Во тьме окаянной — страница 2 из 42

«Да, – кривил губы Офонька, – опричнику все позволено. Хочешь чего в лавке взять – бери, желаешь победокурить в трактире – ешь, пей, да озорничай без меры, можешь и девку снасильничать… Опричнику никто не помеха!»

Приятные мысли холопа развеял окрик Семена, ставшего в один миг ненавистным врагом:

– Эй, соломенная голова, хватит бока пролеживать, подь сюда!

Офонька мигом открыл дверь и учтиво подбежал к Строганову.

– Пойди, кликни Кадаула. Да мигом!

Офонька, пятясь и кланяясь, вышел прочь, вынося в сердце черную злобу и жажду мести.

* * *

Из своего кресла Данила Карий, строгановский Гость, мог хорошо рассмотреть вошедшего пермяка: не старый, но седовласый, суровый, кряжистый, в белой холщовой рубахе до колен, расшитой черно-красным орнаментом. На голове – кожаный ремешок с бронзовой ящеркой, на пальцах – кольца серебряные и медные.

Кадаул не остановился на пороге, не перекрестился, а лишь слегка кивнул Строгановым головой.

«Хорошо местных привадили, – отметил про себя Карий. – И у ноги, и волю свою чуют…»

– Сказывай, Кадаулушка, сказывай нашему Гостю про поганую нечисть пермяцкую. – Аника благосклонно улыбнулся.

Пермяк посмотрел на Карего и начал рассказ буднично и неторопливо:

– Пермь стоит о трех силах великих: первая – Парма, великий лес; вторая – Камень, граница всему; третья – Вода, в которой сокрыта жизнь и смерть сущему. Каждая из них свой путь держит, дорогу выбирает и судьбу человеку указывает. Нет у той дороги ни начала, ни конца, схоронены они от глаз, глубоко спрятаны. Можешь разуметь, что Вода точит Камень, Камень режет Лес, а Парма сушит Воду. Кто это почуял, стал колдуном, кто про это прознал – стал казаком, кто это понял – стал соль варить и городки ставить.

Карий испытующе посмотрел на пермяка:

– В каждой земле есть и свой клад, и свой зарок, и свой бес. Только басни его убить не помогут. Скажи, старик, знаешь ли ты силу, против которой ничто не устоит?

Пермяк пожал плечами и, поклонившись Анике, вышел. Строганов проводил его взглядом и тяжело вздохнул:

– Опостылело все… Уйду я, Данилушка, совсем в монастырь уйду, вконец дела брошу. Ходит уже за спиной смерть, рыщет, а находит других. Поэтому прошу – помоги отрешиться от мира с чистым сердцем, истреби ворога незримого, да помоги с вогульцами управиться. Я грехи твои в монастыре отмолю, по-царски казною пожалую, возьму под крыло, как сына…

При этих словах Офонька вздрогнул и перекрестился: только стихнет пурга – немедля в путь…

Глава 2Не зверь, не человек

Снежная буря улеглась под утро, успев завалить дворы сугробами, занося избы по самые крыши, но добраться до второго этажа высоких строгановских хором ей было не под силу…

Утреннее солнце пробивалось сквозь заиндевевшие окна спаленки, вспыхивая на стеклах диковинными райскими цветами. Разглядывая узоры, Данила вспомнил о горах, чьи склоны спускаются и утопают в Хвалынском море, о райских садах, пронзительных персидских песнях и старце Джебеле, подобравшего сбежавшего из рабства мальчика и обучившего своему смертоносному ремеслу. В ту пору Данила мечтал об одном: воротиться домой, на Русь, стать защитником обездоленных, стоять за правду до смерти. Мог ли он представить, что судьба уготовила ему жребий вестника смерти, стезю наемного убийцы…

За дверью послышались шаги, скрипнула дверь – на пороге показался дворовой мальчик Ивашка с медным тазом и кувшином нагретой воды. Поставил на резную скамью умывальню, смущаясь, продолжал топтаться у порога, с нескрываемым интересом и страхом разглядывая неведомого Гостя. Наконец, собравшись с духом, выпалил:

– Семен Аникеич изволит ждать в оружейной. Поспешайте что ли…

Морозило. Во дворе мужики разгребали снежные завалы, пробивая в сугробах ровные прямые дорожки.

Выйдя из хором, Данила сощурился: над головой ни тени, ни облачка, лишь по-весеннему играющее, но холодное солнце.

Оружейная расположилась в хорошо укрепленной башне, срубленной из дуба и укрепленной камнем, так, чтобы трудно прошибить пушечными выстрелами. Наверху – вышка для дозорных, внизу – арсенал и бойницы огненного боя, первый этаж приспособлен для хранения выкатных щитов. «Предусмотрительно…» – Карий потрогал ощетинившееся шипами тяжелое укрытие на колесах с узкими прорезями для пищалей и самострелов. За таким подвижным щитом удобно вести бой нескольким воротникам, одновременно стреляя, поражая пиками и рубя саблями. На ограниченном, замкнутом пространстве отряд мог запросто сдерживать противника, превосходящего по численности в несколько раз.

В арсенале среди аккуратно расставленного оружия, подле небольшого стола Семен Аникиевич что-то негромко обсуждал с долговязым послушником в добротной суконной рясе. Рядом с безучастным видом стоял плотно сложенный казак в овчинном полушубке, шароварах и с сильно изогнутой восточной саблей на поясе.

«Оружие по-турецки носит, – отметил Карий, – сабля подвешена свободно, конец вверх смотрит, чтобы легче из ножен выхватить. Бывалый рубака».

Заметив Данилу, Строганов развернул большую, испещренную чернилами карту и принялся сосредоточенно водить по ней указательным пальцем:

– В Сольвычегодске да зырянских землях нонче Божьей милостью спокойно. На Каме, близ Канкора и Орла-городка не раз брали вогульских лазутчиков, но пуще них страждут люди от волчьей напасти. На Чусовой совсем худо… Не было такого дня, чтобы здесь не исчезали крещеные души, не умирали беспричинно, не убивали друг друга. Недавно посылали отряд, пожгли капища да Паули, да никакого толку. Все хуже прежнего! Набеги, убийства, татьба, да и от бесовщины вогульской много кто с ума спятил…

Семен посмотрел на бесстрастное лицо Карего и осекся:

– Прибудете в Орел-городок да на Чусовую, сами узрите. Сказывай, Савва.

– Парма не то что наш лес, земля здесь другая: вязкая да Камнем, как гробом, накрытая. Оттого и нечисть здесь иная: не лешаки, а перевертыши да двоедушники: полузвери, полулюди, полудухи. Оборотни… – Послушник перекрестился на образа. – Сила бесовская да звериная на свет исходит из пещер да развалов земных…

– Ладят ли с нечестью местные? – спросил Карий. – Те, что из нехристей.

– Как сказать… уживаются… Люди для них – все равно что для нас скотинка домашняя, – пояснил Савва. – Вогульцы вот идолов то кровью мажут, то плетьми секут, то маслом медную голову оботрут, то гвоздей в пузо наколотят. Только смеются идолища, как мы смеемся, глядючи на бычка бодливого да петушка драчливого…

– Забавно сказываешь. – Карий снисходительно посмотрел на послушника. – Или сам в вогульские идолы веруешь да оттого перед ними и трепещешь?

Вслед за Данилой усмехнулся в бороду и казак Василько Черномыс:

– Умеючи и ведьму бьют! Сдается мне, что и бесам вогульским поганую кровь пустить можно, а самим вогульцам, кто супротив веры христианской баламутить начнет, горячих плетей всыпать, чтоб истину разуметь было сподручнее!

– Напрасно Савву не слышите. – Семен Аникиевич поставил небольшой короб из бересты. – Послушник-то наш не один год жил среди зырян и пермяков, ходил по черемисам да вогулам, бывал у остяков и самояди. До сих пор жив…

Семен открыл короб и вытащил из него предмет, завернутый в расшитый оберегами льняной лоскут, развернул сверток. На столе оказался человеческий череп, только неправильной звериной формы и с клыками, точно волчий.

– Спаси мя, грешного! – воскликнул казак, хватаясь за саблю. Успокоившись, заломил шапку. – Однако, слыхали мы и про упырей, и про волколаков. Бить их можно – и пулей пристрелить, и саблею зарубить. Только затем, чтобы кончить, надобно осиновым или дубовым колом к землице пригвоздить да сжечь…

– И что дальше? – спросил Савва.

– Как что? – усмехнулся Василько. – Сгинет окаянный, пылью рассыплется до самой преисподней!

– Что, если не сгинет? – Савва посмотрел казаку в глаза. – Ежели по праху сойдет в грязь, соскользнет грязью в землю, да и переродится в вогульского истукана-менква, что и от дерева неотличим, и в существо любое обернуться может? Тогда как быть?

– Кровожадный да неуязвимый… – Данила посмотрел на Строганова. – Хозяин леса, беспокойная тень да охотник на чужаков. Не истребить под корень, так смирить на время…

Строганов утвердительно кивнул головой.

– Соглядатаи донесли, что пелымский князь Бегбелий плодит двоедушников, как мы – собак. – Семен Аникиевич неприязненно ткнул ножом в череп. – Для того девок с волками вяжут. И если затем от такой девки родится ребенок со звериною меткой, отдают его на бесовское служение.

– Обычно, – продолжил Савва, – двоедушники долго не живут, скитаются в лесах или приживаются на капище. Однако после смерти их полузвериная душа вселяется в другого человека, превращая его в упыря или душегуба, одержимого своим недугом.

– Вот что удумало бесово племя! – Казак хватил кулаком по столу. – Это ж надо додуматься, нечисть плодить!

Савва вновь перекрестился:

– Их вера темна, как и способы защиты земли от пришельцев…

– В чем тут защита, мать их в душу! – выругался казак. – Защита в бойцах да бойницах, а тут одна потеха бесовская да погибель души!

– Не скажи… По их поверьям, навыши вселяются не в соплеменников, а выбирают племена соседей, которые изводят. Даже после того, как упыря изобличат и убьют, проткнув колом сердце, он возродится в своей земле менквом, продолжая истреблять и пожирать пришельцев. Оттого-то зыряне и норовят извести колдунов, потому и прежний сибирский хан Едигер под страхом смерти запрещал волхования со блудом…

– В былые времена, – подтвердил Строганов, – и новгородцы, и поморы знали: раз пришли на Югру за пушниной, значит, после в дружине упырь объявится. Даже обычай был купанием оборотня проверять. Ежели кто связанный не тонул, того тотчас в подвалы монастырские на покаяние, а после – на отчитывание к старцам, пока молитвами беса не изгонят. Про то в Новгороде по сей день сказывают, да и в летописях указания имеются…