Но вот однажды…
На лёд между «сопок»-юрт чудом приземлился самолёт У-2 из Иркутска. Он как обычно развозил деньги по всем «командировкам». А ему сдавали пробные породы, намытое неплановое золото и самородки, драгоценные камни, меха, икру, ну и обобщённые данные метеоисследований. Это были истоки достояния молодой Республики Советов. Руководил всеми метеорологическими «командировками» Байкала наш начальник Грачёв Нил Аркадьевич (вымышлено). По неведению его можно было принять за немого. Настолько редко и глухо он произносил слова. Говаривали, что Нил в молодости был под расстрелом у беляков, но чудом остался жив. А более никто ничего о нём толком не ведал. Хотя человек он был исключительно душевный. Вот только и смеялся он как-то странно: растянет губы, блеснёт глазами и произнесёт нечто похожее на «Кхе!» А из его густой бороды выходило: «Кше!». А ежели провожал кого в тайгу или в море (так все звали Байкал), то проверял всё и досконально. В тайге и мелочь могла стоить жизни. Самолёт от полёта по всем метеототочкам он предостерёг: надвигалось ненастье неведомой доселе величины. Но с лётчиком следовал сотрудник ОГПУ и ему были даны все полномочия, какие только можно было вообразить в этих глухих краях и огромный маузер. Грачёв сдался: полёт биплана продолжился. На борту самолёта был некий образец радиомаяка. Он давал довольно мощный радиосигнал на определённой частоте. Договорились отслеживать его по нашему приёмнику. И они улетели. Почти три дня сигнал от самолёта поступал исправно: из районов каждой очередной точки. Вначале задул обычный для этого времени северозападный ветер. Но к ночи взъярился не на шутку, достигнув почти ураганной силы. От последней, самой близкой к грачёвской «командировке» заимки сигнал НЕ ПОСТУПИЛ. А это означало, что загруженный под завязку самолёт потерпел аварию. В лучшем случае сел где-либо у берега и, скорее всего, повредил свой радиомаяк.
Глава 11Допрос в ОГПУ
Едва прервавшись, пурга стонала в мачтах радиостанции ещё трое суток. Ей вторили воем голодные волки. Метеобудки обходили по канатам втроём и с карабинами. Выход в тайгу Нил Аркадьевич запретил. Связались с Иркутском: доложили о пропаже самолёта. На дрезине выехала целая комиссия ОГПУ: содержимое самолёта представляло огромную ценность. Меха и золото доставлялись охотниками и старателями со всей прибайкальской тайги на заимки и «командировки» метеостанций.
Вооружённая экспедиция вышла по льду к месту предполагаемого падения самолёта. Идти надо было более 20 километров. В обозе были сани для предполагаемого груза и подкованные кони из рыбохозяйства. Поисковики на конях разошлись на расстоянии видимости, охватив полосу до двух километров. Путь сверяли с картой предполагаемого курса самолёта. К утру следующего дня отыскали полузанесённый снегом самолёт. Его кабина была сделана по типу «штабной лимузин» и почти осталась целой. Но лётчик и чекист погибли, как видно, при падении. Вероятней всего, что самолёт швырнуло порывом ветра и он рухнул на лёд. Лишь сугроб спас фюзеляж от разлома, да и высота, судя по всему, была не более десятка метров. Но кто-то из экспедиции, а это был сотрудник ОГПУ, обнаружил в фанерном боку отверстие. Оно было явно пулевым. Потом-то расследовали, что кровь в кабине вытекла из раненного о дверь чекиста.
Из полученных сведений выдвинули версию, что маршрут самолёта якобы отслеживали. А знали трассу наш Нил Аркадьевич и, возможно, ещё кто-то. Начались допросы. Странным в этой истории было лишь то, что все ценные грузы были НЕТРОНУТЫМИ. Ушла с товарами дрезина. Следователи разъехались по трассе У-2 допрашивать свидетелей. Лишь намного позже, когда обследовали в Иркутске трупы авиакатастрофы, эксперты убедились: отверстие от пули годичной давности. А выпустил пулю дежурный по аэродрому по вороне, севшую справить нужду на крыло тогда ещё новенького У-2. Но, промахнувшись, офицер продырявил фюзеляж. Дырку замазал клеем с опилками. Сознался лишь на допросе. А сопровождавший лётчика чекист поранился об окантовку двери. Следствие на том и закрыли: «Замёрзли от переохлаждения при потере сознания».
Но один из следователей попридержался в ведомстве Грачёва по поводу допризывника Акимова Алексея, 1915 года рождения. (По предъявленным документам). Следователь ОГПУ был удивительно добрым дядькой и Алексей решился поведать ему свою дурацкую историю. Сказал, что мечтает попасть на флот. Но если всё откроется, то не видать ему флота: ведь на самом деле парню только 19 лет. Но дядя Егор успокоил: «Еге, сынку, да ить уже года полтора, как туды берут с двадцати! Так что тебе уж куда как пора! В Новом-то году тебе аккурат 20 и будет! А документы мы тебе выправим, Стёпка Дерябин, 1915 года. Да заодно в ваш райком отпишем. Вот мать-то обрадуется! А завтречка попрощаешься с Грачёвым и его мужиками. Дельный народ, нашенский! Учёному своему привет: хвалил тебя. Иди ужинай, да спать! Поутру отпишем тебя в наш отряд ОГППУ. Понюхаешь пороху».
Стёпку направили на медкомиссию и определили, что он годен не просто на флот, а на ПОДВОДНЫЙ ФЛОТ! И к вечеру призывника вызвали в ОГПУ, где его ждал дядя Егор. «Здравствуй, Степан Дерябин, нелегал из Поволжья! Садись, допрос тебе чинить буду по всей форме. На-ко вот, сынок, бумагу с ручкой, да отпиши подробно родной матери пару строк. Что да как. Про органы токмо не судачь, не надобно. Завтра отъезжает наша фельдъегерская почта аж до Москвы с заездом в Самару, да в теперешний, Ульяновск, который твой Симбирск.
«Маманя, родненькая, здравствуй! Я на станции случаем попал в вагон к вербованным. Да приписали к чужой фамилии. А сознаваться было боязно: а ну, да возвернут, а то и в каталажку. Но всё уладилось. Нашлись добрые люди и документ сызнова выправили настоящий. И возрастом мне теперича можно на службу. Прошёл строгую комиссию. Так что не горюй, я напрямки еду на флот во Владивосток. Определяют в подводную лодку на комендора. Это вроде как при пушке буду. В церкови за меня молиться Святому Николаю – он благоприятствует морякам. Братовьям и сестричкам большой привет. Приеду на службу-отпишу. Твой сын Стёпка».
Через месяц Авдотью вызвали в ОГПУ. Она обмерла от страха, хотя грехов за собой не знала. Там сидел ладный офицер в фуражке лётчика, как у её Захара. Он встал ей навстречу: «Здравствуйте, мамаша! Вот вам письмо от сына Степана. Он теперь определён на Тихоокеанский флот!» Дуся так и грохнулась на скамейку у входа. Она зарыдала и плечи её затряслись. Офицер подал ей воды: «Не плачь, мать, хорошего сына вырастила для Родины!».
А уж на следующий день все деревенские и заводские от Канавы до Верхней Часовни узнали новость, что у тётки Авдотьи сын нашёлся. А Дуся ходила сама не своя от радости: «Мой младшенький, любимый Стёпушка, сынок отыскался!» Она была готова этой вестью делиться без устали, показывая казённое письмо с почерком родного сына. Мать ликовала: в её душе ВСЯ семья была в сборе!
А Степан этим часом был определён временно до эшелона при ОГПУ стажёром. Здесь был паёк и настоящая служба: надо было отлавливать и уничтожать белогвардейскую контру. Научили ручному бою и владеть шашкой. Стрелял Степан (уже не Алексей!) Дерябин ещё в ОСОВИАХИМе. Дали боевого коня Красика, едва объезженного и горячего. Вскоре конь полюбил неразговорчивого, но ласкового чекиста. Так что ко времени призыва на флот уже оперативник ОГПУ был настоящим красноармейцем.
Часть третьяЗапомни, браток!
Глава 12КВЖД не отдадим!
Вскоре Степан уже ехал мимо родных скалистых гор, к коим успел привыкнуть, как и к нескончаемой таёжной глухомани. Стоял март, почти самый трескучий и морозный в Забайкалье. Предыдущая, прошлогодняя поездка в вагоне-теплушке была явно экзотичней теперешней. Тогда было начало лета и, если что докучало пассажирам теплушек, так это паровозный дым и извечные гудки ночью. Тогда на остановках рвали траву, причём в основном лопухи. Сие служило в пути туалетной бумагой, о существовании которой мало кто был сведущ. Но дыра с сиденьем в задней части вагона была по-прежнему и в этом вагоне. Над ней же висел рукомойник. Об него без привычки стукались головой и матерились, вставая с сиденья. Для устойчивости страждущего была прибита в бок вагона труба, дабы при качке и поворотах не снесло на пол. И ещё: всё жидкое выдувало вовнутрь. В лицо, если умывался и в штаны и на спину присевшему облегчиться. Дверь открывали лишь на длинных перегонах и по ходу поезда: проветрить и сходить по малой нужде. Так что красотами любовались лишь на станциях и снаружи вагона. Делали это опять-таки сидя на корточках, чтобы успеть справить всяческую гигиену и заскочить в вагон. Дрова запихивали под нижние нары. Буржуйка в центре была оббита железом вокруг корытцем и присыпана песком. Ночью дежурил дневальный, но он чаще тоже спал. Так что утром в вагончике был «колотун-бабай», как заметил призывник киргиз Разибай. Его упорно звали матерно: «Разъе. ай», но парень этого не замечал и смеялся вместе со всеми.
Уже в Чите Стёпка узнал, что волжане едут через два вагона и тоже по спецнабору во Владивосток. Там были Колька Ведмеденко из Часовни и Лёха Семихин из родной Канавы. Долго им потом пришлось отбрёхиваться, что они «из Канавы». Гордо утверждали, что из Ульяновска, где сам Ленин родился.
От Читы ехали всё ближе к китайской границе. Ехали без приключений, хотя Степан-то знал цену этой тишине. Бандиты отсиживались по глухим зимникам и не следили по тайге без особой нужды. Но поезда-добыча верная и малоопасная. На одной из станций на верхних полках у окон расположились красноармейцы, двое с пулемётом. Ожидали нападения банд семёновцев и хунхузов. Перед дверьми в козлах стояли ещё пять трёхлинеек – ровно по числу членов ОСОВИАХИМ, обученных стрельбе и штыковой атаке. Но ребята всё больше крутились возле пулемёта. Видеть-то они его видели и раньше, а вот чтобы так, да потрогать…До самого Агинского ехали с комфортом, если не считать треклятый нужник. Пулемётчик рассказывал про японцев и их новое государство Манчжоу-го. Про настоящую войну, развязанную японцами. Не последняя роль уделялась обслуживающему персоналу КВЖД. Поощрялись любые бандитские вылазки и прежде всего – хунхузов. Наши даже песню разучили.