С радостной душой ступили юноши на землю родины, ибо здоровы и сильны были их натренированные, опаленные солнцем тела. Гармоничностью сложения они могли сравниться с «Дискоболом» знаменитого ваятеля Мирона, и ждала их скорая встреча с родными, с Критоном, а может, и с любимыми…
Но не радостью встретил отчий дом Сократа в доме Алопеки[13], а трауром: в одночасье взял Аид[14] обоих, Софрониска и Фенарету, и тела их были похоронены. Тогда пришли к горюющему другу Эсхин и возмужавший и серьезный Критон, и Критон в утешение товарища подарил ему свиток сочинений философов, учивших хладнокровно сносить любые удары судьбы; Эсхин же утешил Сократа строфой поэта:
Слишком в беде не горюй,
И не радуйся слишком при счастье:
То и другое умей
Доблестно в сердце носить[15].
И, оправившись от горя, взял Сократ тоскующей по созиданию рукой отцовский молоток ваятеля и принялся за обработку камней, высекая из мрамора на продажу трех юных и прекрасных спутниц Афродиты[16], богинь дружбы и радости Харит. Но общительность души Сократа влекла его к людям, и, оставив молоток, он уходил на агору, на рынок, послушать новости и повидать друзей.
Новостями же в ту пору славились Афины, особенно теми, которые касались имени красавицы Аспасии и главного из десяти афинских стратегов, Перикла, выходца из древнего аристократического рода Алкмеонидов. Говорили, что род этот проклят богами за осквернение храма убийством скрывшихся в нем мятежников. Но Перикла нарекли «достойнейшим из эллинов» за благие дела защитника прав народа, укрепление Морского союза[17] и победу над персами, а еще Громовержцем за исключительный риторский дар: будто молниями, разил он речами своих противников в совете, аристократов, и речами же утихомиривал бушующие страсти народа, склоняя большинство на свою сторону.
Но увидевши впервые Перикла, шествующим на агору, подивился Сократ невзрачности именитого человека, его дынеобразной голове, его обыкновенной поступи простолюдина — ни величия в ней, ни надменности; к тому же он шагал, чуть отвернув голову в сторону, как ходят одноглазые; с виду был он прост и серьезен и на каждое приветствие встречных вежливо вскидывал вверх правую руку.
Услышав же речи Перикла заново подивился Сократ: смуглое, малоподвижное лицо вождя демократии вдруг ожило, облагородилось, как озаренное светом ума, огненный взгляд, устремившись в толпу, заворожил ее, как взгляд заклинателя, весь он будто вырос и издали напоминал фигуру Громовержца, облаченного в хитон; суть же речей его Сократ одобрял: убедить народное собрание в необходимости расходовать казну не столько на желудки, сколько на цели военного и культурного возвышения города. И, восхитившись умом и красноречием Перикла, подумал тут Сократ: «Так вот почему Аспасия предпочла красавцам, домогавшимся ее любви, немолодого, некрасивого стратега…»
Не видел он еще Аспасии, но толки о ней возбуждали его любознательность. Рассказывали, что эта чужеземка из Милета[18], дочь купца Аксиоха, не только хороша собой, но образована не хуже юношей, окончивших гимнасий, и что она, обладая врожденным даром красноречия, обучала милетян риторике. В Афины же она приехала к родным да так здесь и осталась, не из любви к самому городу, такому же пыльному и знойному, как ее родной Милет, и занятому, как и везде, заботами о хлебе насущном, а покоренная мыслью Перикла превратить Афины в просвещенный центр Эллады. Как говорили, давала она бесплатные уроки красноречия в домах своих сородичей, произнося речи на заданную тему, и состязалась в диалектике[19] с друзьями. И оттого, что в этих домах общалась она без всякого стеснения с мужчинами, прозвали ее строгие в правах афиняне гетерой[20]. Когда же в дом, где проживала чужеземка, стал заглядывать чаще и чаще Перикл, сплетники не преминули объявить Аспасию его наложницей…
И, желая познакомиться с Аспасией, просил Сократ содействия в том философа Анаксагора, ибо сам не был вхож ни к состоятельным ее родным, ни к друзьям ее родных.
К ученикам же Анаксагора Сократ пристал вскоре как вернулся из Филы, чтобы лучше, в живой беседе, познать его учение, а также из почтения к его великодушию и простоте. Родом был Анаксагор из Клазомен, что в Малой Азии, и философии учился у Анаксимена, того самого, кто говорил, что первоначало всего сущего воздух и беспредельность и что светила-звезды движутся не над землей, а вокруг нее, утверждая тем самым шарообразие земли и беспредельность материи. И, будучи по рождению знатным и богатым, раздал Анаксагор свое наследство родственникам, а на их упреки, что он не заботится о своем добре, ответил: «Так почему бы вам о нем не позаботиться?» И, оставшись ни с чем, занялся умозрением природы, так углубившись в это занятие, что когда его спросили, зачем он явился на свет, Анаксагор сказал: «Для наблюдения солнца, луны и звездного неба».
Учение свое он излагал как в письменном виде, так и устно, в гимнасии Академа. Много лет живя в Афинах, как говорили, на приношения друзей, он был готов на философский спор с любым, кто пожелает, хоть на улице, на рынке или даже в лесхе[21]. И доказывая, что «всему в мире сообщает порядок и всему служит причиной Ум», настолько он его возвысил, что даже оспаривал — в кругу учеников — существование богов на том основании, что во льдах Олимпа они бы замерзли, на раскаленной глыбе солнца сгорели, а в морской пучине, так же как и под землей, задохнулись бы без воздуха. И Сократу, который и сам высказывал сомнения в божественных деяниях, да только говорил об этом на ухо друзьям, жутко становилось от таких речей Анаксагора, ибо знал: карают Афины безбожников смертной казнью.
Как прославленный философ и учитель Перикла, был Анаксагор желанным гостем у Аспасии, и привести с собой Сократа ему не составляло никаких хлопот.
И вот перед закатом летнего солнца отправились они к Аспасии, держа в руке свои подушки[22] и двигаясь в тени оливковых деревьев и запыленных пиний, седобородый, величественный даже в стареньком холщовом хитоне Анаксагор и в таком же одеянии, в сандалиях молодой, атлетически сложенный Сократ; голова его с выдающейся на высоком лбу выпуклостью-шишкой была обрамлена от подбородка до самого темени густой, курчавой порослью волос, и над верхней губой свисали мягкие, чуть вьющиеся усы.
В портике дома, украшенного дорическими колоннами, увитыми виноградными лозами, встретил их нубиец-раб и, кланяясь, провел во внутренние покои, затененные от солнца занавесками. И при виде молодых мужчин в лазурных хитонах и женщин в шафрановых пеплосах[23], полукругом возлежащих на богатом ковре и расшитых шелком подушках, оробел сперва Сократ, но, обнадеженный спокойствием Анаксагора, сел возле него, за спинами гостей, сунув под себя подушку. В центре же полукруга возлежал какой-то молодой поэт-декламатор, читая звучным и немножко грустным голосом Анакреонта[24].
Принеси мне чашу, отрок, — осушу ее я разом!
Ты воды ковшей с десяток в чашу влей, пять — хмельной браги,
И тогда, объятый Вакхом[25], Вакха я прославлю чинно.
Ведь пирушку мы наладим не по-скифски: не допустим
Мы ни гомона, ни криков, но под звуки дивной песни
Отпивать из чаши будем…
И не заметил Сократ, как в музыку стихов и в тонкий аромат благовоний, плывущих из медных курильниц, вступило матово-томное пение невидимой флейты-авлоса[26], смягчая сердце умиротворением. И подумав: «Вот оно, божественное, порожденное людьми!», увидел тут Сократ Аспасию и сразу же узнал ее со слов людей: сидела она в сторонке, у самой стены, в низеньком плетеном кресле, и в невесомой ткани пеплоса, как сквозь струи воды, просвечивали очертания ее изящного тела, совершенством пластики напомнив Сократу одну из спутниц Афродиты, хариту Талию, «цветущую»…
И, подивившись красоте Аспасии, подивился он и скромности ее, ибо не было на ней ни драгоценностей, ни украшений, лишь веточка лавра была искусно вплетена в густые русые локоны; короной поднимались они вверх и ниспадали на виски и уши; естественный румянец, как отсвет костра, окрашивал лилейные щеки, и только длинные ресницы, затенявшие блестящие миндалевидные глаза, казались чернеными.
II восхитило его выражение лица ее: она внимала музыке, как очарованная девочка, с летучей улыбкой; улыбка расходилась от уголков губ к щекам, как водные круги от капель дождя, и тогда на подбородке появлялась ямка…
Когда же, следом за гостями наградив рукоплесканиями поэта, заговорила Аспасия, сказав:
— Не самое ли время, любезные друзья, перейти теперь к искусству диалектики, раз уж нас почтил присутствием Анаксагор… — при первых звуках голоса ее, мелодичного, как свирель, вдруг сладостно кольнуло сердце у Сократа и, сказав себе: «Вот и наказан ты, Сократ, за непризнание божественных деяний: ведь это бог Эрос[27] пронзил тебя стрелой», не мог больше глаз оторвать от Аспасии.
— …Его-то мы и попросим судить состязание, — продолжала Аспасия, улыбнувшись философу.
И сказал Анаксагор:
— С радостью, дорогая Аспасия, — и подкрепил слова улыбкой, простодушно-ласковой, как у ребенка.