуз и потупить вместе в научную передачу.
— Тревожно мне, — сказал Рональ. — Тревожно, и физически я слабоват.
— Тебе и в прошлый раз было тревожно. А в прошлый четверг мы даже не попытались. Скажи… — Она прервалась, чтобы прожевать и проглотить особо крупный кусок арбуза, и пока длилось ожидание, Рональ понимал, что сейчас ему как следует прилетит. — Жену-то ты еще трахаешь или ее тоже уже нет?
— Что значит «тоже»? — возмутился Рональ. — Что значит «тоже уже нет»? У нас есть что-нибудь, что мы «нет»?
— Секса. — Ранана облизала короткие пальцы. — Секса у нас нет. Это не ужасно, если что. Но просто, знаешь, когда ты типа секс на стороне и вдруг вся история про секс куда-то девается, ты оказываешься просто на стороне. Никакого контекста. Понимаешь? Это не то чтобы обязательно, просто странновато. Потому что с женой, даже если вы не трахаетесь, вы можете к родителям ее съездить или поругаться, кто посуду в посудомойку поставит, а вот когда это с любовницей происходит — оно как-то выбивает почву из-под ног.
— Кто сказал, что мы с тобой не трахаемся?
— Твой хуй, — ответила Ранана без тени провокации. — Потому-то я тебя и спросила про жену, чтобы понять, это ты просто больше меня не хочешь или у тебя что-нибудь более… — Она осеклась.
— Более что? — упрямо спросил Рональ, когда пауза затянулась.
— Дай мне секунду, — пробормотала Ранана, — я ищу более деликатное слово, чем «импотент».
— Ты раздуваешь бог весть что на пустом месте, — рассердился Рональ. — Ну был я один раз немножко уставшим и тревожным из-за работы — это еще не значит, что я импотент. Прямо сегодня утром у меня эрекция была. Не просто эрекция — прям-таки ненормальная эрекция.
Тут Рональ, снова вспомнив про Чорного, почувствовал, что его половой орган слегка твердеет, и безо всякой причины преисполнился чувства вины.
— Отлично, — сказала Ранана, — это уже радует. И с кем же ты разделил эту прям-таки-ненормальную эрекцию, с Нивой?
— Нет, — на миг занервничал Рональ, — сам с собой.
— Хорошо тебе, — улыбнулась Ранана своей знаменитой хищной улыбкой — улыбкой, с которой он до сих пор сталкивался, только когда речь шла о бизнесе, — и продолжила слизывать арбузный сок с пухлой руки.
Может быть, они бы даже и потрахались этой ночью. Не со страстью потрахались бы, а сердито так — Рональ пытался бы вызвать у себя желание и эрекцию и заодно заставить Ранану подавиться всем сказанным. Может быть, поди узнай теперь. Но телефон, завибрировавший в левом кармане его рубашки, ровно там, где сердце, смог повергнуть этот и без того омерзительный вечер в новые пучины.
— Прости, что мешаю тебе с немцами, — услышал Рональ сочащийся ненавистью голос Нивы.
— Нет-нет, кисонька, ты не мешаешь, мы как раз закончили, — залебезил Рональ, как делал всегда, когда был с клиентами, и, чтобы прозвучать еще убедительнее, бросил Ранане: — Итс май вайф. Ши сэйс хэллоу.[14]
Ранана поспешила ответить громовой отрыжкой.
— Господин Мэтинклот тоже передает привет, — сказал Рональ и тут же добавил: — Бедняга, слегка перебрал. Я только закину их с Инго в гостиницу и вернусь домой.
— Рональ, — рявкнула Нива в трубке. — Я не затем позвонила, чтобы проверить, когда ты вернешься. Я позвонила кое-что сказать.
— Я знаю, я знаю, прости, — извинился Рональ не задумываясь и попытался вырвать пульт из рук Рананы, сделавшей телевизор погромче.
— Твой пес, — сказала Нива после недолгой паузы. — Он сбежал.
Когда пес подпиливает лобзиком решетку на окне ванной комнаты и просачивается наружу по связанным вместе простыням, можно сказать, что он «сбежал». Но когда ты гуляешь с ним по улице без поводка и через час обнаруживаешь, что его нигде не видно, речь идет о чистом саботаже, и тут уж нечестно перекладывать ответственность за происшедшее на Чорного.
— Он небось увлекся — обнюхивал какой-нибудь бордюр или постамент, а когда поднял голову, вдруг обнаружил, что тебя нет, — упрекнул Ниву Рональ, когда они шли по Кинг Джордж, пытаясь пошагово восстановить катастрофическую прогулку. — Я же тебе говорю, нужно всегда поддерживать с ним зрительный контакт.
— Слушай, — сказала Нива и остановилась посреди улицы в позе супруги, собирающейся устроить сцену. — Ты что пытаешься сказать, что я недостаточно хорошая нянька твоему вонючему псу? Что мои прогулки с ним не соответствуют протоколу, установленному всемирной ассоциацией выгуливателей собак? Если бы, вместо того чтобы трахаться с… немцами, ты был дома, ты бы мог выйти с ним сам, и этого бы не произошло.
Рональ был вправе разразиться сейчас тирадой о том, как он рвет жопу до поздней ночи, чтобы прокормить их обоих, но решил промолчать. Одна из первых вещей, которым его научил мир бизнеса, — избегать попадания в точку невозврата; нужно оставлять как можно больше доступных опций; очень часто это значило не говорить и не делать то, чего больше всего хочется. Сейчас, например, ему больше всего хотелось двинуть Ниву по колену. Не обозначить удар, а прямо ткнуть изо всех сил. И за то, что она потеряла Чорного, и за то, что избегала называть пса по имени, а вместо этого обозвала «вонючим», но главное — за то, что она вела себя так, будто вся эта трагедия — наказание, посланное Роналю свыше, а не человеческая ошибка, совершенная безответственной эгоцентричной женщиной. Но изо всей силы двинуть ее по колену означало бы, как уже говорилось, лишить себя множества опций. Вместо этого он предложил ей — с той расслабленной отрешенностью, которая часто наблюдается у убийц в момент уборки места преступления и избавления от трупа жертвы, — пойти домой и подождать, не позвонит ли кто-нибудь и не сообщит ли что-нибудь насчет Чорного.
— Кто ж это позвонит? — рассмеялась Нива. — Твой дурацкий пес из телефона-автомата? Может, его похитители попросят выкуп? Даже если его кто-нибудь найдет, он наш номер в жизни не узнает.
— Все равно я думаю, что нам надо разделиться, — настаивал Рональ, в то же время взвешивая возможность поступиться деловой мудростью, верно прослужившей ему многие годы, и все-таки двинуть Ниву.
Рональ оперся на желтый почтовый ящик прямо напротив «Мецудат-Зеев»[15] и просмотрел список, который только что закончил составлять на обороте ресторанной квитанции, полученной после ужина с Рананой тем же вечером. Заголовок у списка был «Места, которые любит Чорный (?)». Рональ и сам не знал, зачем добавил вопросительный знак в скобках. Может, чувствовал, что если в заголовке не будет какой-нибудь тени сомнения, он словно бы объявит себя безусловным знатоком ума и сердца Чорного, тогда как на самом деле бесчисленное количество раз признавался себе и другим, что понимает Чорного не всегда. Почему Чорный иногда лает, а иногда решает промолчать? Почему принимается в могучем и страстном порыве копать яму, а затем прерывает раскопочный проект с той же внезапностью, с какой приступал к делу? Видит он в Ронале господина, отца, друга или даже возлюбленного? Так или иначе, тайного в Чорном было больше, чем явного.
Первым в списке шел парк «Меир». Парк «Меир» они с Чорным посещали каждое утро. В парке «Меир» Чорный встречался с коллегами, а также с низкорослым Шнайдером, который был Чорному не просто другом, но почитай что братом. Однако в этот поздний ночной час в парке «Меир» не было ни собак, ни людей, кроме пьяного русского бездомного, дремлющего на скамейке. Рональ предположил, что бездомный — русский, из-за несколько стереотипной бутылки водки, которую тот сжимал в объятиях. Рональ на секунду остановился и сказал себе, что вопреки всем горестям, упорно его преследующим и заставляющим время от времени чувствовать себя каким-то Иовом-лайт, он должен поблагодарить того, кого в таких случаях благодарят атеисты, за все, чем обладает, и за то, что это не он пребывает в обветренной и воспаленной шкуре вот этого самого русского. Русский засмеялся глубоким и очень громким смехом, слегка поколебавшим тезис Роналя о собственном относительном счастье. «Кто это решил? — подумал Рональ и внезапно преисполнился огромной истиной, основательно сдобренной жалостью к себе. — Кто это решил, что моя доля лучше его доли? Вот он я, в том же парке, где он пьян и весел, а я — и не первое, и не второе, и все, что у меня есть на свете, это покинувший меня пес, жена, которую я не очень-то люблю, и бизнес, который…» Мысль о бизнесе, в принципе, несколько подбодрила его. В конце концов, это был период относительного процветания, каковое не то чтобы обещало безграничное счастье, но все-таки ощущалось в данный момент как нечто предпочтительнее обветренной шкуры.