На сцену вышла дородная девица в строгом костюме, прокашлялась и произнесла в микрофон:
— Вольфанг Амадей Мо... — но её перебили вопросительным криком с зала.
— Вольфанг Альмагель?
— Вольфанг Амадей, — монотонно повторила девица.
— А, Альма… гей! — обрадовался зал.
— Моцарт! — выкрикнула девица, — симфония номер 40 соль-минор, первая часть! — и повернулась к залу задом, и попыталась ретироваться.
— Вот это жопа! — восхитился курсант Владимир Степной.
Зал зааплодировал. Наш командир взвода источал змеиные улыбки и показывал всем кулаки. Вышли девчонки в черных юбках и белых блузках и начали что-то наигрывать.
Курсанты сперва повозмущались и потребовали сыграть «Макарену», однако зачарованные музыкой заткнулись и наградили исполнительниц бешенными овациями, криками «Браво!» «Бис!» и почему-то «Сержант Козлов — лох!»
Далее по программе шло какое-то литературное чтение. Два студентика с наружностью геев что-то нежно щебетали друг другу, театрально взмахивали ручонками и жеманничали, поэтому были награждены парочкой осторожных хлопков, и криком «Бравис-симо!». Это крикнул Эд Ворошилов, который до этого мирно спал, но был разбужен мною и спросонья выкрикнул первое, что пришло в голову. Студентики заулыбались, помахали ручками Эдику, и скромно потупив глазки походкой манекенщиц удалились со сцены. Ворошилов засмущался и что-то забурчал себе под нос. Театральное действо шло своим ходом, а командир нашего взвода задумал «отлить», поэтому начал проталкиваться по тесным рядам к выходу. По дороге он нечаянно сорвал парик с той самой весьма любезной дамочки, за что был вознагражден неодобрительным шипением.
Наконец старлей оказался в холле и принялся настойчиво разыскивать заведение под грифом два нуля. Первое заведение, которое он нашел, оказалось сугубо женским, встретило нашего взводника визгами и приглашением зайти и не за дорого расслабится.
Старлей в ужасе помчался искать другое заведение, потом окончательно заблудился в коридорных хитросплетениях и приуныл. Вдруг он услышал, что-то похожее на шум воды, встрепенулся, повел ноздрями и ринулся в атаку. Когда он сообразил куда бежит, было уже поздно. Наш командир не успел затормозить и под бешеные аплодисменты своих подчиненных вылетел на сцену. Однако не растерялся, сделал несколько балетных па, поклонился и пробежал в другой конец за покидавшими сцену культпросветовскими актрисульками-балеринами.
— Старший лейтенант Решеткин лучший! — завопили мы.
Удивленные необычным зрелищем местные пооткрывали рты.
Шоу продолжало набирать обороты. После балета местные плясуньи исполняли какой-то зажигательный народный танец. Военные потребовали стриптиз. Классная дама была на грани обморока. Курсанты-речники потихоньку стали исчезать, сопровождаемые дружественными пинками и криками «Куда прешь гоблин?!».
Речники тихонечко, словно хомяки, похватали свои шинельки и дали деру — связываться с кодлой здоровенных и беспринципных курсантов общевойсковиков никому не хотелось.
Мы почувствовали себя хозяевами положения и окончательно расслабились.
Концерт наконец-то закончился и мадам ,поправив свои очечки, хорошо поставленным голоском пропищала:
— А теперь, наши дорогие гости, милости просим отведать чаю!
— С козинаками? — спросил кто-то из наших.
Дамочка покраснела, и брякнула:
— Да нет, с нашими девочками.
— А мальчики, будут? — опять невпопад брякнул Ворошилов, за что был награжден подозрительным взглядом взводника.
Мы, как водится заржали — Эдик определенно сегодня был в ударе. Обгоняя друг друга курсанты понеслись в другой зал, где были накрыты столы. Хорошо, что мы с собой догадались захватить горячительных напитков. На белоснежных скатертях красовались исключительно чайные сервизы, в вазочках возлегали чудеса китайской кухни, «чокопай» и печенье. Местные девчонки, очень скромно накрашенные и являвшие собой образцы целомудренности, мялись вокруг. Курсанты стали проявлять галантность: придвигать дамам стулья и предлагать присесть. Девчонки кокетничали до тех пор, пока Вова Степной не гаркнул дородной девушке, исполнявшей на концерте роль конферансье:
— Садись, быстрее, че булки мнешь!
Крупногабаритная красотка открыла рот, но получила стулом под коленки и весьма интеллигентно шлепнулась на сиденье.
— Тишина, — запищала классная мадам, — тишина!
Девчонки, и так молчавшие, вообще превратились в безмолвные статуи. Мы, решившие не злить своего старшего лейтенанта, благоразумно прихлопнули рты. Мадам закатила минут на десять какой-то продвинутый спич про облагораживающее действие культуры и весьма кстати вплела и нас в свою речь. Курсанты поудивлялись своему благородству, и довольно заулыбались. Первый тост чокнулись чаем. Мы, как истинные джентльмены, подливали бесцветной бурды в чашки девчонкам, и похапали с вазочек весь «чокопай», кое-кто взял несколько штучек про запас. В зале играла какая-то минорная музыка и тоска потихоньку просочилась в наши изнуренные благородством и культурным поведением души. Взводник наш позевал, потом отозвал меня в коридор.
— Так, остаешься старшим. Когда эта бодяга закончится, дуйте в училище. По прибытию дежурному доложишь. Я улетучился, дела, мать их.
Я кивнул, и поплелся в зал. Девчонки читали грустные стихи о том, как трудно им ждать парней из армии и если бы те парни, которые сейчас не в армии, то дело было бы вообще швах.
Классная дама тоже исчезла непонятно как и куда. Мы немного осмелели, достали из рукавов бутылки и стали прелагать девушкам выпить по пять капель.
Дамы отказывались, всплескивали ладошками.
— Ой нет, что вы, что вы.
Вовка, обхаживающий дородную девицу, все-таки приболтал её выпить пять капель коньячку с чаем. Девица весьма умело опрокинула чашку с коньяком и даже не закусила. Я вышел подымить. Когда вернулся в зал, моя челюсть отпала и щелкнула по пряжке ремня. Обстановка разительно изменилась. Музыка с минорной резко поменялась на продвинутую, по тем временам, «Технологию» и чуть не сшибла меня с ног.
Местные девчонки и наши курсанты выплясывали отнюдь не менуэты. На столах появилась куча горячительного и более-менее сносная закуска в виде колбасы и домашних солений.
— Ух ты! — восхитился я и ринулся отплясывать.
Так в безудержном веселье прошло часа три. Дородная девица толкала офигительные тосты типа «За Лося!», опрокидывала спиртное в рот и почти не закусывала.
В один из таких моментов она приняла очередную порцию, занюхала головой курсанта Степного, покоящейся у неё на мощном плече и брякнула:
— Хорошие вы пацаны, только пить не умеете!
Тут-то нас и покоробило до глубины души.
— Мы не умеем?! — возмутились будущие офицеры хором.
И тут Эд Ворошилов совершил своей героически неадекватный поступок. Он в момент развития событий держал в руках поллитровую бутылку разбавленного «Рояля».
— А-а-а! — закричал он и потряс бутылкой.
— Эдик! — заорали мы. — Давай «горниста»! Эд, «горниста» давай, дуй!
Ворошилов гордо взобрался на стол, упер руку в бок. Он в этот момент был просто великолепен! Плавно, словно горн, поднес бутылку к губам и «дунул». Пузырь он опустошил за две минуты. Гордо икнул, ухмыляясь оглядел офонаревших девчонок, спрыгнул со стола. «Жил» он после этого трюка минут пять или шесть.
Потом он глупо улыбнулся и выпал в осадок. Мы его тихонечко спрятали в гардеробе, повеселились еще с час. Потом повздыхали, распрощались с девчонками и ринулись в родные пенаты. Надо ли говорить, что в три часа ночи автобусы не ходят. Эдика несли по переменке. Первые километра три Ворошилов вел себя согласно уставу — не издавал ни звука. Потом свежий весенний ветерок сотворил свое подлое дело. Эдик минуты на две очнулся, повертел башкой по сторонам и крикнул:
— Пидары!
После этого снова отключился. Кого он обозвал этим нехорошим словом, выяснять не стали и потащили его дальше. Потом присели передохнуть, Эда положили на лавочку и не могли оторвать его потом от лавочки минут пять. Далее Ворошилов очнулся и вполне нормальным голосом попросил отпустить его, якобы он уже в порядке. После короткого совещания пьяненький Эд был отпущен и вполне бодро прошагал метров сорок. Потом он принялся убегать, и снова обозвал нас «подлыми гомосеками». И тут на его пути встретилась лужа, поражающая своими размерами. Ворошилов счастливо взвизгнул и рыбкой нырнул в грязную воду. Приземлился он довольно удачно, вынырнул, отплевался и начал совершать героический заплыв на другой конец лужи.
— Эдик, скотина, ты что вытворяешь!? — возмутились мы.
— Татарский пролив штурмую, — ответил Эд, в два гребка форсировал лужу, выбрался на сушу и, счастливый, снова уснул.
Тащили мы его до училища еще минут сорок, а чтобы не испачкаться сорвали какой-то рекламный плакат и завернули в него Эдуарда. Так дело пошло быстрее. Вот и оно, училище. На разведку выслали парочку рьяных самоходчиков, знающих все ходы и выходы. Пацаны вернулись минут через десять с весьма нерадостными новостями. Нас в училище поджидали и дежурный по училищу и ответственный. Слава Богу, я перед маршем в родные казармы позвонил по таксофону дежурному, представился старшим лейтенантом Решеткиным, наплел кучу небылиц про непредвиденные задержки и с этим пока все в ажуре. Есть еще один плюс: взводный, когда составлял расход, ошибся на одного человека и поэтому в культпросвет походе числилось девятнадцать курсантов, а не двадцать. Значит и будут считать девятнадцатерых. Один лишний, и этот лишний, несомненно, Эдик! Дежурным по училищу стоит матерый подполковник, который проверит все каптерки, все закутки и обязательно обнаружит невменяемого курсанта Ворошилова. Мы то ладно, все бодры и здоровы с легким амбре, но это исправимо — в ночном киоске мы запаслись «антиполицаем», а вот Эдуард — это проблема номер раз. И тут в светлую голову Степного пришла исключительная идея. В «Пентагоне» — это дома рядом с училищем — проживала одна добрая старушка, у которой он постоянно гостевался и хранил вещи. Бабушка была весьма понятливая, всю жизнь привечала курсантов и пьяненьким Эдиком её ничуть не удивишь.