Вьются рельсы вдалеке
И колечком кружит дым.
Мы свою КВЖД
Никому не отдадим!
Мы дрались и будем драться,
Хоть не хочем воевать.
Мы заставим Чжана сдаться
И права наши признать!
Ночью солдаты-пограничники несли службу на совесть: «Пост сдал! Пост принял!». Свистел паровоз, скрипели от морозной колеи колёса, беспрестанно отстукивая: «Та-та-тук; та-та-тук! Тук-ты, тук-ты-тук!» Шёл март 1933 года. Поезд подминал морозные вёрсты КВЖД. Последние три вагона были с призывниками. Но точно в таких же «теплушках» перевозили скот, коней, провизию – лакомую добычу хунхузов[1].
А вообще-то хунхузы по уголовным понятиям-обыкновенные отморозки. Они не гнушались ни одним из видов преступлений, даже тех, которые были «табу» среди самых отъявленных «мокрушников» и насильников. Это были китайцы, корейцы, беглые каторжане всех национальностей, а в годы советской власти ещё и белобандиты.
Степан проснулся глубокой ночью от давно не слышанного стука конских кованных копыт о мёрзлую землю. Часовой красноармеец спал сидя у чугунки, обняв винтовку. «Ах ты, чунь лапчатый! Это ты так «пост принял?» Тут же пнул засоню ногой: «Вставай, в ружьё! Буди всех! Бандиты!!» В вагоне было загалдели, но опытный в общении с бандитами Дерябин сдавленно крикнул: «Всем молчать! К бою! Если это хунхузы, то вырежут всех! Драться насмерть!»
Отодвинули дверь, выставили рамку окна. Холод ввалился туманом. В свете луны были видны мчащиеся к вагону всадники. Сверкали глаза и оскал зубов. От коней валил пар. Раздался резкий свист и сразу несколько преследователей кинули гранаты: под колёса, на крыши вагонов, на автосцепки. От грохота окончательно вскочили все. «Стрелять метко! Беречь патроны!» – Это уже крикнул пулемётчик, дав первую очередь через окно по ближайшим конникам. Стрельнул и Степан. У него и было-то всего пять патронов. Поравнявшись с дверью хунхуз хлестнул плёткой по щели. Кнут обернулся вокруг засова и стал как бы абордажем: рукоять-то опоясана у запястья… Бандит кошкой было вскочил в вагон. Но из темноты в него упёрся штык трёхлинейки Степана. «Пусти, бля, убью!» – Рванулся было вовнутрь всадник. Степан сделал шаг назад, как на учениях и всадил штык в овчину полушубка. На штыке же втащил труп вовнутрь. Но целая лавина конников на скаку распахнули дверь настежь. «Шалишь, не впервой!» – Мелькнуло в голове Дерябина. Луна осветила вагон. Бандиты скопились в проходе, мешая друг другу. Мороз обжигал парню руки, но он быстро выхватил маузер из кобуры убитого и почти всю обойму всадил в беснующихся у засова бандитов. Мигом выхватил из ножен убитого шашку, снял папаху и полушубок, ленту патронов сунул за пазуху. «Оружие хватайте! Перебьют ведь!» И кинул кому-то внутрь свою винтовку. Из сапога бандита достал кинжал. Почти тут же полосонул шашкой по рукам очередного хунхуза. От грохота взрывов не все поняли, что их вагон и все задние сбавляют ход… «Неужели сцепку вагона взорвали, суки!?» – Догадался не только Степан, но и все в проснувшиеся. В темноте искали кто что: шинели, винтовки, шапки…
Тем временем конники неслись неисчислимо к останавливающимся вагонам. Дверь уже была распахнута во всю ширь. «Всем прочь от двери!! Ложись!!»Благим матом заорал пулемётчик и дал очередь по прущейся в вагон ораве бандитов. Ранил кого-то из своих. Но это был верный приём бывалого бойца-пограничника. Промедли он на секунду – было бы не то что поздно, а и бесполезно. На счету хунхузов это был далеко не первый абордаж вагонов с призывниками. До Харбина доезжали разве что половина пассажиров: их забирали в рабы или для выкупа. Остальных попросту резали, забирая еду и оружие, деньги.
Видя безуспешность взятия третьего от хвоста вагона, бандиты ринулись к двум последним. В среднем вскоре перестал строчить пулемёт: пожалел, видно пограничник своих двух-трёх, вот и полегли все! Вскоре вагоны, скрипнув последний раз о промёрзшие рельсы чугунными парами, остановились. Парни успели разоружить с десяток втащенных убитых уже в вагоне. Немало нападавших лежало прямо у колёс. Некоторые орали и даже стреляли бог весть куда. Их тут же добивали. Захлёбывался в собственной крови и один из наших. Кто-то надрывно блевал от вида крови и срыва нервов, впервые увидев смерть. Человек десять затихли навеки. Было хотели помочь раненым, но опять навалились разбойники. Только теперь наши работали более слаженно: очередь из пулемёта, а затем штыками и шашками. Но нападающих было слишком много, да и пьяные, они лезли прямо на рожон. Наши «максимы» были переделаны под патроны трёхлинейки Мосина, но и они явно кончались. Как видно, гранаты у нападавших тоже иссякли, иначе уже разнесли бы наш «укрепвагончик» и без того светившийся бесчисленными дырами. В предпоследнем, среднем вагоне молчали все: «Убиты или безоружные». Оставшиеся в живых хунхузы совещались в сторонке под тенью елей. На таком расстоянии прицельно стрелять, хотя и в лунную ночь – бесполезно. Сберегая патроны, замолкли. Кто похрабрее, вылазили наружу и собирали из-под вагона оставшееся у убитых оружие.
Озлобленные грабители слишком много потеряли, чтобы подарить сопротивлявшимся жизнь. Это все подспудно понимали. Жилы стыли от почти реального осязания быть разрубленным шашкой или зарезанным ножом. В сознании ещё свежи кровь и хруст костей боя. Все хотели жить, впрочем, как и те, кому это заказано навеки. А они лежали рядом. Тела их закоченели. А ещё вчера они пели про КВЖД…Мы догадывались, что хунхузы послали за подмогой и боеприпасами. Жить оставалось часа два-три. Светало. В щель двери вагона вполз киргиз-призывник Разибай: «Эй, гдэ тымно, давай таскай патрона, граната! Второй Максима карапчил (утащил) мало недопёр. Памагай маленько, друга! И мой курсак (живот) сапсем прапал. Дай пожрать! Помирай скучно!» Тут парень вывалил гору патронов, добытых из второго, предпоследнего вагона. Там вырезали почти всех и сразу. Вот патроны и остались. Да и у вагона с десяток трупов валялось. Сделали ещё вылазку, собрали всё, что смогли. Тяжелее всего было снимать полушубки с окаменевших покойников. Волки рвали тела погибших, орудуя почти вплотную с нашими бойцами. Было страшно видеть, как они грызли в клочья ещё вчера живых наших товарищей. Как могли, приоделись в трофейные кожухи потеплее, разделили патроны, оружие. Надежда одна: на другой состав с охраной. Встречного почему-то не было. Так что из всего вагона за нами уцелел лишь Коля Ведмеденко. Его выбросило из вагона взрывом гранаты. А уже под вагоном переоделся в полушубок хунхуза и переполз в задний вагон. Там тоже ещё оборонялись.
Но бандиты, как видно, разогретые спиртным, решили сами добить солдат и призывников. Со свистом и дикими криками они вылетели из-под заиндевевших елей. Не ожидали всадники, что по ним ударят сразу три пулемёта, едва они окажутся у цели. Но спохватились хунхузы поздно. Задние напирали на было повернувших авангардных и уже всем скопом были политы свинцовым дождём. До полусотни всадников ускакали, как видно – насовсем. Оставшиеся безлошадные хунхузы заметались по снегу. Замолкли пулемёты и слышались лишь отдельные прицельные винтовочные выстрелы.
Офицер пограничник из замыкающего вагона с криком: «За мной, в атаку!» – вывел всех способных воевать для уничтожения врагов. Степан бежал рядом с Колькой. В руке была шашка, в другой – маузер. Кинжал сунул за голенище – так надёжней. Сошлись молча: кололи штыками, стреляли, рубили шашками. Озверевшие бандиты спьяну сами лезли под пули и на штыки. Последнее, что запомнил Стёпка – это перекошенное усатое лицо белогвардейского есаула. Парень заученно, с оттяжкой опустил шашку прямиком под кадык. Он даже услышал хруст перерубаемого хряща…И всё. В его голову угодила пуля из маузера беляка. Но, как часто тогда бывало, калибр пули был явно винтовочный и выстрел оказался слабым. Его хватило, чтобы пробить папаху и набить здоровенную шишку чуть выше виска. А всего в живых осталось ровно треть призывников и половина гвардейцев-пограничников. Их, почти пустые вагоны взял толкачом подоспевший паровоз. А уж от Харбина до Владивостока ехали с шиком в пассажирском вагоне с отоплением и проводником. Всех поили как господ чаем с сахаром и в подстаканниках. На границе китайский служащий преподнёс каждому призывнику по веточке багульника и стопке китайской водки, настоянной на женьшене. Из почти сотни ребят живыми во Владивосток прибыли менее полусотни. Остальные были варварски растерзаны не без участия «любезных» чиновников. Здесь же они проявляли чудовищное лицемерие на грани издевательства. Правда водку выпили в знак помин душ наших погибших товарищей. Пусть земля Манчжурии будет вам пухом! В 1935 году советские поезда по КВЖД уже не ездили официально. В Приморье бушевала ранняя весна.
Глава 13Одели по робе
Шишка у Стёпки сошла на нет. Помог кусок медяшки и чайник кондуктора, вроде латунный. Нашлась и бодяга. Винтовки и пулемёты, документы убитых сдавал офицер пограничник. Какой-то начальник зачитал приказ о поощрении «Храбро отстоявших в бою революционное имущество КВЖД.» Но ничего не сказал о том, что более половины из них полегли на поле боя «за имущество!». Трофейные полушубки, шашки, винтовки, карабины и кинжалы приказали сдать в арсенал. Отобрали у Дерябина и маузер, пригрозив гауптвахтой. Колю и Степана, да ещё человек пять забрал лихой морской старшина подводник с непомерно широкими плечами. Был у него и выпирающий из форменной голландки животик. Кто-то пошутил: не пузо ли у подводника? Но тот молча подошёл к наиболее рослому и так «взял его на животик», что бедолага отлетел метра на два. «Запомни, браток, у подводников всё, что выше ремня – грудь!!» Шутник извинился, вставая и отряхиваясь. Всех подстригли, пропарили в бане, осмотрел врач. Часа два обмундировывали «по робе». Брюки и роба были такими жёсткими, что стояли сами по себе. У яловых ботинок шнурки были кожаные. «Прогары разносите в учебке! Кому жмут, поменяю сейчас! Ушиваться будете в ротах!» – Объявил баталер. Одетые в робы не по размеру парни скорее напоминали огородное пугало и хохотали друг над другом. Робы скрипели как свадебные сапоги. Потом всех усадили в грузовик и повезли на пристань, где их ждал паром на остров Русский.