Райт подвигал квадратную челюсть из стороны в сторону.
— Вы — последняя надежда Робин, — посмотрел на меня прямо. — Она измотана. Поэтому я бы хотел попросить вас отнестись к ее случаю со всей ответственностью. Я буду благодарен.
— В этом нет необходимости…
— Разница между мной и тобой только в том, — подался он вперед, — что я эту необходимость никогда не отрицал. Это нормально — быть кому-то благодарным. Тем более за облегчение страданий единственной дочери…
— Хорошо, — кивнул я, опуская взгляд.
— Если вдруг на тебя будут давить из твоей научной братии или мешать — просто дай мне знать. Я никому не позволю вмешиваться в ваше дело.
— Хорошо, — смиренно кивал я, рассудив, что достаточно уже поигрался с фитильком. Тем более, что снисхождение отца Робин стало хоть и раздражающей, но неожиданностью.
Пока я добирался до сути его гостеприимства, хозяйка дома вернулась с подносом в обществе помощницы и принялась хлопотать с атрибутикой чаепития. А я уселся на диван и неосознанно глянул в сторону лестницы. Почему я чувствовал себя студентом, который приперся в дом девушки в день выпускного бала?
— Доктор Карлайл, вы уже рассказали Грэхэму о состоянии Робин?
— Пока рано что-то говорить, миссис Райт, но у меня есть идеи, — заверил я дипломатично.
— Робин так посвежела, — заметила она доверительно. — И как же давно она не улыбалась!
Я не сдержал собственной улыбки, расслабившись. А зря. Только я мог обойти капкан и, споткнувшись в шаге, угодить в него задом. Мистер Райт сузил на мне глаза, многозначительно поерзал челюстью — видимо, какой-то аналог катализатора мозговой активности, и перевел взгляд на выход из гостиной как раз тогда, когда в него поспешно влетела Робин…
— Как вы тут? — обеспокоено потребовала она, сурово глянув на отца. Выглядела правда так, что я глаз не мог оторвать. Понимал, что не могу… и не мог. Робин завязала влажные волосы в высокий хвост, надела простую футболку и обтягивающие джинсы… но выглядела для меня королевой бала. Она приблизилась ко мне и принесла с собой ураган слюноотделительных запахов. Я шумно сглотнул их с языка, прежде чем она спросила: — Кофе тебе так и не предложили?
Тут уже подскочила миссис Райт, но Робин остановила мать:
— Мы в клинике позавтракаем. У нас еще дел много. Да, доктор Карлайл.
— Теперь — точно, — глупо поддакнул я, совершенно потеряв чувство ситуации. Да и другие — тоже. Я поднялся и протянул руку мистеру Райт. — Приятно было с вами познакомится.
Тот ошалело ее пожал, поднимаясь, но если и хотел что-то сказать, то ему не дали.
— А нам можно навещать Робин? — непонятно, каким образом оказалась рядом миссис Райт.
— О каждом визите лучше договариваться заранее, — официально сообщил я. — Больничное расписание плотное. Физиотерапия, психотерапия…
— Понятно, — закивала она.
— Ну, пойдемте? — подогнала меня Робин и уже на улице улыбнулась: — Отец тебя не загрыз — это редкость. Я надеялась, что его не будет дома.
— Но все же бросила меня на съедение, — улыбался я.
— Мне кажется, ты таких на завтрак ешь.
— Ну, разве что раз в неделю. Да и встреча на самом деле прошла так себе…
— Вовсе нет. Он пожал тебе руку.
— Думаешь, можем расчитывать на финансирование теории о банановом торте?
— Я профинансирую, так и быть, — закатила она глаза. — Сверни тут налево. За углом вон там кондитерская.
Глава 7
Я смотрел, как она скрывается в лиловых дверях кондитерской и думал, что мы не доедем сегодня ни до больницы, ни до бывшего Робин… И оказался прав. Она даже из машины не вышла, когда мы подъехали к соседнему дому.
— Что-то я сегодня чувствую себя не очень уверенно, — мяла она ленточку на коробке, а вместе с ней — две сухие веточки цветов лаванды, и те жаловались на нерешительность Робин своим ярким запахом каждый раз, как она задевала их пальцами.
— Ну, может, хоть пару шагов сделаешь в его сторону? — еле сдерживал улыбку. А у самого сохло во рту от запаха ее шампуня, волос, бананового крема и лаванды…
— Ладно, — нахмурилась она и толкнула двери.
— А ленточку разрезать?
— Ради двух шагов? — склонилась она в дверной проем.
— Конечно, — кивнул я. — Терапия требует.
— Только кофе остывает.
— Кофе в термосе — не остынет.
— Слушай. Я чувствую себя по-идиотски, Джастис, — вернулась она в машину.
— И это тоже часть терапии, — заставил себя выпрямиться в кресле и отодвинуться от нее. Она говорила не о терапии. А я прикидывался идиотом, из последних сил стараясь не давать ей поводов и надежд и оставаться ее врачом. Потому что если я не останусь — некому будет ее лечить. — Никому не нравится чувствовать себя глупо. И тебе надоест.
Робин растеряно глянула на меня, часто моргая своими нереальными глазами с длинными ресницами. Наконец, вздохнула и отвернулась, а я так и остался пялиться перед собой с единственным вопросом — а я лечу ее вообще как врач?
— Ладно, — раздраженно дернула она ленту и сняла крышку. — Подержи.
Торт блеснул глазированными боками на солнце, когда она подала его мне, чтобы забрать с моей стороны. Но, когда собралась снова вылезти из машины, я перехватил ее за руку.
— Знаешь, думаю, ты права — еще рано, — притянул ее обратно и перевел на нее взгляд. Робин смотрела на меня отчаянно и растерянно. Вот и куда я снова влез? Она боится того, что с ней происходит, и готова на все, чтобы этого избежать. А я понимал, что являюсь лишь временным облегчением… Единственное, что меня оправдывало — я как раз делал выбор осознанно, понимая всю тяжесть последствий.
— Ты меня жалеешь, — тихо предположил она.
— Нет. — И я не врал.
— Меня все жалеют, Джастис, — усмехнулась она.
— Ты не одна такая, — покривил я уголки губ. Вспомнилась Лали. — И дела твои не так уж и плохи, если захочешь сравнить с другими моими пациентками.
— А что тогда?
— А что тогда? — повторил я. — Ты стеклянная что ли? Разбиться боишься?
— Что? — опешила она.
— Что слышала, — сдвинул я брови. — Что ты от меня хочешь услышать? Что я — чистый лист без единой помарки? На мне живого места нет, Робин. Ты сама хочешь облегчения, а от меня требуешь безусловной привязанности?
— Я тебя не понимаю, — обескураженно выдохнула она.
— Я тебя хочу. Я по уши влюбился в тебя. Так понятней?
Она замерла, снова хлопая своими большими глазами, и в них явно читалось столько всего, что даже у меня голова закружилась. Но ждать уже смысла не было. Я притянул ее к себе за шею и жадно вцепился в ее рот своим. Робин ответила еще на подлете — прикрыла доверчиво глаза и вцепилась в мои плечи, чтобы не упасть на меня и торт, будь он неладен. Но хуже было другое — остановится стало невозможно. Обоим, не только мне…
Мне с трудом удалась рокировка торта и Робин. Усадив девушку на себя, я откинул кресло назад и уже беспрепятственно запустил ей пальцы в вожделенные волосы. Самой сложной задачей оказались ее джинсы в замкнутом пространстве и нехватка места, но пальцы еще помнили, где у джинс слабые места, а я — где в джипе больше всего пространства для маневра.
— Иди сюда, — прорычал, пересаживая Робин назад, и сам залез следом.
Все это было мало того, что неправильно, но еще и неудобно. А больше всего я боялся, что Роб сейчас опомнится и сдаст назад. Но она не сдавалась несмотря на то, что я порвал ее трусы в клочья, когда она оказалась сверху…
… И все равно нашел в себе силы остановиться и взглянуть в ее лицо, чтобы убедиться — это не плата за мою помощь, и она это понимает. Ее глаза влажно блестели и все норовили закрыться в предвкушении — никакого страха и неуверенности. А что еще нужно?
Много всего. Но все потом.
И лишь одно вдруг стало важным сейчас — короткая вспышка осознания, что я не потерял голову, не умирал с голодухи, набрасываясь на понравившуюся самку, как раньше… Я смотрел в ее лицо, пока она медленно опускалась на мой член, и не мог отвести взгляд — мне было плевать, что чувствую я. Важней всего была она. Робин болезненно хмурилась, лихорадочно хватая воздух и пытаясь впустить меня всего и сразу, но не выходило — ей было больно. И снова покоробило, что для нее это — норма. Только от этой «нормы» спина взмокла, и захотелось убить собственноручно того, кто это считает таковым.
— Сейчас отпустит… — прошептала она, жмурясь.
— Тебе больно, — притянул ее к себе.
— Н-н-нет… — мотнула она головой.
— Да, — и я схватил ее обеими руками и прижал к себе, прекращая ее попытки. — Робин, все хорошо… Ты — важнее. Ты поняла меня?
Она тяжело дышала, уперевшись лбом в спинку сиденья над моим плечом, и ошалело молчала.
— Ты слышишь? Тебе нужно думать сначала о себе. Скажи мне правду. Тебе больно?
— Да, больно…
— И страшно.
— Немного. Но я хочу тебя…
— Мы с тобой взрослые, справимся с этим, — усмехнулся я. — Мне только нужно, чтобы ты перестала приносить себя в жертву желаниям других.
— Я не приношу! — выпрямилась она.
— Ты готова была себе больно сделать, — смотрел я на нее.
— Это что, тоже часть терапии? — возмутилась она. — Мы не можем просто потрахаться?
— Кто-то уже смог, и у тебя начались проблемы, — сурово заметил я. — И родители твои тебя тоже разложили на алтаре и кровь твою пьют.
— Что?! — опешила она.
— Ты изматываешься, делая вид для них, что с тобой все в порядке. Но это не так. Ты страдаешь от того, что из кожи лезешь, пытаясь быть такой, какой тебя хотят видеть даже сейчас. Твой бывший мужчина, твоя семья… кто еще? Кому ты вечно соответствуешь из последних сил? Друзья-знакомые? Твой зверь — это твоя загнанное «я», которое больше не согласно с этой ролью!
— Знаешь, что… — Робин подскочила с меня, глухо ударяясь головой в потолок, как мотылек в окно. — К черту тебя и твою терапию! Ты… ты не гений! Ты… — Она всхлипывала, сжимаясь и одновременно пытаясь натянуть джинсы. — Ты — бесчувственный, доктор Карлайл! Черт, я же тебе поверила!