должна была подняться в зенит, оставалось часа полтора-два.
Феодосий приоткрыл дверь на крыльцо тихо, почти как Гнатовы лиходеи. Назад обернулись все, рывком, едва заметив светлую полоску, что будто выпала беззвучно изнутри на крыльцо.
— Хвалимир, — тихо проговорил инок, не глядя на нас.
Вопросов не последовало. Рысь саданул ногой по столбу крыльца, едва не своротив половину лазарета. А потом наклонился, поднял со ступеней корчагу, что будто бы случайно забыла там Домна, ушедшая в обнимку с Дарёнкой, и отхлебнул жадно. Словно хотел прижечь новую рану на душе. На которой наверняка и так-то живого места от старых шрамов не было. Хватанул горсть снега и сжал зубы так, что скрежет был слышен, наверное, даже в тереме. Выпили за помин души ратника и мы. Предпоследнего ратника из второго малого отряда.
Скрип снега подсказал, что справа кто-то шёл. Неторопливо, как очень старый или смертельно уставший человек. Или не человек. В эту ночь, в этом времени, в этой ситуации выйти из-за угла лазарета наверняка мог бы кто угодно, хоть бы и сам Перун. Но вышли три фигуры, еле различимые во мраке. И ещё полдюжины вокруг этих троих, которых видно не было вовсе. Чародей чуял их как-то по-другому, точно без помощи зрения и слуха.
— Позволь сказать, князь русов, —донеслось из тьмы, от фигуры, что стояла в центре и была ростом повыше.
— Говори, — в голосе Всеслава по-прежнему не было ни силы, ни красок. Кроме, пожалуй, чёрной.
— Люди зовут меня Су́дом. Мой народ вы зовёте ятвягами. У нас четыре больших рода-племени. Мы живём дальше от вашей земли, чем племя ятвягов, по которому вы зовёте и знаете всех нас.
Откуда-то появились светильнички, несколько штук. Те самые, что не гасли на ветру и давали достаточно света. Для того, чтобы увидеть высокого мужчину со светлыми волосами и бородой, с серо-голубыми глазами. В которых стояло что-то неуловимое — не то печаль, не то сожаление, не то боль.
— Говори дальше, Суд. Я, Всеслав, князь Полоцкий, слушаю тебя, — смотреть в его глаза было трудно. Потому что очень хотелось внимательнее рассмотреть фигуры по обе стороны от него: парня чуть старше Ромки и мальчишки лет пяти-шести. Очень похожих на говорившего.
— Благодарю, князь русов. Твои воины шли нашими землями. Мы получили вести от тех, кто верит в Старых Богов, что в родстве с нашими. И от южных соседей, древлян. И от закатных друзей, с рек Вислы и Моравы, — неторопливо и размеренно начал пришедший. Не прося разрешения присесть рядом, не ожидая еды-питья, как пристало гостю от хозяина. Видно было, что слова на неродном языке давались ему с трудом, но он продолжал говорить. А ещё было видно, что от того, чтобы разорвать его и двух его спутников на куски Гната и Яна Немого отделяло лишь то, что Чародей этого пока не велел. Но и не запретил.
— Два других племени, дайнова и ятвяги, получили те же вести. И слова́ от тех, кто носит кресты. Те просили перехватить твоих людей и их добычу. Обещали щедро заплатить, — слова его падали, как наковальни, тяжко и гулко. И с каждым из них становилось ясно, что результатом этой ночной беседы станет смерть. И явно не одна.
— Мы провожали твоих воинов, не показываясь на глаза. Мои люди полдюжины раз отгоняли ватаги дайнова. Почти на границе древлянских земель твои храбрецы вышли на отряды ятвягов и волынян. Была битва.
Наверное, будь воля Гната, он бы уже тянул из светловолосого жилы, по одной, или целыми пучками, вынуждая говорить быстрее. Но воля была не его. Чародей не сводил глаз с вождя одного из западных племён. Догадываясь, зачем он пришёл сюда с этими двумя мальчиками.
— Твои люди бились так, что об этом будут говорить вечно. Я никогда не видел даже близко ничего подобного. Но противников было слишком много. Мы вступили в бой тогда, когда стало понятно, что чести в убийстве твоих людей и древлян, что шли с ними вместе, нет никакой. С дайнова выступили ляхи, я не знал, что они в сговоре. Их тоже было много.
В руке у Рыси с треском раскололась глиняная кружка. От этого звука вздрогнули парень и мальчик рядом с Су́дом. И потом ещё раз, когда Гнат медленно поднял руку ко рту и слизал кровь с порезанного осколом пальца.
— Мы одержали верх в той битве, князь русов. Мы взяли три тела твоих героев, и троих, что ещё дышали. Мы привезли их сюда, — голос светловолосого не дрожал. Он не сомневался ни в том, что говорил, ни в том, что задумал.
— Со мной мои сыновья. Стеб, старший, первый сын. Гут, младший, последний сын. Я привёл их сюда, к тебе, для того, чтобы ты взял наши жизни, но оставил в живых нашу родню. Моя вина в том, что я не сберёг твоих воинов на моих землях, и я признаю́ это. Прими жертву, Чародей.
И они опустились на колени, в снег. И склонили головы одинаковым синхронным движением.
Глава 4Влияние Запада
Казалось, ещё миг — и Рысь с Немым выдернут мечи из ножен. И от пришедших с повинными головами западных балтов, которых на четыре племени никто, кроме них самих, кажется, не делил, останутся разрозненные части в большой, парящей на морозе чёрно-красной луже на снегу. Которая быстро превратится в лёд на пронизывающем февральском ветру. Не зря этот месяц здесь часто зовут лютым или лютенем.
— Тихо, други.
Голос Чародея звучал… Нет, не звучал он, пожалуй, никак. Казалось, говорило бревно, что держало крышу над крыльцом. Или половица. Что-то неживое. И от этого руки друзей будто сами собой отпрыгнули от рукоятей мечей.
— Я выслушал тебя, Суд. Я высоко ценю правду. И тех, кто способен говорить её. И то, что ты пришёл сюда сам, зная, что ни ты, ни сыны твои могут не вернуться в родные леса, тоже дорогого стоит. Видно, что меньшой, может, и не вполне понимает по малолетству, а вот старший точно знает это. Но ты воспитал их достойно, вождь. Они чтут старших, они знают о Чести и Правде.
Речь Всеслава не лилась. Она словно капала, медленно, как вода после летнего ливня с прохудившейся крыши того злосчастного пору́ба, где год с лишним сидел князь со своими сыновьями. Точно так же слушавшими, уважавшими и безоговорочно верившими своему отцу.
— Лечение моих воинов, в живых из которых остался всего один, забрало много сил. Мне было бы гораздо проще убить вас. Но в этом мало чести. У нас говорят: утро вечера мудренее. Поэтому решать судьбы ваши я стану поутру, когда выйдет на небо дед-Солнце. Пусть он посмотрит на вас. И на меня. И поможет мне сделать верный выбор. Рысь, накормить и разместить до утра. Не в темнице, в жилье.
Последние фразы звучали совершенно так же, как и предыдущие: равномерно, без перехода или изменения эмоциональной окраски. Красок, как уже говорилось, в этот вечер не было других, кроме чёрной. Издали, от пристаней, ветер вдруг донёс восторженный вой толпы. Наверное, Полоцкие Волки снова кого-то раскатали.
— Сделаю, княже, — склонил голову Гнат.
— Помогите до горницы добраться, други. Ноги не держат, — тем же голосом сырого холодного мёртвого дерева попросил Всеслав. И поднялся, только что не зависнув над ступенями, поддерживаемый Варом и Немым.
— Дозволь нам остаться здесь, Всеслав, — проговорил Суд, не поднимая головы и не вставая с колен.
— Зачем?
— Мы будем молиться нашим Богам, чтобы дали сил твоему воину дожить до утра и увидеть свет. Они наверняка услышат нас и под твоим кровом. Но так, здесь, будет правильнее, — объяснил балт.
— Да. Так будет правильнее. Добро, — согласился Чародей, проходя-пролетая мимо трёх неподвижных фигур на снегу. На белом, чистом снегу, не запятнанном кровью.
А за спиной его зазвучали непривычные звуки чужого языка, что тянули на три голоса странную песню, где будто кони везли сани по бескрайнему заснеженному лесу, переходя с шага на рысцу, с рысцы на галоп и обратно. В напеве странно сочетались заунывная обыденность и торжественная готовность следовать по пути, что укажут Боги. Те самые, к которым тот Путь и лежал.
Мы с князем сидели за привычном столом, глядя на спавшее мёртвым сном тело внизу. Видели, как несколько раз вставала Дарёна: укрыть малыша Рогволда, попить и утереть пот с лица и груди мужа. Который не просыпался от прикосновений, дыша хрипло, прерывисто, но глубоко.
Разговоров не было. Мы, кажется, перешли на какой-то новый уровень слияния или взаимопроникновения сознаний, на котором даже мысленная речь уже не требовалась. Оба знали о том, что предстояло сделать завтра. Вне зависимости от того, выживет Гвор или нет. Отличия были небольшими. Если смотреть сверху на карту мелкого масштаба. И огромными, если видеть за чёрточками рек и лесов живых людей. Пока живых.
Проснувшийся Всеслав умылся, морщась от прохладной воды и запаха собственного кислого «усталого» пота. Надо бы в баньку, да с этой морокой поди найди время. Вчера вон перед сном обтёрся мокрым рядном, что жена полила из ковша каким-то отваром, в котором явно были валериана, мята и пустырник. А проснулся на сырой простыне, будто ночью не спал, а дрова рубил или теми тренировочными досками махал с Гнатом. О, помяни чёрта, как говорится.
Дверь приоткрылась без звука, и тёмное лицо друга замерло в появившейся щели шириной в пару ладоней. За ним, кажется, маячил Немой.
Чародей отрывисто кивнул вверх, будто спрашивая: «Ну что?». Упали с бороды на босые ноги капли воды.
Рысь прикрыл глаза, давая понять, что всё хорошо. Отлегло от сердца.
Звуки давешней неизвестной песни донеслись, едва вышли на крыльцо терема. До лазарета было метров полтораста. На небе ещё горели звёзды, но край неба на востоке уже светлел. Всеслав кивнул в ту сторону, откуда лилась беспрестанная мелодия.
— Всю ночь завывали, — отозвался Гнат.
— Жить хотят, — неожиданно добавил Вар. Со странной интонацией. Не только жестокость и ненависть были в его голосе, точно.
— Все жить хотят, — кивнул Чародей. — Мало кто хочет, чтоб и другие живы остались.
До крыльца лазарета шли молча.
Суд, Стеб и Гут, сидевшие на верхней ступеньке, прервали песню, заметив выходивших из-за угла князя с ближниками. Младший сын вождя балтов дёрнулся было, но отец что-то коротко и неслышно бросил на своём языке, и мальчик замер. Не успокоился, а именно застыл, как перед лицом опасности. Или смерти. Глаза у всех троих были красными после бессонной ночи, а лица — сухими и бледными от мороза.