Приготовленную к отправке соль дюжие мужики таскали из амбаров на подводы, чтобы, довезя до пристани, отправить ее по рекам на Русь.
Осанистый, праздничный Строганов, взирая на грузчиков, неспешно носящих тяжелые соляные мешки, в нетерпении поглаживал бороду.
– Не дремай, робятушки, шевелитися живей! – суетясь вокруг подвод, покрикивал приказчик Истома. – Вот уж и отец Никола ждать притомился. Глядите, осерчает, да за недостаток усердия возьмет да отлучит от причастия!
Грузчики недовольно зароптали, но мешки таскать стали проворнее.
– Благодатная земля, святая! Сама солью исходит… – Яков Аникиевич посмотрел на Карего. – Погодь пару годков, набурим скважин, да варниц наставим, по несметным богатствам же ходим! Сам узришь: потекут сюда люди со всей Руси! К сытости, житию размеренному да покойному, суду праведному, милосердному. Здесь, подле Великого Камня, и лежит она, мечта людская о святой землице Беловодской…
– Твоими словами бы мед пить, да что-то от такой мечты кички в брюхе сводит… – пробурчал стоящий за Даниловой спиною казак. И был рад, что оказался не услышан…
Загрузив телеги доверху, грузчики устало столпились возле подвод, отряхивая спины от пробившейся сквозь полотно соли.
– Добро, мужики, добро! – Строганов степенно оглядел грузчиков. – Истома! По такому случаю вели после молебна поднести каждому по чарочке!
Яков Аникиевич неспешно перекрестился и подал священнику знак начинать молебен. Отец Никола пошел вдоль вытянувшейся вереницы подвод и, окропляя мешки святою водой из огромной серебряной чаши, затянул густым басом:
– Боже, Спаситель наш, явившийся через пророка Елисея в Иерихоне, и так посредством соли сделавший здоровою вредную воду! Ты Сам благослови и эту соль, и сделай ее приношением радости. Ибо ты – Бог наш, и Тебе мы воссылаем славу, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
После молебна Яков Аникиевич пригласил Карего для тайного разговора в потаенную, не имеющую окон и воздуховодов, глухую комнату.
Темная келья, негасимая лампада, строгий лик Спаса… Как похож сын на отца, и не только обличием, но и в мельчайших привычках: властным взглядом; прямым, не терпящим возражений нравом, но в то же время гибким, умудренным жизнью, опытом…
– Как тебе, Данила, чертовы камни? – прищурился Строганов в полумраке. – Не спужался ведовской скверны?
– Изрядное зрелище… в грозе особливо… – Карий вспомнил разверзшиеся хляби небесные и отказавшееся служить тело. – Пастушонок на них поскользнулся… Чуть не разбился на смерть…
– Мудрено ли? У юраков черные валуны навроде святой земли. – Яков Аникиевич положил руку на стол, а затем перевернул ее ладонью кверху. – За Камнем-то, по другую сторону, кругом низины да топи, будто наша изнанка. То и уцепилися за Каму да Чусовую… Иначе зачем было бы кровь проливать: земля в Сибири краев не имеет!
– Вот и дождались… Теперь идет войною Пелым…
– Идти-то идет, да только проспал Бегбелий счастье свое, не захотел зимою зад поморозить. Теперь в городке засядем, перекидной мост разберем. Тут тебе Чусовая течет, а тут – Сылвенка, ни коннице развернуться, ни тараны подтащить, ни лестницы на стены надвинуть. Да и стрелами нас не достать – далече… А вот мы угостить пулями спроворим! Были бы у Бегбелия струги с пушками, попытал бы удачу, а так одни пустые хлопоты…
– Выходит, нечего переживать… – Карий вопросительно посмотрел на Строганова. – Укрепляй стены, пушки да пищали пристреливай, благо ружейного зелия Григорий Аникиевич прислал не поскупяся.
– Так-то оно так, только порушат все вокруг, подлецы. Деревеньки да починки пожгут… Дров за зиму знатно заготовлено… – ответил Яков и, выждав паузу, добавил с яростью: – Да не в ущербе дело! Безнаказанного разбоя и неотомщенной крови вкусят, оттого решат, что можно к Строгановым ходить, как в курятник хорю.
– Никак, Аникиевич, сам решил устроить облаву на Бегбелия? Первым ударить хочешь?
Строганов покрутил на столе ладонью, да и сжал в кулак:
– Знаешь, как про таковое Аника сказывает? Нет? Так послушай: «Тихо пойдешь – беда догонит, шибко поедешь – догонишь беду сам». Вернее и не удумаешь…
Строганов встал на ноги и, подойдя к Спасу, пристально посмотрел в строгие немигающий очи:
– Пелым на Купалу придет… верный человек донес… знают, черти, когда русского голыми руками можно брать!
Яков Аникиевич повернулся лицом к Даниле. Смотрел на странного, темного человека, ему непонятного, на вид совсем не лютого, но которого страшился сам Аника, которым восхищался Григорий.
– Но накануне набега пойдут они волховать о походе; на змеином камне шаман камлать для Бегбелия станет. Охраны с ним десятка два стрелков… Вот тут и покажем силу, пообломаем зверю клыки да когти… Так что возьмешь проводника…
– Понял, Аникиевич. – Карий прервал Строганова. – Не надобно Петруше со мной идти. Сыскать дорогу труда не составит, а малец по неопытности пропасть может.
– Да ты не думай, что одного супротив ихней своры засылаю! – разгорячено сказал Строганов. – Отбери для прикрытия с десяток пищальников… Да своих людей возьми… Может, милует Бог, и взамен большой, обойдемся кровью малой…
На закате солнце играет умными красками, взыскуя не только души, но и разумения человеческого.
Сидевший на крыльце Савва с упоением смотрел на вечернюю зорю и, пытаясь выразить нахлынувшие чувства, лепил из глины птицу-свистунью:
– Пойте снизшедшее Слово, и огонь в росу претворшее, и превозносите всем жизнь подавающего Духа Всесвятаго во веки…
На негромкое пение Снегова из-за угла избы высунулась блондинистая голова приставленного Строгановым пастушка.
– Поджидаешь кого али ремеслом интересуешься? – Савва поманил Петрушу к себе. – Садись рядом, коли глазам любо!
Пастушок послушно присел подле послушника, с интересом разглядывая, как под ловкими пальцами из глины выходит чудесная птица с женской головой да пухлыми персями.
– Нравится? – Савва протянул пареньку почти готовую свистульку размером с ладонь.
– Баская! – вспыхнули восхищенно глаза мальчика. – Только не пойму, что за диковина такая чудная? И не птица, и не девка… Никак ангел?
– Внимательней глянь. – Снегов покрутил свистульку, показывая с разных сторон. – Разве таковы ангелы бывают? Али никогда их не видел?
– Как не видел? Разве я басурман, чтоб в церкву не ходить? – пробурчал Петруша. – Видывал, не таковы…
– Тогда почто ангелом называешь? Гамаюн это, птица вещая, что прилетает со стороны восточной, бурю принося на своих крыльях. – Савва изобразил расточающую грозы таинственную нездешнюю птицу. – Вот излажу, в печи просушу, да оживку сделаю, тогда и моей свистульке громы повиноваться станут!
– Не ведаю таких птиц… – Петруша опустил глаза. – Да и робею малость…
– Робеешь-то отчего? Я же не поп, а послушник. Никому не хозяин, и даже себе не господин…
– Люди сказывают, что ты зело учен, – вздохнул пастушок, – обо всем ведаешь почище любого строгановского приказчика!
– А тебе от сего какая печаль? Вон, как тяжело вздыхаешь! – Савва рассмеялся и потрепал мальчика по густой копне волос.
Петруша поднял на послушника глаза и выпалил на одном дыхании:
– Да страшуся, что сказывать на мои вопросы не станешь! Посмеешься над дурнем, да и прочь погонишь. А я из-за того, может, вовек истины не дознаюсь! Так и умру темным неучем…
– Вон оно что! Ты вопрошай, не робей! – Савва ласково посмотрел на паренька. – Сам Христос об истине заповедовал: даром получили, даром и давайте!
Петруша воодушевлено перекрестился:
– Сказано, что Бог сотворил человека из земного праха. Откуда же в нем тогда кости, кровь и думы разные? Разве таковое в прахе найти можно?
– Хочешь истину познать, так почаще смотри на Божий мир, – улыбнулся Савва. – Опосля смекай сам! К примеру, я вот как мыслю: когда Бог вылепил человека из глины, то увидел, что таковой глиняный болван годится лишь на свистульку!
– Да ну? – удивленно присвистнул Петруша, уставившись на глиняную птицу. – Но мы ж не истуканы, у нас внутри и кости имеются, и кровь живая течет…
– А все потому, – продолжил Савва, – что Господь для крепости вложил в Адама камни, от солнца отщипнул очи, от ветра заключил дыхание, сгустил огонь, и стала из него кровь. Жилы вставил из стеблей да кореньев Едемских, а мысли в человеке от облаков, что без руля и ветрил вечно плывут над миром!
– Неужто оттого человек горит, да не сгорает, цепляется за землю, да парит в выси небесной? – Пастушок вскочил на ноги и, раскинув руки, принялся кружиться подле Снегова.
– Вот видишь, как Божьей грамоте учиться просто! – кивнул Савва. – Подумал бы сам, то и без моих подсказок обо всем догадался! Знай, виждь и внемли знакам Господним. Неспроста рек псалмопевец, что истина возникнет из земли, и правда приникнет с небес…
– Эй, коваль, никак в кузне спишь! Али след твой отселе простыл? – Василько постучал плетью по козырьку кузни. – Давай, выходи, чего спрошу!
Из-за скрипнувшей двери показался огромный, закрытый кожаным фартуком живот, вслед за которым из кузни вынырнула большая безволосая голова.
– Почто баламутишь? – Никита схватил коня под уздцы и с силою потянул вниз.
– Ты того, не балуй! – вскрикнул казак. – С дурной силищей свалишь Монгола!
– А то! – ухмыльнулся кузнец. – Порой и кузнецу забава не в грех!
– Будя шутковать. С делом пожаловал. – Василько спрыгнул с коня и указал на копыта. – На каменьях-то ваших подковы разболталися, аж ходуном ходят! Перековать надобно.
– Отчего ж не перековать, ежели взяться умеючи, – согласно кивнул кузнец. – Только слез ты понапрасну. Прежде лошадиный ход смотреть стану.
– Эка невидаль? Не продавать, ковать привел! Ты еще в зубы погляди!
– Зубы мне ни к чему, – кузнец ласково провел ладонью по лошадиной шее, – а вот шаг смотреть буду. Коли р