нул в нос какой-то документ и буркнул: «Который?» Старший Неведров сверил документы и последний раз зло зыркнул глазами в сторону Алексея – Степана: «Вот энтот! Забирай.» Бородач в ответ не сказал ничего, а лишь махнул рукой: идём, дескать, со мной. По дороге добавил: «Нил Аркадич я… Грачёв!»
«Вот и всё! Нету теперь Дерябина Степана. А как отписать об этом мамке?! Ведь усохнет, а то и помрёт с горя!» – так думал Степан, следуя бог весть куда и надолго. А на берегу у пристани их ждал баркас. Занялся встречный ветер «баргузин», всё выше задирая форштевень посудины. Брызги золотом сверкали на солнце. Ветер крепчал. Бородач стоял как исполин у руля. Натужно тарахтел двигатель. Порой казалось, что волна и вовсе опрокинет баркас вместе с его пассажирами. Нос судёнышка взлетал куда-то к зениту.
Пропали берега, начало темнеть. Перекрывая рёв ветра и грохот волн Грачёв проревел басом из-под капюшона: «Миль через десять будет Посольское! К ужину будем.»
Мать Степана Авдотья просидела дотемна, ожидая сыночка. Не один платок о слёзы вымочила. Пошла по дружкам Стёпкиным: может чего скажут. Те и рассказали, чего видели. Да и что там можно было разглядеть. Разве что, как какой-то детина подсаживал Стёпку в вагон. А может и не Стёпку. И пошла Дуся к своему опустевшему дому, шатаясь от горя и рыданий. А пополудни пришли с завода попроведать: не заболел ли? Известие всех озадачило. В райкоме комсомола лишь развели руками. Пошли месяцы, но от Стёпушки весточки так и не было. Да и могла ли представить Авдотья, что нетушки теперь никакого Дерябина Степана, а трудится где-то на диком бреге Байкала Аникин Алексей. Скоро и сам Степан привык к новому имени и фамилии.
Глава 9Мир Байкала
Расчудесное лето на Байкале. Алексей, случись часок, либо на заре, пока спят, – рыбачил. Ведь вырос с рекой у порога. Но то река, а здесь – море разливанное! Дух захватывает! Но больше новоявленный Аникин бегал к перекату, что у устья Ангары. Их посёлок исследователей рыбных промыслов и «кудесников погоды» был километрах в полутора от села Лиственничное. Кто только сюда не наезжал! Единожды судьба свела Алексея с настоящим профессором. Тот даже попросил сводить его порыбачить хариуса. Назвался вроде как Васильевым Николаем Фомичём. Но Нил Аркадьевич упредил, что «сей товарищ, учёный муж из самой Москвы, так что уважь человека!» А чего бы и не уважить! Милее для Алёшкиной души дела, нежели ловля хариуса на свете просто не было.
Наш рыбак освоил не менее пяти способов ловли этой красивейшей и сильной рыбы. А ранним летом, по холодной воде, пока не зацвёл Байкал, рыба вела себя очень даже активно: практически любая. Но по красоте ловли рыбалка на хариуса не могла сравниться ни с какой другой рыбой. А Николаю Фомичу Алексей преподал наикрасивейшую из всех освоенных: в наплав с подсечкой над перекатом. Местные называют этот или наподобие метод «санками». А то может ещё как кому в голову взбредёт. Но суть-то в том, что мушка или личинка комара как бы порхает над водой в брызгах переката. Всё это расцвечивается драгоценными бриллиантами брызг на солнце. А по всему беснующемуся перекату возникает не менее десятка радуг. И вот, словно молния, из прозрачного хрусталя волн стремглав вылетает изумрудное серебро тела хариуса…Рыбак, поражённый действом, оказывается на грани божественной эйфории…
К обеду садок был доверху заполнен, укрыт, повязан и притоплен в прохладе прибрежных волн. Лёша ещё накануне между поклёвками насобирал прокалённого на солнце кедрового плавника. Костерок занялся сразу и принялся лизать пламенем прибрежную гальку. В чаще у берега вырезал рогульки под котелок. Крупа, черемша, картошка и чабрец – чабер или богородская трава сделали уху из хариуса неотразимой и божественно вкусной, по-ресторанному пряной.
Наевшись варева, насладились поистине курортным пляжем дивного озера. Все ветры у побережья дуют от озера и загоняют мошку в тайгу и прибрежные заросли. Даже слепни не могут высунуться к берегу. Прибой рокотал донными каменьями. Профессор помог Алёшке одеть гидрокостюм, ласты и маску с загубником-трубкой.
– На-ко вот стельки из свинца, да вложи в сапоги костюма. Далее машину у твоего Грачёва попросим, да баллоны с воздухом возьмём. Пояс одень, да карабин пристегни к фалу. Течения здесь повсеместно. Унесёт ни за понюх табаку.
Потом забили колья – кнехты для крепления страховочных фалрепов. Васильев неспроста попросил в напарники Алексея: тот был хороший пловец и крепкий парень. Для подводных исследований это были ценные качества. Позже Нил Аркадьевич выделил в помощь учёному Григория, молодого и смышленого парня из местных. Он знал наизусть всех рыб, рыбёшек, рачков, водяных червей и звёзд. Запросто нырял и даже был под водой по нескольку минут. Но тут их с Николаем Фомичём было двое. Костюмы сковывали движения, но под водой в них было сухо и тепло.
Едва вошли в воду, как их понесло течение. Пришлось поискать место потише – это была некая заводь. И, как только Алексей погрузил маску под воду, он буквально обомлел: это был мир из неведомой сказки. Водоросли создавали ощущение колышущегося леса, в чаще которого сновало уйма рыб, рыбёшек, всяких неведомых существ. Но лишь он взглянул на свои ноги в сапогах, как его будто поразило током: он стоял в гуще вьющихся гадов и звёзд. Это были водяные черви и морские звёзды. Всё подводное царство переливалось всеми цветами радуги, искрилось, отливало всполохами и манило идти дальше и глубже. Впечатление было таким очаровывающим, что парень временами затаивал дыхание. Очнулся от всей феерии лишь от дёргания фала у пояса: это профессор его вызывал на берег. Но даже на берегу Лёша сидел будто пьяный от увиденного.
– Что, малость ошалел, Алексей? Бывает, попервоначалу чудно. Далее привыкнешь и тогда начнём работать. Так и пошло: двое в воде, один на страховке. Незаметно подкралась осень. Баргузин задул так, что не то что в воду, а к берегу не подойти: волной могло смыть в Байкал – море. Прибыл профессиональный водолаз для работы подо льдом зимой. А группу профессора Грачёв попросил заняться промыслом на зиму: солили, коптили омуля, мясо тюленей. Для жира ловили головомянку: рыбу, наполовину состоящую из жира и оттого розового цвета и прозрачную.
Николай Фомич, сидя вечерами у костра делал для Алексея своеобразные политвливания. Именно так: лекции парень невзлюбил ещё на заводе: их читал рябой чекист с глазами как у гуся. Отчего казалось, что он вот-вот зашипит. Теперь же речь учителя уподоблялась священному елею: лилась из уст и внималась с багоговением. «Так вот, что такое политика!» – Прозревал юноша.
Оказывается, Япония, ставшая для Дерябина куда ближе, разворачивалась со всей полнотой агрессии к границам РСФСР. А ещё более того: с 1931 по 1932 годы военные расходы резко поползли вверх: почти на 20 % в год! Строились пушки, танки, военные корабли, самолёты… Зачем, против кого? А это прежде всего Манчжурия, Монголия, Китай и Россия до Байкала. И конечно же, усиленно работала разведка Японии.
Провозгласили «независимую» Манчжоуго-плацдарм для нападения на Монголию и Северный Китай. Близился Новый, 1933 год.
Появилась крепкая наледь. Алексей любил запускать голыши по звонкому, прозрачному и игристому льду, различимому лишь при отсвете солнца. «Тинь-тань-тинь-тон-тон-тон…» – Так озвучивал себя камешек, касаясь льда. Любил эту музыку Аникин.
Глава 10Пропавшее достояние
К январю задули лютые ветры. Самые злые имели имена: конечно же – Баргузин, но и другие. А лёд намерзал по метру и более. Иногда их домик сотрясался от взрывов – это разрывали морозы лёд, образуя трещины по два-три метра шириной. Морозы доходили до пятидесяти градусов. А ещё чудо: по наледи невесть как образовывались ледяные сопки до шести метров высотой. Самое интересное было в том, что внутри они были полые, а со стороны озера имели открытость. Получалось нечто похожее на юрту или чум для аборигенов.
Новый, 1933 год встретили в самой большой избе исследователей. Здесь была камеральная лаборатория драгоценных камней, банки с заспиртованными жителями уникального пресного моря. Толстенные альбомы с гербариями и фото. Накрыли треногие столы-самоделки. Гуляли по-сибирски с песнями под гармошку. Мясо, спирт, рыба, икра – от снедей ломился стол. А уж грибов и ягод и перечислить невозможно. Кстати подгадала пурга и праздник отмечали три дня.
Акимова Алексея, как имеющего (по документам) семилетнее образование, направили в гидрометеослужбу. Так что парню приходилось туго: он не закончил и шести классов. Выручали заводские знания. О многом же он слышал впервые. Был в их распоряжении рабочий буксир с приличной кают-кампанией и камбузом. А в рубке стоял «Кубик»: радиоприёмник КУБ-4. Ветры, шквалы, течения, а зимой лёд, по которому было страшно ходить: будто его и нету совсем, до того был прозрачный. А под ним был виден как на ладони весь рыбий мир и камни дна. А то и чернь страшенной глубины. Ходили они вдоль и поперек всего огромного моря. И Алексей изумлялся местным красотам. Совсем забылся голод на Волге и друзья по заводу. А среди метеорологов были одни «командированные», а без прелюдий – они просто освобождённые заключённые. Это были в прошлом геологи, инженеры, техники, биологи. Всего их в партии по озеру набиралось до сотни. Алексей был в головном отряде. Перед ним открылся неведомый мир знаний, опыта…А чудесней всех чудес был сам Байкал. Даже зимой, сквозь метровый лёд, можно было видеть разных рыб. Иногда казалось, что и они наблюдают за людьми. По побережью стояли высоченные мачтовые сосны. Казалось, что их вершины уходят прямо в облака. От леденящей голодной тоски почти беспрестанно выли волки. Холод замораживал всё. Даже птицы, вылетев на леденящий простор Байкала, нередко замерзали на лету. Они камнем падали на лёд, становясь добычей волков.
Воздух сам промерз и искрился на солнце. Светило надменно взирало на кристаллизованный мир. А само оно важничало, окутанное золотисто-багряным гало-короной.