Я застрелил одного ялангучи из пищали и отложил ее в сторону. Сейчас не они главная проблема, а лучники. Несколько казаков уже оказались ранены.
Но мой арбалет вполне мог прицельно бить на том расстоянии.
…Щелк. Болт ушел и вонзился татарину в грудь. Он удивленно вскинул руки, не ожидая такого, и упал на землю. Следующий мой выстрел убил его соседа.
— Передайте дальше — у кого самострелы, пусть бьют по лучникам! — заорал я.
Мой крик повторил Ермак.
— Самострелы — по лучникам! — заорал он.
Их у нас всего пара десятков, из них новейшего, моего образца, несколько штук. Но даже они сыграли огромную роль. Скоро не понравилось татарам, что раз минуту десяток их товарищей начинают падать, пробитые тяжелыми арбалетными болтами, и они отошли метров на пятьдесят. На таком расстоянии наши арбалеты стали не так эффективны, но их луки тоже.
Несколько кучумовцев пытались стрелять из пищалей, но прожили, как я предсказывал, очень недолго, став первой целью для жестоких защитников города.
Пригибаясь, чтобы не получить стрелу, ко мне подошел Мещеряк.
— Иди к воде! Татары плывут на лодках!
И я кинулся к выходящим на реку воротам.
О этого момента там все было не так уж и плохо. Слева стояла «сорока», которая была, что называется, чересчур даже для безразличных к своей и чужой жизни. Благодаря ей колья оставались в целости и невредимости, с другой стороны города татары тоже подойти не смогли, но сейчас к пристани двигались десятки маленьких лодок.
Очевидно, кучумовцы решили, что смогут добиться успеха здесь. На лодках было несколько человек с пищалями, и они выстрелили по стругам-броненосцам. Не знаю, пробили ли пули их броню, но ответ был сокрушающим.
Татары не догадывались, что на стругах установлены пушки.
А теперь бойницы открылись.
Струги открыли огонь, и каждый пушечный выстрел выбивал людей в какой-то лодке, а в паузах между перезарядками били пищали. Огонь велся бегло, артиллеристы сидели в стругах опытные.
Осознав, что атак самоубийственна, оставшиеся лодки спешно повернули назад.
Но со стороны поля ялангучи, потеряв половину своих, все-таки прорвали строй рогатин. Сначала в одном месте, потом в другом, третьем, и вот они уже начали забрасывать ров вязанками хвороста и досками. Полностью сделать это не получилось, но страшного в этом кучумовцы не нашли ничего — ров только задерживал атакующих, делал их продвижение медленным.
Оставшиеся в живых ялангучи бросились в ближний лагерь за лестницами и были готовы вернуться обратно. Теперь с ними пойдет пехота — как легкая, две трети которой оставили обстрел города из луков, так и тяжелая, до сих пор не принимавшая участия в бою.
Сейчас будет так — несколько человек прислоняют к стене лестницу и держат ее, чтоб ту не оттолкнули, а остальные лезут наверх. Другие вообще обойдутся без лестниц, забросят крюки и полезут по веревкам. Перерезать их просто только с виду.
У нас осталось последнее средство. Огнеметы. Зажигательной смеси не много, но такого еще татары не видели.
Я подошел к Ермаку. Он сражался наравне со всеми — так же стрелял из пищали, затем перезаряжал ее. Одна из стрел на моих глазах скользнула по его кольчуге.
— Сейчас надо будет начинать! — сказал я.
Ермак понял, о чем я. Устало оглянулся и кивнул
— Да.
Со всех сторон разом показались длинные железные трубы, наклонённые вниз. Огнеметы готовы. У нас их восемнадцать.
Таинственные железяки, торчащие над стенами, могли бы насторожить татар, но безумие схватки достигло уже такой степени, что на подобные вещи внимания не было никакого. Мы не боимся ни пуль, ни картечи, а тут какие обмотанные веревками трубы. Просто смешно!
Завыли рожки, толпа закричала и через проделанные проходы ринулась к стенам города. Вот они миновали остатки рогатин, пробежали по вязанкам хвороста и доскам, подставили лестницы, бросили крюки, даже не удивляясь, что с нашей стороны за это время не прозвучало ни одного выстрела, и…
И тут из нелепых железок полилось пламя. Самое настоящее, какое бывает в костре или при пожаре. Струя огня на десяток метров сначала влево, затем вправо. Так, чтобы всем внизу досталось. Никого не обделяя своим вниманием.
Те крики, которые раздавались над полем боя раньше, оказались тишиной по сравнению с тем, что я услышал сейчас. Не знаю, чего в них было больше — боли или ужаса.
Татары стояли внизу очень плотно. Они специально рассчитали так, чтобы оказаться под стенами одновременно, и поплатились за это.
Около города заполыхал огненный ад.
Под пламя попало несколько сот человек.
Горящая смесь прилипала к коже и одежде, сбить его не удавалось. Даже упасть на землю не у всех вышло — настолько велика была толпа.
Татары ринулись обратно, но ров был наполнен ветками, досками и прочим, что они принесли с собой, чтобы быстрей преодолевать его. И теперь все это заполыхало гигантским костром.
Некоторые кучумовцы успели убраться с огненного пространства, но далеко не все.
Я оглянулся на казаков.
В своей жизни они чего только не перевидали, но такое предстало их глазам впервые. Такого потрясения на лицах здесь я еще не видел. Большинство крестилось, остальные просто стояли. Видеть смерть от стрелы, сабли, пули для них было чем-то привычным, но такое…
Что теперь?
Сквозь дым мы видели лагерь татар. Те смотрели на бушующее пламя. Раздавались редкие затихающие крики тех, кто еще не успел умереть.
Через час огонь и под стенами, и во рву погас, но татары не нападали. Никаких сигналов слышно не было. Татары сидели на земле или ходили из стороны в стороны, не показывая привычной бравады или презрения к врагу.
— Неужели что-то случилось? — мрачно пробормотал я так, чтобы меня никто не услышал.
Какой тонкий у меня сегодня юмор.
Потом прошло еще несколько часов. Ермак начал отпускать со стен людей, чтобы те по очереди могли отдохнуть и поесть. Ничего не происходило до самой темноты. Только потом, ночью, была опять объявлена тревога.
— Зашевелились, — сурово сказал Прохор, вглядываясь в темноту и положив руку на ствол ружья. — Сейчас снова пойдут. Мало им оказалось.
Но он оказался неправ.
Татары собирали лагерь и уходили, оставив своих мертвых, штурмовые лестницы и мусор. Перед этим прогудел лишь один рожок — тихо, печально, признавая поражение.
Татары уходили туда, откуда пришли.
Казаки молчали, чтобы неосторожным словом не спугнуть это чудо — победу. Только сейчас многие поняли, как мало у нас было шансов. Но мы выиграли, черт побери, выиграли!
Ночь была тихой. Неслышно светили безразличные к миру людей звезды, и луна одаривала землю своим мертвенным светом.
Кони шли медленно. Ночью путь тяжелее, но Кучум хотел только в темноте, чтоб она хоть немного скрыла позор того, что случилось.
Советники и телохранители держались в отдалении. Никто не хотел приближаться к хану в такую минуту. В плохом настроении Кучум был способен на что угодно. А что он мог сделать сейчас, даже подумать страшно.
Но один человек на лошади отличался от остальных.
Он ехал пусть и не рядом с ханом, но и не в такой дали, как все. Где-то в тридцати шагах от него.
Кучум медленно обернулся, будто не веря, что кто-то может даже отчасти нарушить его одиночество, затем кивнул, подзывая человека к себе. Тот немедленно подъехал, и его лошадь пошла рядом с конем хана.
— Слушаю тебя, мой повелитель, произнес человек.
На вид ему было лет сорок. Главным на его немного пухлом лице была одна черта — хитрость. То, как он сейчас подобострастно улыбался, как смотрел, говорило именно о ней.
— Скажи, Карачи, мы ведь все правильно сделали?
— Да, мой повелитель. Люди были потрясены. С таким они не сталкивались. Твои воины не боятся ничего, но увиденное сегодня для них слишком непонятно. Они должны это пережить. Огонь должен много дней приходить к ним во снах и воспоминаниях, чтобы они привыкли к нему.
— Сейчас мне кажется, что надо было снова идти на стены.
— Ты поступил мудро, не сделав этого. Люди могли не подчиниться приказу. Слишком внезапно все произошло. Мог произойти бунт. И было бы гораздо хуже.
— Мы проиграли, — скривил губы Кучум. — Проиграли.
— Нет, мой повелитель, ни в коем случае. Мы лишь отступили на шаг, чтобы наброситься на врага с удвоенной яростью. Победа любит смелых, но еще больше любит мудрых. Она придет к нам.
— Ты умный, Карачи, — мрачно хмыкнул Кучум. — Я помню, когда ты заманил в ловушку отряд Ивана Кольцо. Мне до последнего не верилось, что у тебя получится.
— Ты вдохновил меня на это, — расплылся в улыбке Карачи. — Без твоего согласия ничего бы не получилось. Ах, какая была битва! Сотни стрел из леса! Никто из казаков даже не успел схватиться за ружье. Обман — вот доблесть воина. Хитрость — оружие куда острее сабли.
Впервые за последние несколько часов Кучум улыбнулся.
— Ты так говоришь, будто знаешь, что делать.
— Знаю, мой повелитель. Знаю. Никто из тех, кто едет за тобой, не знает, а я знаю.
— Неужели? — недоверчиво поднял голову Кучум.
— Да, — ответил Карачи. — Нам всего лишь надо быть сильными и безжалостными. Не только к врагу, но и к своим. Они должны гибнуть за тебя, мой повелитель, и благодарить судьбу за то, что удостоила их такой чести.
— Безжалостными… — проговорил хан. — Безжалостными — легко. Нет ничего проще, чем выбросить жалость. Но неужели хватит только этого?
— Ты очень мудр, мой повелитель! — улыбка Карачи стала еще шире. — Нет, но я знаю, как справиться с новым страшным оружием Ермака. Мы вернемся!
Глава 4
На рассвете все жители Сибира собрались перед острогом.
Все, кроме погибших и раненых.
Ждали, что скажет Ермак. Как и перед нападением Кучума, все молчали, но это молчание было уже другим — счастливым, радостным. Но казалось, что люди еще не могут поверить, что все кончилось, что город выстоял, а враг — побежден.