История, о которой вспомнил Илько, произошла в ночь на десятые сутки. Они со Славкой только что вернулись с испытания разливочной машины и зашли погреться к Караваеву, в контору. Караваева не было, а на его столе, на диване и просто на полу сидели люди с покрасневшими припухшими веками и обросшими щеками. Те, что постарше, рассказывали секретарше Караваева Нюрочке, по скольку суток им приходилось не спать на фронте, в гражданскую. Остальные жались к печке. Все иногда заходили сюда погреться, потому что было очень холодно и даже руда смерзалась в бункерах.
Вдруг позвонили с междугородной и сказали, что вызывает Москва. Нюрочка сбегала за Караваевым, он пришел и стал разговаривать. Сначала никто не знал, с кем он говорит, но потом он сказал: «Да, да, товарищ Серго». Все поняли, что он говорит с наркомом.
Потом он выпрямился и сказал в трубку, глядя в это время на доменщиков: «Я только что с литейного двора. Удлинили шлаковый желоб. Теперь все в порядке. К утру прикажу дать горячее дутье». Неизвестно, что ответил нарком, но Караваев повторил: «Нет, теперь, я думаю, все уже в порядке». Потом он сказал: «Есть, товарищ нарком, я понимаю». И повесил трубку.
Караваева окружили, но в это время в контору зашел Клюев, повалился на диван и заявил:
— Аварийная линия водопровода не работает.
Караваев сел с ним рядом и спросил:
— Неужели замерзла? Она ведь на глубине двух метров.
— Нет, — ответил Клюев, — очевидно, не замерзла.
— Так что же?
— Сам ничего не понимаю. С насосной вода идет, а на домну не попадает.
Тут мастер Савчук… В цехе тогда работал мастер Савчук, из Донбасса. Так вот, этот старый, усатый доменщик начинает вдруг бить кулаком по столу и кричать как сумасшедший:
— Я малым хлопцем пошел по домнам работать. Я вот этими руками сорок три печи пустил. Вот этими самыми руками! До сих пор все сорок три чугунок дают. Товарищи, послухайте старика, пождите до лета. Хоть до весны! Подумайте, какую редкую домну можете загубить. Пустить каждый может, а что вы будете делать, если останавливать придется? Если водопровод замерзнет, вы ж всю кладку попалите. Если дутье захолонет, у вас же вся плавка поперек горла козлом встанет! Чем тогда выковыривать будем? Пальцем? А? Чем, скажите вы мне за ради бога?
Что он еще кричал? Как еще он ругался? Он плакал, как тюлень, он закатил форменную истерику. Это было очень неприятно, потому что среди доменщиков никто еще так не распускался. Они знали, что в заводоуправлении многие не верят в возможность пуска, но среди доменщиков это был первый случай. Особенно неприятно было тем, которые помнили, как Савчук за десять дней до этого выступал на митинге. Он тогда говорил, какая большая радость пускать сорок четвертую домну в жизни. Он заверял тогда, что «мы ее пустим без всяких осложнений» и тоже божился «вот этими самыми руками». А тут не выдержал…
Никто не ответил Савчуку, все пошли налаживать аварийный водопровод. Илько тоже хотел пойти, но на пороге споткнулся и еле удержался на ногах. Его Славка поддержал. Если б не Славка, Илько, наверно, здорово грохнулся бы. Караваев заметил это и сказал, чтоб Илько поехал домой поспать. Тот пытался возражать, но Караваев не стал слушать. Он повторил: «Инженер Кравченко, я вам приказываю поехать домой». И ушел.
Тогда Илько стал просить Славку позвонить по телефону, если домну будут пускать. Сначала Слава отказывался.
— Мне тогда не до тебя будет, — сказал он. — Пока к тебе дозвонишься, сам, чего доброго, весь пуск прозеваешь.
— Ты только забеги в контору и скажи Нюрочке. А вы мне позвоните, Нюрочка, ладно? Вам все равно ведь нельзя будет оставить контору.
Они пообещали. Слава отыскал в цеховой столовой кучера Ильи Кравченко.
Раз уж Илько изгнали из цеха, он хотел хоть на минутку заехать к жене. Он так жалел тогда, что они еще жили отдельно!.. Он хотел сделать это потому, что накануне она звонила ему в цех и жаловалась, что очень уж плохо себя чувствует. Но, садясь в сани, Илько сообразил, что было больше двух часов и что нелепо тревожить жену среди ночи. Не успел он еще окончательно решить, заезжать к ней или нет, как почувствовал, что засыпает. Кучер довез его до дому, и, почти не просыпаясь, он перебрался из саней на кровать.
Через какое-то время Илько вскочил и бросился к окну, выходящему в сторону домен. Но ничего не увидел, на дворе было еще совсем темно. Он уж сам хотел позвонить в цех, как вдруг раздался звонок. Он схватил трубку, но долго не мог ничего разобрать. Наконец расслышал:
— Алло! Алло! Дайте Кравченко!
— Да, — закричал он, — это я! Это вы, Нюрочка?
— Алло! Я вас совсем не слышу. Товарищ Кравченко, это вы?
— Да, да. Я — Кравченко!.. Алло! Алло! Где же вы?
— Наконец-то я к вам дозвонилась. Слушайте, Кравченко, я звоню по просьбе Славы. Приезжайте скорей.
— Ура! Спасибо! Неужели уже пускают?.. Алло! Алло! Куда ж вы опять исчезли?
— Что?.. Да, да, уже, все в порядке… Вы меня слышите?.. Три пятьдесят…
Илько посмотрел на часы. Было три десять.
— Есть, успею! Только дайте честное слово.
— Честное слово. Вы какой-то чудной, Кравченко. Вы, наверно, просто тронулись от счастья, да? Приезжайте скорей…
Она еще что-то говорила, но разобрать было невозможно. Будто с другой планеты.
Кучер уже проснулся от истошного алёканья, и они поехали в цех. На полпути пришлось остановиться перед переездом: шел какой-то длиннющий состав. Когда на переезде был уже последний вагон, машинист вдруг дал задний ход, и все началось сначала. Кучер немного поругался с машинистом и выяснил, что тот производит маневры. А Илько пока что вглядывался в темноту.
Начинало сереть, и ему казалось, что над трубой колеблется дымок. Он решил, что Клюев напутал, водопровод в исправности и домну, действительно, пускают.
К сожалению, оказалось, что Клюев не напутал. Когда Илько добрался до цеха, там все было по-прежнему. Ничего не понимая, он стал разыскивать своих ребят. Нашел их у пятого колодца аварийного водопровода. Там был переключатель, которым можно направлять воду то на домну, то в запасной резервуар. Водопровод был переключен на резервуар, а колодец какие-то гады еще летом засыпали землей. Его засыпали, когда рядом рыли котлован третьей домны. Ребята еле отыскали его, и то — при помощи чертежа.
Теперь они старались докопаться до переключателя. Яма была неширокая, и Илько вынужден был дожидаться, пока один из рабочих вылезет, чтобы передохнуть. Он взял лопату и спрыгнул вниз. Сначала шла земля, такая мерзлая, что лопаты ломались. Ее надо было бы взрывать, а не копать. Потом пошло какое-то глинистое месиво, ноги увязали в нем. Спустя полчаса Илько заметил, что рядом с ним работает Слава Левшин. Илько сказал как можно вежливее:
— Что за дурацкий розыгрыш, Славка? Кажется, можно было просто вызвать, раз нужно. Кажется, для меня этого было бы достаточно.
Слава удивленно посмотрел на товарища. Выдернул из глины лопату и сказал:
— Сумасшедший, чего ты вернулся? Кто тебя вызывал? Какой розыгрыш? Подожди, увидит тебя Караваев!
Неполадка с водопроводом была последней. Все остальное оказалось в полном порядке, хотя доменщики сами уже боялись надеяться на это. Караваев на радостях даже не выругал Илько за преждевременное возвращение.
Все пошли в контору. Слава хотел сообщить что-то в Москву своему редактору. Он разговаривал по телефону, а Илько уверял Нюрочку, что она звонила и велела приехать. Но та клялась, что это ему приснилось. Он и сам бы так подумал, если б кучер не подтверждал, что кто-то звонил.
Слава закончил свое сообщение и попросил, чтобы Илько повторил ему ночной телефонный разговор. Тот повторил, слово в слово. Слава расхохотался и сказал:
— Поздравляю тебя, Илько. От всей души.
— С чем?
— С сыном. Или, может быть, с дочкой. От всего сердца.
Илько бросился к телефону, но и общежитие и родильный дом были все время заняты. Слава продолжал:
— Ты ведь сам говорил, что у Стаси уже, что называется, вот-вот… А звонила тебе какая-нибудь из ее подруг по райкому. В райкоме все ее Славой называют.
Дозвониться было невозможно. Илько возразил:
— Речь шла именно о пуске. Я еще спрашиваю: «Неужели уже пускают?» А она мне: «Да, да, уже. Все теперь в порядке. В три пятьдесят. Приезжайте».
— Все понятно, Ильюшка! И не «в три», а «три». Уразумел? К Стасе уже пускают! Три кило пятьдесят граммов! Все в порядке. Поздравляю с потомком. Поезжай скорей, идиотина! Вези передачу!
Илько уехал из цеха буквально за пять минут до пуска домны. А Стася была немного обижена на него: она подсчитала, что он приехал только через пять часов после того, как ему позвонили. К ней, конечно, не пускали, в этом Слава ошибся, но во всем остальном он оказался прав. В первые дни Илько и Стася только записками обменивались, а потом она стала подходить к окошку. А Илько почему-то и тогда и позже стеснялся объяснить ей причину своей задержки.
«Собственно, и роддома-то настоящего на стройке тогда еще не было, — вспомнил Илько. — Был обыкновенный барак, один из шести бараков, громко именовавшихся больничным городком. Врачи вырвали их у начальника стройуправления года за полтора до того. Да и то — лишь тогда, когда на стройке вспыхнула было эпидемия сыпняка».
Глядя теперь в черный прямоугольник окна, Илько улыбался собственным воспоминаниям. Зеленый абажур и освещенная часть письменного стола, отражаясь в стекле, словно бы плавали среди заоконной темени. А над ними виделось лицо Стаси за окошком родильного дома. Она была в больничном халате. Она знаками старалась рассказать, какой Сынок маленький и смешной.
Снова взяв перо, Илько закончил письмо: «Когда приедешь, Стасёнок, напомни мне, чтоб я тебе рассказал одну историю. Она имеет непосредственное отношение ко дню рождения Сынка. Только не к сегодняшнему, а к тому, самому первому. Вернее не ко дню рождения, а к самому рождению. Сам не понимаю, почему я до сих пор не рассказывал тебе об этом».