Рукой подпёрла щёку в полутьме,
Чтоб завтра в чернокрылом развороте
Атаковать… И снова всё не то —
Сквозняк шевелит выцветшую штору,
Безжизненно повисшее пальто
Печали добавляет коридору.
И лампочка под самым потолком,
Сочащаяся тускло-жёлтым светом,
Ещё мигнёт последним маяком
Бумажным кораблям, плывущим в лету.
Ещё мигнёт, чтоб я могла посметь
Вернуться на огонь и снова, снова
Смотреть, как зачарованная смерть
Кружится над рождающимся словом.
«Пегаса порешили сдать в прокат…»
Пегаса порешили сдать в прокат,
Конечно, из благого побуждения:
Платите и катайтесь все подряд —
Осёдлано живое вдохновенье.
Пегас вначале вроде ничего —
Трусил себе, наматывая мили,
Но всадники замучили его —
Надёргали губу и холку сбили…
Полнеба распорол широкий взмах
Затёкших крыльев, звякнула подкова —
И в чьих-то неуверенных руках
Остались пустота да рваный повод.
Гляди — освободившись наконец
Отбросив разом чуждые законы,
Уносится крылатый жеребец,
Сын яростных Нептуна и Горгоны.
И с хохотом, не ведая преград,
Дорогою неторенной и звонкой
Вовек неукротимые ветра
Стремительно летят ему вдогонку.
«А нынче и упырь уже не тот…»
…Плащ распахнут, грудь бела,
Алый цвет в петлице фрака.
А нынче и упырь уже не тот —
Ни фрака, ни плаща, ни склянки с ядом,
Но никуда не делся он и, рядом
С живыми существуя — не живёт.
Уверенные жесты цепких рук,
И к власти неустанное стремленье…
Дезодорант скрывает запах тленья,
А хруст купюр — костей мертвящий стук.
Презрительно кривится тонкий рот,
Но словно из кладбищенской ограды
Могильная дыра пустого взгляда
Порой нездешним холодом пахнёт.
И снова всё по-прежнему, всё — ложь…
И только лишь поэт один услышит,
Как нынче тишина неровно дышит,
Едва уняв испуганную дрожь.
Осколки
За моря летит синица,
Петушка несёт лисица,
Вьётся ленточка в косице
Смыслу здравому на зло.
В облаках темна водица…
Отражая наши лица,
Вдрызг пытается разбиться
Удручённое стекло.
По Европе призрак рыщет
И даёт умищам пищу,
Профессиональный нищий
Требует отнюдь не грош,
А не менее, чем тыщу…
В подворотне ветер свищет,
И, мелькнув средь толковища,
Новых ножен ищет нож.
Снится суженый девице,
Старику совсем не спится,
В колесе мелькают спицы
Дни и ночи напролёт.
Кто-то пьёт и веселится,
Кто-то хочет удавиться,
Но до судорог боится,
И поэтому — живёт.
Стрелки на часах уснули,
Показав большую дулю.
Со смещённым центром пуля
Попадает в новый век.
Волки зайцев обманули
И в бараний рог свернули…
Спи, пока воркуют гули
И кружится белый снег.
«По осени я вспоминаю ту…»
По осени я вспоминаю ту
Классическую стрекозу из басни
И думаю: чем строже, тем напрасней
Мораль извечно судит красоту.
Пропела — ну какая в том беда —
Коротенькое праздничное лето…
Как хорошо! Хоть кто-то в мире этом
Не ведал безысходности труда.
В минуту вдохновения её
Создал Господь из воздуха и света
И отпустил. И не спросил совета —
У скучных и жестоких муравьёв.
«Ко мне, любители халявы…»
— Что это, Бэримор?
— Халява, сэр.
Ко мне, любители халявы, —
Вам нынче крупно повезло!
Ведь я не мудрствую лукаво,
Когда налево и направо,
Почтя сие за ремесло,
Дарю пустоты всех изнанок,
Похмелье всех халявных пьянок,
Копытца съеденных овец,
И дырки ото всех баранок,
И пышной глупости венец.
Вот — острословья мокрый порох,
Вот — лучший прошлогодний снег…
И хоть подарок мой не дорог,
Но на халяву хлорка — творог,
Сказал мне умный человек.
Житейской мудрости богатство,
Непререкаемый завет…
И выглядит как святотатство
Халявой спаянному братству
Привычный от плеча привет.
Так пусть хоть что-то, да бесплатно.
Ну, налетайте — раз, два, три!
И даже если, вероятно,
Всё ни к чему — душе приятно:
Халява — что ни говори!
Любопытный
Ой, а что у вас там сзади?
Крылья? Надо же! Не верю!
Повернитесь, бога ради,
Ну-ка, а ведь правда — перья!
Где купили? Не в Апрашке?
Или, может, по наследству?
Чистить их, наверно, тяжко…
Или есть какое средство?
Ну а как вы с ними спите?
Если снять, то ставить где же?
Ну куда же вы летите?
Улетел… Какой невежа!
Ой, а что у вас там сзади?
Неужели хвост? Не верю!
Вот что я скажу вам, дядя:
Хвост приличен только зверю.
Правда, может, нынче модно?
Ну тогда — другое дело!
То есть как это — природный?
То есть как — растёт из тела?
Можно дёрнуть? Ишь ты — крепко!
Не поймёшь, как сделан даже,
И какая тут прицепка…
Ну куда же вы, куда же?!
«Когда ноябрьский день, такой короткий…»
Б. Г. Друяну
Когда ноябрьский день, такой короткий,
Устало месит слякоть во дворе,
С хорошим человеком выпить водки —
Помилуйте, какой же это грех!
А если под хорошую беседу,
А если под хрустящий огурец…
Всё. Решено: я нынче же к Вам еду.
Давайте, что ли, выпьем наконец!
«Помнишь, рвали малину, держа лошадей в поводу…»
Помнишь, рвали малину, держа лошадей в поводу,
Где медвяное лето на щедрых кустах вызревало?
В запылившемся прошлом прозрачный осколок найду,
И взгляну, и вздохну, и ещё улыбнусь, как бывало.
Алый сок на ладонях… Мне в жизни, конечно, везло,
Я назад не пытаюсь попасть по тому же билету.
Просто солнечный зайчик со стремени прыгнул в седло,
И слезятся глаза, непривычные к яркому свету.
«Ветер — безумный дворник…»
Ветер — безумный дворник,
Беглый хмельной острожник,
Всех чердаков затворник,
Вечно слепой художник.
Брови нахмурит гневно,
Спрячет смешок лукавый…
Взмахи метлы — налево,
Взмах топора — направо.
Шлёпая мокрой кистью,
Тонко рисуя тушью,
Ветер подхватит листья,
Ветер подхватит души —
И закружит незряче
Улицей, переулком
По-стариковски плача
У подворотни гулкой.
Дуя в свирель напевно,
Лязгая жестью ржавой…
Душу мою — налево,
Душу твою — направо.
«От любви, от печали, от жалости…»
От любви, от печали, от жалости
Не взяла ни крупинки, ни малости.
Ни добра твоего и ни зла —
Ничего я себе не взяла.
Не кляла, не рыдала заученно,
Только крест на шнурке перекрученном,
Крест нательный на тонком шнурке
Крепко-накрепко сжат в кулаке.
«Зевают подворотни. Тополя…»
…И тополя, как спицы с волчьей шерстью
В старушечьих, почти недвижимых руках…
Зевают подворотни. Тополя,
Теряя пух, линяют, словно волки.
И чьих-то жизней яркие осколки
Сметает дворник. И опять с нуля
Идёт отсчёт времён, и снова колкий
Ледок с краёв затягивает взгляд.
Но я читать привыкла между строк,
И разбирать совсем иные строки,
И потому завязанный до срока
Судьбы едва заметный узелок
Перерубить с гусарского наскока
Я не смогла. И ты бы вряд ли смог.
Так принимай же гулкие зевки
И тополя в очёсках волчьей пряжи —
Всё то, что междустрочье нам покажет
Написанному явно вопреки.
И то, что всё не сбудется. И даже
То, что твоя рука моей руки
Уж не коснётся…
«Романтики уходят, чтоб вернуться…»
Романтики уходят, чтоб вернуться.
Им нужен за спиною тёплый дом —
Всё, от чего так сладко оттолкнуться,
К чему возврат так сладостен потом.
Им нужно, чтоб в тревоге и печали.