Дом, где проживала тётя Вера, был четырёхэтажным и ободранным с левого края фасада. Красный немецкий кирпич, пробивающийся сквозь розовую краску, смотрелся довольно живописно. Черепица на половине крыши была новой, на другой половине – старой и выгоревшей. Газон и клумбы охраняли чугунная решётка и рослая крашеная блондинка лет сорока с лейкой. Задрав голову, она кричала кому-то, находящемуся на мансардном этаже:
– Куфлярчик под пивко возьми, не пей как неизвестно кто!
Это были потомки аборигенов, русских немцев, русских поляков или польских немцев. На территории данного района они перемежались бывшими зэками и гопниками. Лиза пока пребывала в неведении на этот счёт.
Тётя Вера наконец отперла дверь. Это была небольшого роста и среднего сложения старушка с умильной улыбкой. Её прикид был невообразим. Поверх изъеденных молью красных рейтузов был надет выцветший и протёртый до дыр халат. Его прикрывала кацавейка без пуговиц. На голове у старухи был ситцевый платок, в каких православистки тусуются в церкви своего спасителя. В ушах висели серьги из дешёвого турецкого серебра.
– Горе-то какое, Андрюшенька, – запричитала бабка. – А это что, жена твоя? А ты с ней хоть расписался?
– Да, – хмуро сказал Андрей, скидывая тяжеленный рюкзак.
– А печь всё дымит, всё дымит, – пожаловалась бабка, осматривая Лизу со всех сторон.
Немецкие печи отличаются удивительной красотой, но топить их не надо. Их надо либо переделывать в камины, что стоит денег, либо проводить в квартире электрические батареи, а печь оставлять как памятник прусской материальной культуры.
– Здравствуйте, – сказала Лиза.
– Здравствуй, милая, – сказала бабка, меряя её неоднозначным взглядом. – А я умру скоро, квартира-то вам останется, так ты хоть поухаживай за мной.
– Тёть Вер, – не выдержал вернувшийся из ванной Андрей, – давай я тебе нормальное платье куплю. Тебе ещё не надоела эта рванина?
– Так у меня есть, – изумлённо уставилась на него бабка. – Вот… – она прошла вслед за молодыми людьми в спальню и распахнула шифоньер, стены которого были активно отмечены жуками-короедами. Внутри висели кошмарные занафталиненные советские пальто, халаты и костюмы.
– Ты, Андрюша, не хочешь костюм Валин взять? – поинтересовалась тётя Вера. – А то столько всего… Кому носить-то?
– Ты меня, конечно, извини, – сказал Андрей, – но он пятьдесят четвёртого размера и семидесятого, если я правильно помню, года.
– Так и что? – изумилась бабка. – А вот кроссовки хорошие твоей жене могу отдать. – Кроссовки были издевательски жёлтого цвета. Сплошного.
– Это не мой размер, – машинально ответила Лиза. После дороги она плохо соображала.
– Так и что? Они хорошие, у меня много всего. Боюсь, как бы кто не влез. Украдут ещё.
– Слушай, она что, телевизор не смотрит и не выходит на улицу? – спросила Лиза у Андрея, когда они кое-как привели комнату в порядок и распихали по шкафам барахло. – Не понимает, как надо одеваться и себя вести?
– Это довольно закрытый район, – неохотно ответил Андрей. – Старуха болеет, лет двадцать жила в неком вакууме. Телевизор смотрит, но, кажется, плохо понимает, что там к чему.
– У неё с головой плохо?
– Нет. У неё семь классов образования. Она не местная, я же говорил. После переезда в Калининград мало с кем общалась, видимо, ей это было не нужно. – Он понизил голос. – Плюнь. Бабка проблемная, но она правда скоро умрёт, сейчас мы здесь пропишемся, и квартира будет наша. Вряд ли моя кузина из Минска припрётся, чтобы отбивать эту хату. Жить можно. Посмотри на этот паркет. Ему сто лет, но это натуральный дуб. Сейчас такая фигня стоит ненормальных денег.
Лиза мрачно посмотрела в окно, не обременённое стеклопакетом. Белокурая полька продолжала поливать цветы. Видимо, ей, в отличие от Лизы, было больше нечем заняться.
Когда-то я писала: «На северо-западе 13 люди злые, потому что рядом Москва, и туда не попасть». Я бы могла предположить, что в Калининграде люди злые, потому что рядом Европа, и далее по тексту, но они там не очень злые, они просто сложные. Прибалты злее; я их понимаю, но жить в Прибалтике ни за что не стала бы. А злее, чем в нашей области, люди только во всяких зэковских городах, типа Воркуты и Нижнего Тагила. Ну, ещё в Москве, я имею в виду – по отношению к иногородним. Москвичей все ненавидят. Калининградцев мало кто понимает. Тем не менее, народ рвётся и в Москву, и в Калининград, но мало кто там обретает счастье или хотя бы нормальную зарплату.
Лизе дико повезло. В чудесном городе, застроенном немецкими особняками и продуваемом всеми ветрами с ближайших побережий, крайне трудно найти работу по специальности: редактор, корректор, внештатный корреспондент, заместитель главного редактора, литконсультант (последняя специальность для местных работодателей не существует), если нет нужных знакомств и денег на взятку. Кому нужны литературные работники в городе строителей, моряков и точильщиков янтаря? Но Лизе это удалось. Она заняла место в отделе писем. Поиски работы заняли всего-навсего две недели. Редчайший случай… Аминь. Название газеты из этических соображений приводить не стоит, не правда ли?
Редактор был пузатый дядька, похожий на жбан с пивом. Казалось, что его живот начинается прямо от шеи. Над брюхом плескалась запущенная борода цвета пива. Глаза были того же оттенка, светло-жёлтые и злые. На редакторском столе стоял графин то ли с водкой, то ли с водой.
Своё подозрительное отчество «Феликсович» дядька объяснял немецкими корнями и называл себя скандинавским язычником. Манера общаться у него была диктаторская, включающая в себя: привычку громко перебивать собеседника; озвучивать возникающие по ходу действия мысли, не поинтересовавшись, нужны ли они собеседнику; попытки по-идиотски заигрывать с подчинёнными женского пола, и проч. У входа в редакцию, возле кустов, спали чёрно-жёлтые бесхозные кошки; у самой двери валялся здоровенный кусок известняка. Это мог быть и кусок янтаря, и мина замедленного действия: от Кёнигсберга всего можно ожидать.
– Я всегда знал, что женщина как работник немногого стоит, – начал дядька тронную речь, – но мне приятно смотреть у себя на работе на симпатичных женщин, я им зарплату никогда не занижаю. У вас дети есть?
– Нет, – героически преодолев отвращение, ответила Лиза. Выхода не было. Или метла, или петля, как любили шутить на ярославском филфаке. Отвращение к начальству или отвращение к мытью зассанных подъездов? Каждый сам выбирает свою судьбу. Оставьте свои комплексы за дверью кабинета начальника. Вас от него тошнит? Но это ваши проблемы! Смотрите на вещи позитивно. Пусть мерзкая борода начальника напомнит вам о такой приятной вещи, как холодное пиво после трудового и рабочего тяжёлого дня. Кстати, не будь трудовые дни такими тяжёлыми, не было бы прелести нетрудовых вечеров с пивом и крабами. Да, редактор почему-то напоминал ещё и краба. Креативная личность.
Редактор достал из кармана пиджака мелкую мужскую расчёсочку и стал приводить бороду в порядок – бессмысленное, с точки зрения здравой логики, занятие. Эту дрянь следовало немедленно сбрить.
– А жаль. Я всем девочкам на работе сказал, что они обязаны за пять лет родить как минимум двух детей. Иначе они перестанут быть женщинами, и нас выживут китайцы.
– Но если женщина уходит в декрет, она начинает немногого стоить как работник, – вежливо сказала Лиза. – Вам же это не нравится.
– Конечно, – сказал редактор. – Но ведь нас выживают китайцы. Надо ведь что-то делать.
– Я не располагаю достаточными средствами для того, чтобы иметь детей, – с остервенением произнесла Лиза и собралась уходить. Ей показалось, что над ней просто издеваются.
Так оно и было. Но она не учла один нюанс. Редактор искал как раз доведённую безработицей бабу, чтобы свалить на неё всё, что не приколочено. Обрадовавшись новому долгожданному штампу в трудовой книжке, баба будет вкалывать и помалкивать. В какой-то степени Лизе повезло. С точки зрения среднестатистического европейца, ей чудовищно не повезло, но ведь Кёнигсберг, хотя уже не Россия, ещё не Европа.
– Я скоро умру, – сообщила тётя Вера и легла на диван, который жалобно затрещал под её задницей, облечённой в вылинявший розовый халат с оторванными пуговицами. Говорить этой старой пэтэушнице, что так одеваться нельзя, было бесполезно. У неё был вечный убийственный аргумент: «Мы с Валей всегда так одевались». Если на неё пытались надавить в стиле: «Не позорь нас перед гостями», – она кротко опускала вылинявшие глаза и блеяла: «Так ведь я старая уже, мне уж всё равно». Из этих рассуждений можно было сделать логический вывод, что тетя Вера всегда была старой, либо стала ею в момент заключения брака.
Старушка собралась на тот свет очень вовремя: к Андрею заглянул представитель местной богемы Коля Рифатов, полутатарин, пишущий галиматью под псевдонимом Ник Валерий Галл.
Лиза как-то полюбопытствовала насчёт происхождения псевдонима.
– Мой отец, – поделился воспоминаниями Коля, – человек, в отличие от меня, интеллигентный, чуть что, начинал орать: «Почему едите одной вилкой без ножа? Почему ты на газон сел задницей? Вандалы! Варвары! Галлы!» Я за семнадцать лет жизни в родительском дурдоме выслушал такое количество подобного, что просто не мог не взять этот псевдоним.
– Это единственная причина? – спросила Лиза.
– Нет, но остальное я тебе расскажу потом, когда ты поймёшь жизнь так, как я. Тебе ещё рано понимать её так, – ответил поддатый Коля Рифатов.
Было ему лет тридцать, выглядел он неопределённо, ни дать, ни взять – безродный космополит. Он почти закончил истфак, но почему-то ушёл с пятого курса. Или был отчислен, но предпочитал помалкивать об этом. Ник Валерий работал то сторожем в морге, то сборщиком посуды в ресторане – это была самая высокооплачиваемая работа в его жизни, с которой его выгнали за пьянство и неосторожное обращение с посудой, – то в гимназии, откуда его выгнали за пьянство и неосторожное обращение с детьми. По собственному признанию, Ник Валерий курил каждые пятнадцать минут и кон