В этой главе мы рассмотрим, почему иногда все кругом рушится, а наша система координат перестает работать. Часто истории, которые мы так усердно оберегали, которым были верны, перестают служить нам. Бывает, что нарисованная нами карта мира, по которой мы до сих пор, может быть, и неплохо ориентировались, уже не годится.
Когда в середине жизни я вернулся с тренинга школы Юнга в Цюрихе и начал частную практику в США, я имел дело с самыми разными мужчинами и женщинами в возрасте от тридцати до шестидесяти пяти лет. Я начал замечать, что, несмотря на то что все они приходили с разными проблемами, каждый из них сочинил для себя множество историй. Каждый видел себя и мир вокруг по-разному, но у них у всех было нечто общее.
Их мировоззрение, их понимание самих себя и окружающей реальности, их чувство идентичности, возможно, даже их цели и мечты – все это исчерпало себя. Что-то угасало, но на смену этому распадающемуся мировоззрению еще ничего не пришло. Человек находился в мучительном промежуточном состоянии: застряв между тем, что казалось очевидным, и тем, что на самом деле проступает через тревогу… Между тем, кем человек был, и тем, что стремится проявиться через него.
Одна из моих клиенток, сорокалетняя женщина, была обеспокоена тем, что у нее может быть смертельная болезнь. Внешне ее жизнь казалась вполне удачной: ее младший ребенок уже повзрослел, все было спокойно и стабильно. Но чего-то не хватало. Она рассказала мне о сновидении, которое ее сильно тревожило.
Во сне женщина готовится к первому сеансу терапии, но у нее на голове старомодные бигуди. Терапевт должен прийти к ней в больницу, и она не хочет, чтобы он видел ее с бигуди (то есть понял, что происходит у нее в голове). Пока она ждет, к ней подходит родственник и очень ласково говорит: «Джоанн, пришло время умирать». На что она отвечает: «О, хорошо». И на этом сон заканчивается.
Во сне женщина принимает это известие о том, что пришло время умирать. Логично, что с позиции ее эго беспокойство сводилось к тому, что она могла быть неизлечимо больна. Я сказал ей: «Что ж, неизлечимая болезнь может быть у каждого из нас, но, скорее всего, она проявится не раньше чем через несколько десятилетий». В сорок лет, при хорошем здоровье, у женщины не было оснований полагать, что она физически больна. Она восприняла концепцию смерти буквально, вместо того чтобы увидеть в ней символ. Эго часто попадает в эту ловушку, поэтому нам так сложно интерпретировать собственные сны.
Когда мы внимательно рассмотрим эту тенденцию, то увидим естественную амбивалентность, которую мы испытываем по отношению к самоанализу. Сон моей клиентки подпитывал ее тревоги. Со мной что-то не так? Я больна? Мне нужно в больницу? Что подумают другие, если узнают, о чем я на самом деле думаю? А если осудят? Но затем все это затмил приход родственника, который сообщил ей о скорой смерти, и ее покорным принятием этого известия. Важно, что, судя по воспоминаниям клиентки, именно этот родственник во всей их большой семье чаще всего поддерживал ее и всегда вставал на ее сторону.
Сначала давайте на миг остановимся и восхитимся остроумием психики женщины: для важного послания был выбран человек из прошлого, который всегда поддерживал рост и самовыражение, а не поощрял воспроизведение общепринятых ролей и соответствие чужим ожиданиям. А послание было такое: «Что ж, как раз вовремя – тебе сорок. Отмирают твои прежние конструкты, твое понимание себя и мира, сценарии и истории, данные тебе твоей культурой, которые ты умело проживала. В то же время ты уже различаешь потребность в росте, призыв к чему-то большему. Не ты должна умереть, а твоя связь с историей, которая больше не имеет смысла».
Когда я начал слышать все больше описаний подобных снов, наблюдать за тем, как люди проживают этот сложный возрастной период, я понял, что это и есть переход. Во время перехода что-то завершается, исчерпывает себя, и человек оказывается в подвешенном состоянии, он испытывает определенные трудности. В древних культурах существовали обряды перехода, которые не позволяли человеку «рассыпаться» в этот непростой период. Они давали некую мифологическую, теологическую или психологическую рамку, которая помогала человеку пересобрать себя по другую сторону пропасти. Иногда преодоление этой пропасти может занять не дни, часы или недели, как нам хотелось бы думать. Это могут быть тяжелые годы промежуточности. Но в то же время что-то внутри нас запустило этот процесс – потому что так психика хочет расти, меняться, изжить старые ограничивающие представления – отказаться от приспособленчества ради развития.
Это как рак, который сбрасывает старый панцирь несколько раз в год. Если он не сбросит панцирь, то умрет внутри – старая оболочка сковывает слишком сильно и не позволяет жить дальше. Но пока рак не нарастит новый панцирь, он необычайно уязвим, находится во власти окружающего его мира. Вот что мы чувствуем при расставании с историей, которая, вероятно, все это время вела нас. Обычно переход выпадает на середину жизни, когда человек начинает изживать старые сценарии, понимать, что они приводят к внутреннему разладу. Отметим, что не стоит воспринимать середину жизни исключительно хронологически. Переход часто выпадает на четвертое десятилетие нашей жизни просто потому, что к этому времени мы проживаем большую часть наших историй, будучи уже взрослыми. Когда мы покидаем родительский дом, мы сталкиваемся с большим миром. Мы думаем: я знаю, кто я. Я не собираюсь повторять ошибок своих родителей. Я выберу правильного человека, чтобы создать с ним семью. Я построю правильную карьеру. Я буду вести правильный образ жизни.
После того как мы какое-то время поживем с последствиями каждого выбора – десять, двадцать, двадцать пять лет, – наши сильные и слабые стороны проявятся в форме различных противоречивых симптомов. К этому моменту, хотелось бы надеяться, мы также достаточно осознаем свое эго, чтобы суметь взглянуть на свою жизнь со стороны и понять, что работает, а что нет. Поговорите с двадцатилетним или двадцатипятилетним человеком и попросите его критически оценить свою жизнь. Почти никто не способен на это. Дело не в интеллекте или желании. Дело, с одной стороны, в достаточно сильном эго, а с другой – в том, что чем длиннее жизненный путь, тем больше предоставляется поводов порефлексировать. Можно, конечно, представить себе мемуары двадцатипятилетнего человека, но, скорее всего, в пятьдесят или семьдесят пять его книга воспоминаний вышла бы поинтереснее.
Недавно я читал о человеке, который всю свою сознательную жизнь проработал на автомобильном заводе в Огайо, а потом завод закрылся. Он сказал: «Я больше не чувствую, что существую. Завод был всей моей жизнью». Я это понимаю. Его роль была его историей. Его роль была его жизнью, и он лишился всего из-за проблем в экономике. Когда этой истории пришел конец, он был совершенно сбит с толку, все, что он считал своей жизнью, оказалось разрушено.
Для других людей поводом полностью переосмыслить жизнь может стать утрата – смерть супруга, развод, приближение старости, болезнь. Так или иначе, какой бы триггер, внешний или внутренний, ни запустил этот процесс, каждый из нас может столкнуться с этими вопросами. Кто я вне моих ролей? Кто я без моего прошлого? Кто я за пределами моих историй? Куда мне идти? Какими картами пользоваться? Каким историям я подчинюсь? Помните, мы уже разбирали это в предыдущей главе: все мы накапливаем истории, которые объясняют нам этот мир. Кто человек перед нами? Кто я такой? Как нам взаимодействовать? Опасен ли этот мир? Как мне не заблудиться на этом трудном пути под названием «жизнь»? Отвечая на эти вопросы, мы создаем то, что британский психиатр Дональд Вудс Винникотт называл «ложная самость». Ложная не потому, что мы лживы и лицемерны, а потому, что она адаптивна, она берет начало вовне, а не внутри нас.
Наша ложная самость, своеобразное временное «я», является результатом усвоения детских посланий, детских историй. При столкновении с естественной, спонтанной, основанной на инстинктах самостью, которая желает перемен, мы понимаем, что что-то за пределами нашей временной личности жаждет быть услышанным. Что-то иное, какая-то независимая сила внутри нас стремится пробудить нашу ответственность.
Я хорошо помню первый сон, который приснился мне, когда я в возрасте тридцати семи лет начал заниматься психоанализом в Цюрихе. Это был типичный сон человека, находящегося на середине жизненного пути. Незадолго до того, как начать обучение, я со своей семьей посетил средневековый замок. Итак, мне снится, что я рыцарь, стоящий на крепостной стене осаждаемого замка. Тучи стрел летят в нашу сторону. Я чувствую неподдельное беспокойство. Устоит ли замок? Достаточно ли прочны и высоки крепостные стены, чтобы спасти нас от стрел?
В то же время я понимаю, что кто-то вдалеке, на опушке леса, руководит осадой. Кто-то напоминающий ведьму. Что же все это означает? Что делает ведьма в Швейцарии, в моем сне середины жизни? Заканчивается сон серьезным чувством тревоги. Устоит ли замок? Это был сон словно из учебника по психологии. Классический сон человека среднего возраста, иллюстрирующий идею, что наши истории, наше понимание себя и мира стали нашей крепостью, нашим замком, нашей защитой. Мы не могли не возвести крепостных стен, вот что важно. Но что-то внутри нас может погибнуть, стесненное этими стенами. Я помню, как мой психоаналитик сказал мне: «Что ж, теперь нам нужно опустить подъемный мост, выйти и поговорить с этой ведьмой, чтобы понять, почему она так зла на тебя. Что стало причиной осады?»
Помню, я подумал о двух вещах. Во-первых: ты что, с ума сошел? Она же пытается убить меня. Это очень опасно. А во-вторых: ну что ж, я ведь уже оказался здесь. Не бросать же на полпути. Давай попробуем! Тогда мы пустили в ход все свое воображение, чтобы опустить подъемный мост, выйти на улицу и встретиться с ведьмой. Это было началом долгого-долгого диалога с частью моей собственной души, моей психики. Конечно, я говорил с позиции эго, которое и было мной во сне, но и мой собеседник тоже был частью меня. Эго редко видит это: ведьма воплощала в себе какую-то сторону, какую-то часть меня самого, и мне нужно было научиться лучше понимать ее. Это был типичный сон человека, прожившего жизнь до середины; точь-в-точь как сон моей клиентки, чей любимый родственник сказал ей: «Пришло время умирать». Мы оба чувствовали, что наше временное «я», наше понимание себя и мира под угрозой, что мы в осаде.