– Ну, братцы, мы не с горем, а с Богом!
Стрелки быстро расселись по саням, укутавшись в разложенные на них тулупы, с удовольствием сжимая выданные с оружейни новенькие пищали с сошками.
Тяжелые городские врата пронзительно заскрипели и, осыпая проезжавших серебряной пылью, отворили взгляду раскинувшийся снежный саван, казавшийся в сумерках бесконечным…
Когда Орел-городок пропал в предрассветной тьме, Пахомий потянул Карего за рукав:
– Дядька Данила, дядька Данила, слышь, чего скажу.
Карий наклонился и внимательно посмотрел в воспаленные, заплаканные глаза мальчика.
– Дядька Данила, мне сегодня тятенька снился… Идет он по заснеженному лесу и милостыню у деревьев выпрашивает. У самого босые ноженьки-то отморожены, опухли и почернели пуще коры… – Пахомка смахнул рукавом набежавшие слезы. – Вопрошаю: «Почто, тятенька, ты подаяние у деревьев спрашиваешь, они же бессловесны и неразумны?» А он отвечает: «Нет, Пахомушка, Господь наш на дереве смерть принял, оттого они теперь ближе всего стоят ко Спасителю…»
– Никак леса спужался? – шепнул Карий, желая приободрить мальчика.
– Страсть как боюсь, дядька Данила. И пуще волков страшуся греха. Гадаю, не напрасно ли волчье капище затеял? – В глазах Пахомия отразился суеверный страх. – Только батюшка учил, что нельзя запросто волков бить, надобно прежде загнать их души в истукана, иначе разбегутся они по белу свету, в людей войдут, и станет человек хуже зверя…
Карий скинул рукавицу и потрепал парнишку по густым волосам:
– Не бойся, сынок, зла… Сила и воля любую нечисть одолеют… Об одном попрошу: что бы ни случилось, держись меня. Понял?
Пахомка с благодарностью поглядел Даниле в глаза:
– Понял…
Негромкий хруст снега, морозная дымка, припорошенные отяжелевшие ели… Отряд продвигался медленно, на ощупь, дабы не потревожить сонное царство Пармы…
– Спешимся за той пролысиной. – Строганов кивнул застрельщику Илейке, указывая взглядом на редко поросший чахлыми деревцами крутой перекат. – Зарядим пищали, встанем на лыжи и пойдем супротив ветра серячков пулями крестить.
Илейка в ответ что-то пошамкал губами, вот только что, Строганов не расслышал.
– Вот и дивно, – прошептал Григорий Аникиевич и спешно перекрестился: «Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое, победы на сопротивныя даруя, сохраняя Крестом Твоим жительство…»
Сани гуськом съехали с переката, неуклюже сгрудившись в большой снежной выбоине.
– И откудова ей здесь объявиться… – Строганов сполз с розвальней, потирая ушибленный лоб. – Камень на камне, ухаб на ухабе!
– Волки! Братцы, волки! – закричал кто-то во весь голос, потом завопил от резкой, пронзительной, мертвящей боли.
– Пали, ядрена палка! Дай залпу!
Но выстрелов не было, потому как стрелки не успели еще зарядить оружия. Словно в полусне Григорий Аникиевич наблюдал, как в предрассветном сумраке носятся серые тени, неуклюже машут топорами растерявшиеся стрелки и дико хрипят сгрудившиеся кони…
Наконец вспыхнули факелы, громыхнули пищали… Возле саней лежали растерзанный Игнашка Пыхов и мертвый, с распоротым брюхом, волк.
– Что же творится? – Строганов метнулся к Пахомке, хватая паренька за грудки. – Они же на нас засаду затеяли!
– Оставь мальчишку! – Карий подошел к Строганову и, схватив за руку, потащил к обочине. – Смотри.
В снегу валялись обломки деревянной лопаты, какой дворники расчищают снег.
– Измена! – вспыхнул Строганов. – Да я…
Подбежавший стрелок, спутавшись в темноте, толкнул Данилу в плечо:
– Аникиевич, глянь… Вороненку пах порвали… кровища хлещет…
Смертельно раненный конь еле держался на ногах и, уткнувшись мордой в расстегнутый полушубок Илейки, жалобно всхлипывал. Обняв Вороненка за шею, застрельщик гладил его дрожащими пальцами.
– Что же теперь делать? – Строганов утерся снегом. – Назад поворотить? Предателей повылавливать?
– Вернешься теперь, следом придут и вогулы. – Карий подал Григорию Аникиевичу пищаль. – Слабых не боятся, на них охотятся и убивают.
– Будя лясы точить, – злобно буркнул Василько. – Айда к идолу, на сечу… Пора и нам их кровью умыться!
Строганов с удивлением посмотрел на казака, но от прежнего безумия в лице Васильки не осталось и следа.
– Пахомка, подь сюда! – Василько подозвал дрожащего мальчика и сунул ему в руки горящий факел. – Ей, твори волчий заговор! Да так, чтобы от капища ни единая душа волколака уйти не смогла!
Мальчик взял факел и, рисуя в темном воздухе пламенные знаки, стал нараспев читать:
«Земной пророк, лесной Царек, идол волков, обви и покажи рабу Божию Пахомию своих волков. Замкну и заключу лютаго зверя, окружу же остров три раза и вдоль, и поперек, не уйдет ни волколак, ни волк. Утверди и укрепи, земной пророк, лесной Царек, идол волков, замки и заключи ключи. От девяти волков завязаны девять ногтев в девяносто девять узлов…»
– Будя… – Василько выхватил у паренька факел и сунул в сугроб. Пламя зашипело, брызнуло в стороны застывшими каплями смолы, затихая в обугленной снежной черни. – Тепереча во мраке, как волки пойдем, ибо стал человек лютее и кровожаднее зверя…
Григорий Аникиевич переглянулся с Данилой, но не сказал ничего…
Они отпустили возничих, зарядили пищали и двинулись в дурманящую неизвестность сумеречного леса… Шли молча, злые, униженные хитрым и умным врагом.
«Человека и коня положили взамен одного волка… Неравный счет! – Строганов закусил ус и почувствовал на губах терпкий, солоноватый вкус. – Никак снегом кровавым умылся? Что же это за земля, Господи?!»
В ответ его мыслям послышался одинокий протяжный вой, после которого наступила внезапная тишина… И лишь в бледнеющем холодном небе, раскачивая высеребренными ветвями, неприветливо гудела Парма…
Выйдя на огневой рубеж, стрелки разделились парами и, разойдясь друг от друга шагов на двадцать, принялись окружать волчье капище, выстраиваясь в круто выгнутую цепь.
На перекрестье звериных троп, возле врытого в землю высокого ошкуренного бревна-истукана, верх которого венчала лосиная голова со свисающими лоскутами шкуры, задрав морды вверх, сидело четверо волков-переярков.
Василько, посмотрев на малое волчье число, довольно хмыкнул и воткнул сошку в снег.
– Василько, – шепнул Карий, – не спеши палить, неладно здесь…
Казак согласно кивнул.
Среди лесной темени вспыхнуло красное пятно, то, подпалив на бересте порох, подал Строганов условленный сигнал к атаке. Раздались выстрелы, одни громкие, подобно грозовым раскатам, другие глуше, словно треснувший под ногами лед. От тяжелых свинцовых пуль волки обрушивались в снег, скуля, обречено ползли к своему идолу…
– Ребятушки! Не зевай, бегом к идолищу обухами глушить недострелов!
– А мы чего ждем? – Василько посмотрел на Данилу. – Не уж то хуже этих сычей будем?
– Глянь на те деревья. – Карий выхватил ятаган и показал на кряжистые стволы. – Там сила их кроется.
Василько прищурился, затем протер руками глаза, вглядываясь в ускользающую лесную мглу… За старыми могучими деревами, поднявшись на задние лапы, в ожидании схватки притаилась волчья стая…
Добежав до идола, стрелки крушили переяркам головы, поспешно раскладывая зверей напротив друг друга.
– Заряжай, заряжай по новой! – Василько закричал со всей мочи, но было поздно: спины стоящих стрелков уже накрывала серая волна.
Казак выстрелил, сбивая волка с плеч Строганова, схватил вторую припасенную пищаль. Выстрелил вновь и, выхватывая на бегу саблю, с диким воплем бросился в схватку…
Волки дрались умело, с отчаянной предсмертной яростью. Действуя сообща, они разом набрасывались на жертву, молниеносно нанося глубокие раны, затем оставляли, чтобы напасть на другого.
Не успевшие опомниться стрелки сбивались в кучу, грудились, неуклюже отбиваясь топорами, то и дело попадая друг по другу.
– Спинами! Жмись, спинами! – кричал Строганов, беспорядочно молотя пищальным прикладом в снег.
Разгадав маневр противника, волки стали отсекать стрелков друг от друга, оттесняя их от капища в лесную чащу.
– Не сдавай! К идолу жмись! – вопил казак, бешено орудуя саблей.
Короткий, отточенный удар в темноту, рассчитанный на никогда не подводившее чутье; судорога, проходящая сквозь кривое лезвие ятагана, отзывается в сердце горячей волной. Затем удар левой рукой острым и узким, как шип, ножом. Предсмертный всплеск ярости, и в темноте медленно гаснут два желтых, пропитанных ненавистью огонька…
В жуткой предрассветной смури, разгоняемой огнями редких факелов, Карий искал Пахомку. Сожалел, кляня себя за то, что не отправил мальчика вместе с возничими, позволил встать с кем-то в пару, пропасть из вида…
Над заснеженным черным лесом медленно вставало ледяное солнце. Слабые лучи, с трудом просачиваясь сквозь пелену заиндевелых еловых лап, ложились на снег неверною розовой пеной, освещая небольшую полянку, заваленную волчьими и человеческими останками… Возле высокого бревна с торчащей на вершине лосиной головой жалась горстка людей, а перед ними, понурив головы, стояло три раненых волка.
– Наша взяла! – радостно закричал перемазанный кровью Строганов и, рванувшись вперед, одним ударом приклада раздробил голову матерого хищника. Метнувшегося на него зверя, огромного и еще сохранившего силы, остановил двойной выстрел.
Карий опустил пистолет:
– Прав был твой брат Семен: одна бьет в голову, другая – в сердце…
– Братцы! – истошно завыл Василько. – Дозвольте мне ентого кончить! Ведь он Аринку мою загрыз!
Казак уверенно пошел на зверя, ловко крутя перед собой саблей. Мгновение – удар, который неминуемо развалил бы зверя пополам, но волк ловко вынырнул из-под клинка и сбил казака с ног.
– Братцы, выручай, давит! – что есть мочи завопил Василько, вцепившись пальцами в волчью глотку.
Строганов было подался вперед, поднимая для удара пищаль, но Карий остановил и молча бросил казаку нож. Острие впилось в ногу, Василько вскрикнул, перехватил руку и вогнал стальное жало по самую рукоятку…