— Истину глаголешь, — вполне удовлетворённо кивнул Буривой. Ставр энергично потряс головой из своего дупла на груди Гарасима.
— Что думаешь, княже? Так спускать им нельзя никак, — повернулся волхв зрячим глазом, чуть склонив голову по-птичьи, став похожим на старого ворона.
— У древних римлян был обычай, други, — начал неторопливо Чародей. И на этот раз голос его на скрип дерева похож не был. В нём снова слышались будто далёкие завывания вьюги, гул пожаров, скорбный плач вдов и сирот. — Звался он «децимация», на их языке «децимус» — десятый. Суть была в том, что если в войске кто-то бежит от битвы, если противится приказам старшин, или если стяг на поле бранном оставит — каждого десятого воина казнили. Свои же десятки. Своими руками. Говорят, не так часто обычай этот применяли. Но память о нём очень долго в воинах жила.
Все смотрели на князя не отводя глаз, даже не моргая. Суд со Стебом перестали дышать.
— Помнишь ли, Рысь, когда отправлял я твоих со Ставровыми первый отряд по Днепру вверх встречать? И велел тогда, чтоб любого встречного, кого живьём взять не выйдет, стрела догнала, будь тот встречный хоть бабой, хоть дитём? — смертный голос промораживал до дрожи.
— Помню, княже, — глухо отозвался воевода, у которого под бородой двинулись желваки.
— Кого встретили твои? — Чародей не смотрел на друга. Рассказ предназначался больше для гостей с запада и отца Ивана, который пару раз пробовал завести душеспасительные беседы насчёт того княжьего приказа.
— Четырёх патлатых мужиков с бритыми харями, в бабском барахле, и двух карл, коротышек кривоногих, что со спины от мальчонки и в упор не отличишь, — ответил Рысь. И дополнил: — С оружием, с отравой, какой не то, что колодцы — реки травить. У мелких самострелы были такие, что и на медведя идти не зазорно: наконечники с ладонь, острые, как щучьи зубы, да тоже дрянью какой-то обмазаны…
— И, случись тем бритым или карлам до хозяев своих добраться живыми, тут бы через пару седмиц горело всё и плач стоял. Им там твёрдо знать надо, куда богатства их утекли, чтоб обложить плотно, да забрать назад, с прибытком. Но не вышло у негодяев. Не выйдет и нынче, — глаза Чародея пробежали по карте, и он кивнул, будто окончательно принимая и утверждая какое-то решение. Или несколько решений.
— Рысь, — и друг аж из-за стола вскочил. Словно знал, что приказ нужно будет выполнить скорее обычного, и что воля княжья будет непростой.
— Десяток твоих отправь на Волынь. С той земли народец пришёл, что убил моих людей. Надо вызнать доподлинно, кто и какими словами направил их к Припяти. А чтоб два раза не ходили — пусть Ярополка, что сидит во Владимире Волынском с племянниками его Рюриком, Володарём да Васильком удавят.
— Как удавят? — хором переспросили отец Иван и Буривой. И голоса их звучали растерянно.
— Как паскуд последних, что сидят на западном рубеже земли русской, а вместо того, чтоб рубеж тот хранить и оберегать, пропускают мразей всяких. Да ещё говорить им разрешают, да позволяют, чтоб люд русский их слушал. Нет уж! Ростислава греки в Тмутаракани отравили, а сыновей его выгнали назад к нам. Вот пусть и семя его смуту да раздор не растит на моей земле. Набрались там, у ромеев, повадок разных, как чужими руками жар из огня загребать, а умишка не нажили пока. Вот и не надо, чтоб нажили. И то, что от старого, пусть и пресёкшегося рода, идут они, от старшего сына Ярославова, мне всё равно.
— А как же святое право лествичное, предками заповеданное⁈ — воскликнул волхв. И оглянулся на патриарха, будто в поисках поддержки.
— А никак, Буривой. Никак. В грамотах тех, что Ярославичи сами подписали, да от имени братьев и сынов своих, сказано про то. Великий князь решает, кто в чьей вотчине сидеть станет. Его это право, его крест, ему и ответ за то держать. Хватит по старшинству править да в каждом городе свои порядки устанавливать. Не с того северяне Родину нашу страной городов звали, что в каждом друг на дружку мечи да стрелы вострили. А с того, что, приди беда, от каждого города рать собиралась да единой силой беду ту отводила. Так правильно, так ладно, и так будет. А что у кого-то седины в бороде больше, или мозоль на заднице твёрже — так не в этом сила и правда княжья. Много уж раз видано, что с возрастом ум не приходит. Просто вместо молодого дурня старый оказывается, да как бы не хуже молодого. Вон, Святослав старше Всеволода, а крутит младший старшим. А помри, к примеру, Изяслав и я, и зуб точить на него станет. Нет уж, хватит. Пусть все на меня зубы точат, а сами промеж собой мирно живут. Я привычный, мне не страшно, — то, как улыбнулся Чародей, совершенно точно показывало, что ему не страшно. Зато жутко до озноба стало вдруг всем, кто сидел за столом. И Ставру с Гарасимом, что стояли рядом.
— Дальше, — продолжал, не убирая оскала, Всеслав. — Рысь, как только вернутся наши от половцев, выйдем на запад. К тому времени должен, надеюсь, Корбут с последними возвратиться. А ещё к тому времени друг Суд, — поднял он холодные серо-зелёные глаза, в которых плескалась ярость, — соберёт своих воинов верных, да приведёт их под Городню.
Палец Чародея стукнул в карту, как арбалетный болт, сухо и твёрдо, так, что отец и сын вздрогнули.
— От Двины до Немана живут племена, что приняли волю и власть латгалов, моих добрых друзей. Хочу, чтобы от Немана до Вислы жили те, кто будет чтить вождём тебя, Суд. И не пожалею для этого ни золота, ни сил. А их у меня нынче вдосталь.
Стеб смотрел на шкуру, не понимая явно, о чём шла речь за столом. И ему явно было от этого ещё страшнее, чем остальным. А Всеслав продолжал:
— Те же, кто принять твою волю откажется, те, кто пускал своими землями моих врагов, да сам следом за ними шёл, умышляя людей моих убить и добро моё украсть, жить не будут. Ни на тех землях, ни на каких других.
И снова рык, яростный и тяжёлый, явственно зазвучал в голосе князя.
— Не станет там ни дайновы, ни ятвягов, ни иных. Будут Су́довы люди. Остальных изведу под корень! Моей волей не будет в тех землях родов других, ни мужа, ни жены. Живыми останутся дети до трёх зим от роду, которых примут в свои семьи твои люди, Суд, и воспитают, как своих. Чтобы о тех, кто поднял руку на Русь, кто чужакам дорогу к нам торил, ни следа, ни памяти у народа не осталось! Свободные земли приграничья заселят люди верные, что удара в спину не допустят, и врагу, тайному, явному ли, и шагу ступить не дадут! Так будет!
И ни волхв, ни патриарх ни слова не сказали против воли княжьей, склонив головы. Будто не с человечьими словами соглашались. А на глазах гостя с западных земель показались слёзы. Лицо хранило прежнюю каменную твёрдость, а блеск в уголках глаз выдавал. Не то ужас от услышанного о том, какую судьбу уготовил Чародей-рус его соседям и дальней родне. Не то облегчение от того, что близкую родню и сына младшего он, кажется, всё-таки ещё увидит.
Глава 5Поворотные вехи
Когда-то очень давно, в школе, в старой советской школе, которая располагалась в здании ещё более старой гимназии, куда при царском режиме пускали только девочек, в огромном трёхэтажном особняке из красного выщербленного кирпича, среди гулких коридоров, в одном из просторных классов с высокими лепными потолками, услышал я от Анны Валентиновны, классного руководителя, фразу: «вехи истории». Она тогда объясняла, что победа в войне над немецко-фашистскими захватчиками, негодяями, что решили захватить Советский Союз и сделать рабами свободных людей — это как раз веха и есть. И что после каждой вехи история чаще всего меняет или путь, или направление, сейчас точная формулировка учительницы уже как-то с трудом вспоминалась.
Потом я, помнится, пробовал угадать, что же ещё могло быть такими реперными точками в истории? Например, когда на смену генералиссимусу пришёл кукурузный генерал-лейтенант. Или когда по Красной Площади покатились пушечные лафеты с телами вождей, которые не были вождями, иссохшими и начинавшими, кажется, рассыпа́ться, ещё при жизни. Или когда непобедимая военная техника, созданная для защиты рубежей Родины, направила стволы и начала стрелять внутрь этих самых рубежей. Много, очень много подобных событий хранила моя старая память.
Видел я часто потом, катаясь по его участку с другом-геологом, вехи геодезические: полосатые, красно-белые палки. Он тогда объяснял мне, как с их помощью привязываются к координатам, нанося значения на карты или кроки. Дополняя их нужной информацией о высотах, глубинах, углах и прочих недрах. С восторгом сперва слушал я истории о том, как по характеру и строению рельефа можно было с большой долей уверенности предполагать, что именно подарит земля, когда пытливый человек пробурит её шурфом, а потом подорвёт взрывчаткой, вскрывая нутро. Вспомнилась и фраза из какой-то книги: «не тронь землю — так бы дурой и лежала!». Уже тогда мне стало казаться, что есть в этом что-то неправильное. Планета копила свои богатства тысячелетиями, а потом пришли энтузиасты, уверенные в том, что их главная задача — отнять у природы её милости. И пусть всё добытое работало на благо народа. Ну, народ был уверен в том, что это было именно так. Но всё равно как-то нечестно.
И вот вдруг я сам, деля одно на двоих тело с древнерусским князем, близким потомком Рюриковичей и Рогволодовичей, стал такой поворотной вехой. Меняя границы государств и привычные ареалы обитания племён. А теперь ещё количество и численность этих племён. И это тоже казалось мне, простому советскому врачу, очень неправильным.
Всеслав, находя нужные и действенные слова и образы в моей же памяти поддерживал и успокаивал, как мог. Говоря о том, что там, в моём времени, может, и жили люди насквозь праведные и высокоморальные, но здесь никак нельзя было показывать даже намёка на слабину. Тот, кто позволял такие вещи по отношению к себе или своим людям, непременно терял и их, и себя самого, вместе с семьёй, детьми и землями. Здесь отнять что-то у того, кто не имел сил удержать, считалось не преступлением, а доблестью. Все истории великих воинов и правителей начинались одинаково: пришли на пустые земли, или в страны, населённые слабыми и изнеженными людьми, бесстрашные и гордые, и забрали всё по праву сильного. И память моя на эти насквозь логичные объяснения отзывалась выводами о том, что и в будущем, гуманном и человеколюбивом, от первобытного человека ушли не так далеко, как старались показать всем, включая себя самих. Вспомнилось, как в самом конце Союза пришли страшные вести от брата жены. Он тогда служил срочную в одной из братских республик, как раз в краях, богатых янтарём, шпротами и долгими гласными. Там в одну ночь националисты вы́резали три казармы советских солдат. Против порабощения и гнёта выступали. Полувека не прошло с тех пор, как был побеждён фашизм. Об этом совсем не говорили тогда, и было очень мало информации после, в эпоху победившего интернета. Кого, кстати, интересно, он победил? Здравый смысл?