— Разреши, княже, — долетел из-за Гнатовой спины шёпот Дарёны. Не иначе — задумали что?
Всеслав кивнул, и между ними с Шаруканом как по волшебству развернулся какой-то войлочный коврик, на который шорник с торговцем конями принялись выставлять какие-то яства, так и не разгибая спин, не вставая с карачек. А когда закончили — уползли, не поднимая глаз, за спины ближней дружины, задницами вперёд. Вернее, назад.
— Угостимся, Шарукан? У нас принято встречать гостей, званых и незваных, хлебом-солью. Вижу, наши с тобой люди разумно поступили, сделав так, что стол и тебе привычен, и мне.
Подавая пример, Всеслав уселся, сложив ноги по-турецки, и разорвал пополам лепёшку, что лежала на самом верху целой стопки таких же. Она была поджаристой, румяной, с зёрнышками белого кунжута, не самого распространённого и не самого дешёвого для здешних краёв. И тёплой. Половину протянул остолбеневшему хану.
Шарукан повёл носом совершенно по-волчьи, как и сам князь давеча. И шагнул на кошму. Название войлочного ковра тоже подсказала память Чародея.
Домна, став на колени справа от князя, налила в округлые пиалушки чего-то беловатого, с кислым запахом. И с поклоном протянула первую емкость Всеславу. Тот принял одной рукой, дождался, пока ритуал повторится с гостем, и отпил. Кумыс, редкая гадость, конечно, но иногда бывает вполне кстати. Если перебрать с вечера, например. Или если встречаешь давнего врага, что прилетел к тебе с какой-то бедой. Как сейчас.
Шарукан внимательно посмотрел за тем, как князь выпил всё из пиалы и стряхнул на кошму редкие оставшиеся капли. Кивнул, будто окончательно утвердившись в каком-то решении, и двумя руками поднёс узорчатую пиалушку к губам. Выпил всё и откусил прилично от лепёшки.
— Дайте нам с гостем поговорить с глазу на глаз, — не оборачиваясь, произнёс Всеслав.
Домна отползла с кошмы по-степняцки, встав и обернувшись, только сойдя с неё на берег. Судя по легкому шуму и звукам конских шагов по камням, «комитет по встрече» отодвинулся вместе с первым заслоном на десяток шагов от нас. Для стрелы и острого, Рысьиного, например, слуха дистанция никакая, конечно, но для хана это было важным знаком. Теперь и до его людей на бортах лодий, и до моих было примерно равное расстояние.
— Ты мудрый человек и отважный воин, Всеслав, — проговорил он, прожевав что-то, похожее на плов, только, кажется, сделанный из проса. Зачерпнув из миски прямо пятернёй, но на удивление не выронив ни зёрнышка.
— Что за беда пришла в твой дом, Шарукан? — спросил князь, отмахивая ножом лоскут варёной с травами конины от большого куска. Ножи оказались на кошме неожиданно, и явно испортили кардиограмму Рыси, но без приборов сидеть за столом, видимо, являлось моветоном уже сейчас.
Отец Хару-хана, Ясинь-хан, был очень уважаемым человеком в Степи. Его знали, к его словам прислушивались от Тургая до Тмутаракани, его волей скакали бесчисленные табуны по берегам Днепра, Дона, Итиля и Урала. Он не был формально лидером Орды, но без его слова или решения не было принято ни начинать кочевать, ни собирать набеги. Старый волк Ясинь неделю назад слёг. Четыре дня назад боль стала такой, что камы постоянно держали его в полузабытьи, чтобы не выл, не метался и не пробовал когтями выгрызть боль из своего уставшего от неё старого тела.
Степной вождь говорил об этом, стараясь не выдавать тоном и голосом эмоций. Кому другому, может, и хватило бы этого. Мы же с князем твёрдо знали, что сама эта история, а уж тем более рассказ о ней чужому человеку с чужой земли, давались хану с огромным трудом. И что это не все беды, что пришли в его юрту. И не ошиблись.
Сын Хару-хана, молодой Сырчан, сломал ногу, когда его конь провалился в одну из тех чёртовых нор, какими изрыли степь на правом берегу Днепра проклятые слепыши и суслики. Костоправы и камы сложили кости, но нога стала короче почти на четыре пальца. Хромота — не лучший признак для будущего вождя, для предводителя воинов. Но с ней можно было и смириться, если знать, что сын сможет сидеть на коне. А он лежал сейчас рядом с дедом, находясь, так же, как и старик, между жизнью и смертью. И шаманы не давали ответа на яростные вопросы хана о том, что говорило Вечное Синее Небо о будущем его сына и отца. Сказали лишь о целителе-чародее на земле русов, куда не так давно отошли с позором войска тамошних князей, разбитые степными волками. Хан не стал думать долго, велев срочно забить одну лодью богатыми дарами, и пуститься в плавание по великой здешней реке. Ни один из больных не мог ехать верхом, а тряска, пусть даже на кошме меж двух коней, добила бы их вернее, чем неприятное путешествие по синей воде. Хан был удивлён и приёмом, и честью, что оказал ему князь — редкое по местным временам уважение, чтобы и за стены города выйти, и встретить приветливо. А чтоб угостить привычной степняку едой, да вдобавок при этом не отравить — такого история Великой степи и не слыхивала.
Я рвался осмотреть пациентов. Судя по тому, что рассказал Шарукан, у его отца началось воспаление в брюшной полости, которое могло быть вызвано чем угодно. У сына то же воспаление, но в сломанной ноге, вероятно, стало следствием работы тамошних «коллег», костоправов и шаманов. Если бы сломано было бедро, можно было бы сразу предположить самые неудачные, фатальные варианты, вроде жировой или тромбоэмболии. Но, по «анамнезу», что выдал хан, сломаны были берцовые кости. Лицо Шарукана, на котором стали всё чаще проявляться эмоции, пусть и привычно маловыразительно, говорило о том, что он тоже держится из последних сил, чтобы не потянуть меня на лодью за руку.
Князь слушал внимательно. Кивал и задавал вопросы о каких-то ориентирах по берегам Днепра, о протяжённости земель, что занимали племена, родственные «степным волкам». И я чувствовал, что мысли его значительно, несоизмеримо шире, чем моё желание исполнить как можно быстрее и лучше врачебный долг. «Тратим время, княже!» — не выдержал, наконец, я. «Извини, Врач, но тут очень велика возможность сделать хуже, вместо „лучше“. А вот если получится задуманное, то к нашей давешней придумке про греков да латинян можно будет подступиться гораздо удобнее. И беду отвести на долгие годы. Да хоть бы и на недолгие, но с этой стороны нам тоже мир никак не помешает!».
Спорить с ним не было ни желания, ни возможности. Всеслав-Чародей был абсолютно прав. Правда, думать о том, что произойдёт, помри эти двое у меня под ножом, тоже не хотелось совершенно.
Глава 2Операция «Степь». Начало
Было бы, наверное, довольно оригинально, поссорься я со Всеславом сейчас. И как это вообще, интересно, выглядело бы? Та самая тревожная картина, когда человек орёт, машет руками и ругается сам с собой? Вот бы удивился степной гость, пожалуй. Да и дружина, наверное, могла не так понять этот неожиданный этюд
Но удалось чуть подуспокоиться, понять, рационально оценить и согласиться с позицией Чародея. Кидаться срочно-обморочно помогать болящим на чуть качавшуюся возле сходен лодью — не самое верное решение для великого князя, что на правах хозяина угощал гостя на берегу. Из моих мыслей он уловил, что гарантии и уверенности в успешном ходе лечения нет и быть не может: мы не видели пациентов и не знали их диагнозов даже примерно. А случая, подобного этому, его память обнаружить не могла, как ни старалась. Чтобы к городу, полному воинов, прилетел малым числом отряд врага, с вождём во главе, да не переговорщиком, выкуп или условия мира обсуждать. А с просьбой, мольбой о помощи. И не воспользоваться этим редким, штучным шансом князь себе позволить не мог. У каждого своё рацио, тут споров быть не может. И врач иногда вынужден отказывать в помощи одним, чтобы точно, гарантированно сохранить жизни других, лежащих рядом, на соседних столах или носилках. Князь же вынужден учитывать значительно бо́льшее количество факторов, принимая решения. Потому что отвечает не только за свою собственную жизнь и жизни своей семьи.
— Ты сказал, что воскрешать мёртвых подвластно лишь Богам, Всеслав, — проговорил хан, откладывая показательно подальше нож. — Люди говорят, ты один из немногих, с кем Они говорят. Так ли это?
— Люди говорят многое, Шарукан. Чаще всего то, во что сами хотят верить, — обтекаемо ответил князь.
— Они живы. Мои отец и сын живы, их не нужно воскрешать. Сможешь ли ты вылечить их? — помолчав, спросил он.
— Я не знаю, говорю тебе чистую правду. Я не видел их, не знаю их хворь. По словам и рассказам определять болезнь — это как жену выбирать по слухам, через третьи уши.
— Так пойдём, чего медлить? — он явно сделал над собой усилие, чтобы не вскочить на ноги.
— Сперва уговоримся о будущем, хан. А потом будем вершить настоящее. Так, как достойно вождей, и так, как рассудят наши Боги, — медленно, но очень весомо ответил Чародей.
— Я пришёл с богатыми дарами, — начал было Степной волк, решив, видимо, что мы собрались привычно, по-восточному, начать торговаться с ним, но князь прервал его, не дав договорить.
— Твой народ славен щедростью, Шарукан. Вы не жалеете золота, дорогих тканей и ещё более дорогих специй для друзей. Так же, как и стрел-сабель для врагов. Я не сомневаюсь в том, что твои дары достойны и богаты. Но я не хочу и не буду покупать у тебя жизни твоих близких за деньги и тряпки.
Брови хана выстрелили вверх. Такого он вряд ли ожидал. А князь продолжал.
— Если спасти их окажется не в моих силах, если Великий Тенгри решит, что их земной путь завершён — я не смогу и не стану спорить с Его волей. Тогда ты, и твои люди уйдёте вниз по реке вместе со всем тем, что привезли сюда. Так будет по чести.
— Да, князь. Так будет по чести, — эхом отозвался хан, не сводя с Чародея удивлённых глаз.
— Если же Боги будут милостивы, и твоим родным суждено жить дальше, а мне — помочь им в этом, я тоже не хотел бы принимать в дар за это железо, ткани и благовония. Мне будет достаточно твоего слова, что Степь и Русь будут жить в мире до тех пор, пока Дешт-и-Кипчак слышит и слушает тебя, Степной волк.