(Позывной «Ворон»)
Я хочу быть офицером по любой службе: военной, в милиции, все равно. Я хочу, чтобы я всегда был честным человеком и всю жизнь прожить честно.
Сосновые Родники – Хреновое
Когда 9 ноября 2023 года я провел встречу со школьниками по книге «Герои СВО. Воронежцы» в верхнехавской районной библиотеке, мне рассказали, что в селе Углянец Верхнехавского района установили памятный камень в честь погибших воинов, и в том числе начальника штаба местных казаков Воронина Владимира Владимировича.
Дали телефон матери погибшего Татьяны Никаноровны Ворониной. Она жила под Воронежем в Хреновом (ударение на последний слог).
25 ноября я ей позвонил, представился, и она мне рассказала:
– Мой сын Володя родился 4 апреля 1974 года в Иркутской области…
– Моя мама с Большого Голоустного Иркутской области, – обрадовался я. Нас сближало место рождения. – На Байкале…
– А он в Чунском районе…
– Выходит, вы жили там?
– Да. Когда я окончила лесной техникум в Хреновом (поселение в Бобровском районе Воронежской области), у меня было туда направление.
– Что-то неожиданное: из Черноземья и в Сибирь.
– А я вообще хотела на Дальний Восток, но поехала в Иркутскую область. Поначалу на распределение шли лучшие и выбирали, куда ехать. А я среди лучших и выбрала себе, даже не знаю почему, но Сибирь.
«Девочки-выпускницы с романтической душой и с мечтой о лучшей жизни ехали в далекие края», – подумал я и спросил:
– А родители были против такого выбора?
– Папы давно не было, мама растила нас одна. Я ей сказала: «Уезжаю в Сибирь». Она не возражала. Я уехала туда в феврале 1972 года…
– Тогда государство заботилось о лесных богатствах, кругом были леспромхозы, лесхозы, – заметил я и снова спросил: – А ездили на столь большие расстояния?
– Вообще никогда. Это первый раз. Я поехала с двумя подругами. Мы ехали четверо суток и на пятые приехали в Иркутск. Там в управление приехали, мне предложили Чунский район. Сосновые Родники.
На карте БАМа нашел станцию с таким названием.
Татьяна Воронина:
– И там работала техником-лесоводом.
– А подруги?
– Они поехали в Братский район. А я в Чунский район. Места хорошие. Речка Чуна. Там в 1973 году вышла замуж. В 1974 родился сын Володя.
– И как жилось в Сибири?
– Понимаете, если по людям, то там люди намного лучше. Добрые, отзывчивые. Никаких сплетен. Вот живут, как бы друг друга не знают, а подходит Новый год, они: «Ой, вы где будете встречать? Давайте у нас…» А я их вообще впервые вижу. Такие вот. Никогда, чтобы про кого-то сплетни услышать, нет. Хорошо насчет этого. Всегда: «А чем вам помочь?» Молодцы.
У молодой кормящей мамы возникало много трудностей.
– И как долго там жили? – спросил.
Володя Воронин
– В 1974 году мужа взяли в армию, и я уехала оттуда, потому что сын рос. Вернулась на родину в Хреновое к маме. А муж, когда его из армии комиссовали, к нам в Хреновое. Здесь с нами жил, и в 1975 родился второй сын Василий. Но в Хреновом жили недолго – опять поехали туда же в Сибирь.
– А муж чунский?
– Из Сосновых Родников. А вообще-то в Забайкалье родился. Из Читы…
– И вот вы большой семьей с двумя мальчиками снова едете в Сибирь.
Татьяна Никаноровна:
– Но там климат младшему не подошел. Как туда приехали, постоянно больница, больница, и нам пришлось снова оттуда уезжать. Это 1976 год.
– Сколько тогда Володе?
– Два года…
– И вот с этой малышней куда поехали?
– Снова в Хреновое… Детей с бабушкой оставляла, а сама пошла работать в торговлю. А потом, когда ребята повзрослели, их папа от нас уехал в Сибирь. Мы остались здесь. Старшему Володе 14 лет, младшему Васе 13 лет. Володя хотел в мореходку, но куда? Пошел в тот же лесной техникум, который я оканчивала. А когда здесь в Хреновской школе учился, ходил в художку (художественную школу). Она только открылась – у него ее первый выпуск был. Ему не поставили все пятерки потому, что нельзя было, чтобы в первом выпуске все пятерки. И ему поставили одну четверку. Рисовал масляными красками на холсте. Я ему покупала краски, кисточки колонковые. Тогда дефицит был. А рисовал картины. Он, как и я в свое время, занимался конным спортом. У нас же конный завод. Ходил на бокс. Такой был, что его на все сразу хватало.
Техникум. Дивизия имени Дзержинского. Милиция
– А в техникуме сколько учился? – спросил я.
– Четыре года.
– Ему учеба нравилась?
– Ну, как вам сказать. Если честно сказать, то он практически не учил предметы. Потому что говорит: то, что я прослушаю, этого уже достаточно. Все запоминал. Учился хорошо. Поэтому легко доставалось. В техникуме был секретарем комсомольской организации, в школе – комсоргом. Везде принимал участие…
– Активный мальчик.
– Очень активный.
Я представил, сколько радости и надежд представлял для нее охочий до жизни ее сын.
Спросил:
– А по характеру?
– Мои сыновья были разные. Между ними год и два месяца разница, а разные. И по росту. Володя невысокий… Но справедливый.
Мама рассказывала, а потом заметила:
– Мог за себя постоять. Его один парень ударил, а он сдачи дал. Тот дружил с девочкой, она почему-то не пошла с ним, а пошла с Володиком, и тот вызвал его на драку. Но Володя с ним один на один…
– Мальчишки… И в каком возрасте заканчивает техникум?
– Поступил в пятнадцать, закончил почти в девятнадцать. В феврале он окончил техникум, а в апреле его забрали в армию. Послали служить в дивизию имени Дзержинского.
Дивизия относилась к внутренним войскам МВД.
Мама Владимира:
– Их было четыре мальчика из Хренового. Они и в школе учились в одном классе, в техникуме. И в дивизию вместе. Он закончил там учебку. После учебки – прапорщик. Занимался по строительству. Какая-то часть была. Все строительные работы на нем. Потом ему это надоело, захотел в артиллеристы. Он перешел, и его послали на учебу в Питер. Он там закончил высшее командное училище МВД. Дослужился до капитана. Ну и потом не стало моего младшего сына, он увидел это, что я осталась одна, и ушел со службы. Ушел из-за меня. Потом работал инспектором-криминалистом на транспорте.
– В транспортной милиции?
– Да. Имел допуски и по технической экспертизе, и по оружию, и по баллистике. Лет пятнадцать работал.
– В Чечне был?
– Нет, не был. Его посылали начальником аэропорта в Моздок, но он отказался, потому что жена должна была родить: «Пока не родится ребенок, я никуда не поеду». Дослужился до майора. Ему оставалось полгода до пенсии, и попал в ДТП. Там ничего страшного, бампер помял у другой машины, но уволили. Хотя у него награды и за армию, и за милицию четыре медали.
– Всякое в жизни бывает… А жил где?
– Он с женой жили в Придонском в Воронеже, потом купили дом в Углянце.
– И как дальше сложилась его судьба?
Эксперты-криминалисты
– Когда ушел из милиции, поступил в казачество в Углянце. Был начальником штаба у местных казаков. Там активное участие принимал. И попутно заключил контракт о пребывании в мобилизационном людском резерве. Какой-то «Барс». Это территориальная оборона. Он был начальником штаба батальона. Там подготовка, переподготовка. Ему надо было полгода доработать до пенсии. Он был мастером на все руки. И сварщиком мог – у него сварка была. И рисовал, и выжигал. Даже поесть мог сготовить – повар так не сготовит.
Сидит и говорит: «Дайте хоть на вас посмотрю…»
– И оказался на Специальной военной операции…
– Вы насчет Украины. Там было много таких ребят, которым оставался год, полгода до пенсии. Там заключали контракт, и он у них был начальником штаба. И все изъявили желание пойти на СВО. А его не брали, потому что возраст 48 лет. И он добивался. Звонил, писал в отдел кадров в Министерство обороны. Ребят, которые с ним служили, забрали раньше. И там у них подготовка месяц была. А он оставался уже один. И его в сентябре (2022 года) разрешили взять. Все мы здесь ему купили, снарядили. Поехал он в Мулино Нижегородской области. Туда приехал, а оказалось, отдел кадров переехал в другое место. Его посадили в эшелон, сказали: «Мы туда едем», – даже он ни контракт, ничего не подписывал и поехал. Сразу в Харьковскую область. Ольшан. Бросили в посадке какой-то. «Идите вон там в деревню и там домик снимайте». Они пошли снимать домик. А пришли, этого домика уже нет. Его разбомбили. Они там в погребе жили. Его ставили командиром роты, он отказался. «Пусть, молодые, им надо пробиваться». Он пошел командиром взвода.
– Он приезжал?
– Встречались. Это было осенью. Мы его искали, от него ничего не было. Потом он позвонил, что едут за гуманитаркой в Валуйки. И мы туда приехали. Это последняя наша встреча. Сидит и говорит: «Дайте хоть на вас посмотрю…»
Заплакала. Потом, перебарывая что-то внутри, продолжила:
– У него был позвоночник, грыжи, но он ничего никому не говорил. Ему надо было дома сидеть, не на войну идти.
– Что он говорил о том, как приходится воевать?
– «Ребята, – говорит, – неопытные. Молодые. Сбор. Один в тюрьме отсидевший. Они оружие кто держал, кто не держал». Я говорю: «Может, как-то по твоим болячкам уйти». Он говорит: «Как я их брошу? Они же ничего не умеют». Видео есть, как они в лесу делают блиндажи.
– И вот снова на передовую.
– Да. Километр друг от друга они были. Километр – и один взвод, потом километр – и второй, и километр – третий взвод. Но часть уже выводили. Уже один взвод вывели, осталось два вывести. Во взводе должно быть тридцать человек, а было десять. Одного или двух он отпустил. Он грамотный. Он все точки огневые (противника) передал куда надо… И потом, когда их окружили, он по рации успел позвонить и сообщить, что их окружили. Их семь человек окружили, эти украинцы и поляки. А им поддержки никакой. Не было ни минометов, ни танков. Чтобы эти точки пострелять. Где он их все указал. Поддержки у них не было. И патронов у них не хватило. Потому что оружие дали, автоматы такие, что затворы выскакивают. Ну, в общем…
– Это декабрь 22 года…
– Да, он погиб 24 декабря. Видео есть украинцев с поляками, когда их убили, он лежит около дерева, борода такая длинная. А они ходят – поляки с украинцами: ну это груз 200, это тоже груз 200, подходят к нему: «Вот, а говоришь, что своих не бросают». Про наших. Но этот украинец не прав. На самом деле на спасение ребят пошли наши штурмовики, но им тоже не повезло. Попали в засаду.
– Как помните, когда в Сирии турки сбили самолет с Пешковым, на спасение полетело два вертолета с морпехами, и один вертолет подбили. На втором удалось разве что эвакуировать морпехов с первого.
– Есть рассказ командира разведки, он хорошо его знал. Он опять ушел воевать. И написали, что отомстили за Володю. Прислали фото снаряда, на нем «За позицию Ворона». И пишут, что прошел уже год, а они помнят его как живого. А погиб под Кременной… Это Луганская область.
Заканчивая разговор, она сказала:
– У меня сохранилась выдержка из его сочинения в восьмом классе. Несколько строк. Его мне учительница отдала, – достала листок и прочитала: «Я хочу быть офицером по любой службе: военной, в милиции, все равно. Я хочу, чтобы я всегда был честным человеком и всю жизнь прожить честно».
Елена: «Мой муж очень одаренный человек». Под Кременной
На следующее утро 26 ноября я разговаривал с женой Владимира Воронина Еленой.
– Я познакомилась с Володей в 2004 году. Вы знаете, он с детства мечтал быть военным и этого добился. Призван в армию, служил в дивизии имени Дзержинского, потом закончил экстерном Санкт-Петербургское высшее командное училище, стал офицером. Командиром взвода. С 1993 по 1997 год там. Потом он уволился. Говорил, и зарплата маленькая, что-то в стране было туговато. Работал в инкассации, а параллельно – со своим партнером на пилораме. Но у партнера что-то случилось, пилораму закрыли. А тут брат погиб. Мама одна осталась. И он вернулся в Хреновое. Понемногу то в одном месте работал, то в другом. И в 2004 году его взяли в милицию, и он в ней до 2017 года. У него четыре медали. В армии крестом награжден.
Семья Владимира Воронина
Пока служил, учился, получал допуски на экспертизы. Но его уволили.
– Мама говорила, ДТП…
– Да, он очень сильно переживал. Понимаете, у него выслуга девятнадцать с половиной лет, и не хватало всего полгода до пенсии. Он всю жизнь военный, и вот такое случилось. Чтобы доработать полгода, его не принимали, и я вам могу сказать, он добровольцем пошел на войну.
– Когда ушел из милиции, к казачеству примкнул…
– Да, когда ушел в запас, он не сидел ни дня дома. Он ушел в казачество. С 2018 года. У них был начальником штаба. Казаки благотворительностью занимались. И гуманитарная помощь. Ездили в дома престарелых, где умственно отсталые. Казаки сделали у нас источник. Они близки к церкви. Близки к Богу… Он очень одаренный человек. Он окончил и художественную школу и выжигал по дереву, он во всем разбирался. Как муж для семьи неоценим. Все умел сделать своими руками…
– И, мама говорит, заключил контракт…
– Да, на три года. О пребывании в мобилизационном людском резерве. Там в запасе офицеры. И там он начальник штаба. Обучение, тренировки. Они выезжали. В год вызывали несколько раз. И оплачивали эти дни.
Мы говорили.
– И вот 2022 год, февраль… – перешел к цели разговора.
– Он решил идти на войну. Разорвал контракт в этом «Барсе»… С «Барса» туда человек двенадцать ушло. У кого что-то не хватало. Они раньше ушли. Это же через Министерство обороны добивался. Ушел командиром роты. Мы же ездили, встречались. Они за гуманитаркой приезжали. Они были в Харьковской области в Ольшанах. И когда виделись, он сказал, что командиром роты сначала был назначен, но отказался: «Пусть помоложе. Я уже побегал. Мне все-таки 48 лет». И его командиром взвода. И в конце ноября их отправили в Луганскую область. Это Кременная. Серебрянский лес. Сейчас там идут ожесточенные бои за эту Кременную, за этот Серебрянский лес. Конкретно в этом лесничестве его весь взвод и погиб. Вернее, двое в плен попали, один как-то выбрался. А были раненые еще до последнего боя. Они приезжали на похороны Володи, и один стоял и рассказывал: «Я ранен до этого боя. Если бы я в этом бою, то тоже погиб». Потому что там, ну, сами понимаете…
– Мама говорит, три взвода, и его взвод в окружение попал…
Лена:
– Да, там окружение. Там не одна позиция, а несколько. И у них расстояние где-то километр-полтора между друг другом.
– Далековато…
– А противник в полукилометре от них был. То есть они вот рядом были. И когда пошло на них наступление, они оказались как в котле. А другие смогли с их позиций уйти. Вышли. А Володин взвод оказался в котле… К ним шли штурмовики, но они не дошли. Мы этого не знали, а потом узнавали от сослуживцев. Они нам писали, звонили. Про мужа моего писали. Разведчик этого же 54‑го полка. Он сейчас ушел в «Ахмат». Вот он написал, можете прочитать. Получается, после того как они погибли, к ним прорваться было сложно. И он написал четырнадцать главок «Битва у высоты Ворона». И говорили, что после гибели ребят эту высоту назвали «Высотой Ворона». У него позывной «Ворон».
– Конечно, прочитаю.
Лена продолжала:
– Все это началось с того, что мы узнали от сослуживцев. Я с одним переписывалась. С его женой Олей созванивалась. Он, когда на связь выходил, говорил, что они с мужем были в Ольшанах на одной позиции. Он тоже командир взвода. Я потом Оле перезванивала: «Как они?» Она говорила, что они полтора километра друг от друга. Они по рации переговариваются. И потом он сказал, с чего и началось, почему я стала искать мужа, потому что он сказал, что они вышли из окружения. И тут у меня все как оборвалось. Она говорит: «Они вышли из окружения. А про других не знает». У каждого ведь своя позиция. Но они не говорили, хотя ведь изначально знали, что погибли. Что там их было десять человек. Даже меньше…
– Не говорили, потому что жалели…
Елена Воронина:
– Там много всего. И туда пройти не могли, потому что ее (позицию) заняли хохлы. Штурмовики шли… А то было бы обидно: неужели никто на помощь не мог прийти. А оказывается, шли. А что, это война. И сами попали в плен. И пленные с позиции мужа встретились с пленными штурмовиками и узнали, что они шли им на помощь и сами же попали в плен. И мы увидели на видео моего мужа. Дело в том, что он так лежал, что лицо все видно было. Хохлы, когда были на позиции, где мой муж погиб, все сняли на видео. И всех ребят. Раз, два, три, четыре, вот их четверо погибло. И сняли на видео и выложили в Интернет. И это пошло. А ребята с этого видео и узнали… А нам часть: они безвестно отсутствующие. А мы-то знали, видео распространено было. И что точно мой муж – на бронежилете написано «Ворон». И лицо узнаваемо. Он лежал, и видно – мой муж. И сослуживцы нам сказали: сто процентов он погиб. А мы все равно не верили. Мало ли, мы думали, что он не погиб. И мы стали везде-везде писать, звонить. Ну как это так, я знала, что он погиб, и я его не похоронила… Ну как-то так…
– А этих ребята, которые попали в плен, обменяли?
– Обменяли. И был парень, позывной «Кейдж», который оттуда выбрался. Он у нас был. И его в части опрашивали.
– У вас есть объяснение «Кейджа»?
– Да, я вам пришлю. А изначально мы его указали в заявлениях, так как не знали, как мужа найти. Где свидетели? Как это все поднять, чтобы доказать его гибель. И он сказал, что командир – мой муж погиб в первые минуты боя. Такой бой. Там их так начали обкладывать. Неравные силы были. Поляки шли стеной. И муж крикнул: «Мужики, не сдавайте позицию!» Кейдж сказал: «Командир погиб в начале боя». А муж говорил: «Командиры первыми погибают». – «Почему?» – «А потому, что командир идет впереди бойцов». Вот он и погиб первым… Потом ребята еще постояли, но их не прикрыли ни артом, ни минометами. Но стояли до последнего…
И вот Лена прислала объяснение «Кейджа»:
«Темиров Михаил Юрьевич… 1 февраля 2023 года пояснил:
… 27.09.2022 в составе подразделения убыл в зону проведения Специальной военной операции в н. п. Вильшаны (под Купянском).
27.11.2022 в составе группы из 10 военнослужащих в районе н.п. Кременное Луганская Народная Республика, выполняли задачи по удержанию позиции (дороги). Старшим нашей группы был капитан Воронин Владимир Владимирович (позывной “Ворон”).
24.12.2022 около 10 часов 30 минут на позицию, расположенную справа от нашей, начались обстрелы, в т. ч. танковый со стороны противника, огонь корректировался дроном (было видно, как он завис над их позицией). В процессе завязался бой, была слышна работа (ведение ответного огня) пулеметного расчета с соседней позиции.
Около 11 часов того же дня обстрелы прекратились, и старший – капитан Воронин Владимир Владимирович (позывной “Ворон”) – выдвинулся с нашей позиции вперед для того, чтобы оценить обстановку.
Вернувшись, “Ворон” сообщил, что никого не увидел, после чего через пару минут был убит огнем со стороны противника. Возобновились обстрелы, в результате которых погибла группа, я был контужен и находился какое-то время без сознания. При этом в ходе ведения нашей группой ответного огня был израсходован весь боекомплект.
Через некоторое время, придя в себя, я увидел, что лица с опознавательными знаками военнослужащих ВСУ ходили по нашей позиции и добивали (стреляли в голову) военнослужащих нашей группы, чтобы окончательно добить (убить).
Выбрав время и момент, смог отползти (перебраться) за холм, после чего через какое-то время к позиции подобралась наша группа поддержки, которая доставляла боекомплект, и эвакуировала меня.
Могу точно сказать, что видел, как в ходе указанных выше обстоятельств капитан Воронин Владимир Владимирович (позывной “Ворон”) погиб. Тела военнослужащих нашей группы в настоящий момент находятся на указанной позиции, в том числе “Ворона”, и ввиду активных боевых действий в указанном районе их тела не эвакуированы… Возможно, двое из нашей группы, позывные “Серый” и “Лис”, находятся в плену…»
Этот документ помог родным Воронина установить факт его гибели.
Супруге погибшего прислали извещение, где было написано:
«… капитан Воронин Владимир Владимирович… командир мотострелкового взвода мотострелковой роты 3‑го мотострелкового батальона войсковой части… погиб 24 декабря 2022 года…»
Схватка в Серебрянском лесу
Лена мне прислала сайт, где размещен подробный рапорт «Кейджа»:
«…В 11 с копейками начался бой. Заходили через лес по фронту перед нами и вдоль дорог, поскольку из-за рельефа по дорогам стрелять неудобно.
С наших позиций работали с пулемёта, с автоматов. БК (боекомплект. – Примеч. авт.) за день… растащили по позициям и открыли. И на пулеметном расчете, и на землянках. Отстреливались до последнего патрона, поддерживая друг друга и те точки, которые пытались штурмануть. “Ворона” сняли первым, в первую минуту боя. Ребята, получив множественные ранения и не имея физической возможности откатиться с позиций, отстреливались до последнего патрона. Несколько раз, довольно эффективно работал “Грех” (видимо, позывной. – Примеч. авт.). Но мало. То, что нас сметут, было понятно минут через пять после начала.
Докладывали (неоднократно) по рации, что нужна помощь. Ежик, уже весь простреленный, просил поддержки. По обратной связи слышали, знали, что к нам идут группы, но они не дошли. Их жестко встретили.
Справа где-то на час, полвторого по нам работал танк, по землянкам и за них ложил (мины. – Примеч. авт.) миномет. Одним из разрывов меня откинуло и выключило. Придя в себя, лёжа быстро оценив обстановку, насколько это было возможно, видел, как один достреливает наших. Человек 5–6 на перешейке между дорогами в польской форме перевязывались. Чуть правее на съезде с правой дороги стоял танк и работал по позиции наших (“Монаху”). Танк не наш, меньше, динамическая броня только на башне. Рядом было разбросано несколько эфок (гранаты. – Примеч. авт.). Собрав их и проверив, что осталось (пригоршня патронов на АК (автомат. – Примеч. авт.), в подсумке), принял решение переместиться левее, за “хребет”, разделяющий левую дорогу и низину с нашими землянками.
Быстро переполз почти до пригорка соседнего с пулеметным расчётом со стороны дороги. Соображать нужно было быстро, поэтому, выдернув чеки из двух гранат, дождавшись выстрела из их танка, со словами “Кобзона” – “РПГ салам алейкум”, перекинул, что было сил, их в то место, где они перевязывались. Достал ещё одну гранату и, взявшись за чеку, выждал несколько секунд, слушая и смотря, откуда полезут. Не полезли. Тогда, собрав последние силы, перебежками, спотыкаясь, на четвереньках, оглядываясь, с пустым (без рожка), но с патроном в стволе автоматом под мышкой, начал откатываться в направлении между дорогой, уходящей в тыл, и дорогой, уходящей на наши позиции к “Монаху”. Дополз до первой низинки с замершим льдом, умылся, погрыз лёд, меня затошнило… Выключился. Пришёл в себя, выбрав направление, полз от низинки к низинке. На одном из подъёмов зашумела раздолбанная рация. Попробовал выйти на связь, безрезультатно. Я слышал с шипением. Меня – нет. Уходил дальше, ставил растяжки из шнурков, выдернутых из формы, раскладывая рядом пустые обоймы и окровавленные бинты. Одна растяжка сработала. Слышно было сильную стрелкотню со стороны “Саныча” и с позиций “Монаха”. На одной из сопок снова зашумела радейка, услышал “Старшину”… вызывал “Ворона”. Не с первого раза, но удалось выйти на связь, доложил обстановку, договорились что буду ползти на выстрелы. “Старшина” стрелял… я полз… терял сознание, приходил в себя, меня рвало. Выходил на связь, полз на выстрелы. Дополз до какой-то дороги, передвигался вдоль нее в сторону выстрелов. Навстречу выехали две машины без опознавательных знаков. Первый был уазик “бобик”, а вторая – бронированная “буханка”. Остановились в метрах тридцати от меня. Я несколько раз доложил “Старшине”, что вижу машины, повторяя: наши, нет? Наши, нет? Последнее, что услышал: от нас никаких машин не было.
Завалился на правый бок на обочине, левой рукой поднял вверх автомат без обоймы и положил его перед собой, а правой без палева начал лезть в подсумок с последней гранатой. Из “бобика” выбежал водитель и, пригибаясь, побежал ко мне. По мере приближения ко мне я разглядел еле заметную красную повязку в локтевом сгибе, и он со словами “Свои мы, свои, успокойся, успокойся” начал убирать мою руку, поднимать и тащить к машине. Погрузив меня, хотели забрать автомат, я не отдал. Попросил выйти на связь со “Старшиной” при мне. Это были люди “Москвы”, я так понял, и они подвозили на позицию “Монаха” БК и возвращались. “Старшина” во время разгрузки был на передке и просто не видел… короче, когда я понял, что всё, свои… поплыл…»
Мне Лена прислала ссылку, где на сайте Натальи Литвиненко был рапорт спасшегося бойца и комментарии к тому бою[10]:
«Прощальный крик воронежского “Ворона”…
– Мужики, не сдавайте позицию! – успел крикнуть бойцам комвзвода из Воронежа Владимир Воронин, перед тем как попасть под прямой огонь вражеского миномета.
…Даже спустя год многие сослуживцы капитана Воронина вспоминают о нем как о живом.
– Возвращаясь назад, туда, где мы все были живы, я до сих пор мучаюсь вопросом, – рассказывает младший сержант 8‑й роты с позывным “Сталкер”, – почему не были отработаны артой точки, откуда позже поперли бесы, координаты которых я заснял и передал “Ворону”? Точно знаю, что от него они пошли по назначению, в “улей”. До сих пор слышу уверенный и спокойный голос “Ворона”:
– Ну что там у тебя с пулеметной точкой, как думаешь, продержимся? Было у нас, конечно, особенно хреновое место, которое не мог пробить пулемет. Это тыл окопа, где небольшой холм прикрывал часть посадки и тропы. За нее в тот роковой день переживал наш опытный взводный, и неспроста! Не было у нас в том кровавом бою прикрытия артой, не подошли на помощь “тяжёлые коробочки”. И до сих пор за это никто не… Ну да Бог этим… судья!
Лишь бы живы были в памяти россиян наш легендарный командир и его героические ребята, выполнившие с честью свой воинский долг.
– “Ворон” был высокопрофессиональным офицером старой гвардии, – подтверждает слова “Сталкера” “Кейдж”, – внешне спокойный и уравновешенный, он никогда не ошибался в выборе огневых точек!»
Лена рассказала, что боец с позывным «Кейдж» бы ранен. У него в голове осколки, он прошел реабилитацию и опять ушел на войну. И те ребята, которые раненые, опять на войне. И присылают ей фото со снарядом, на котором выведено: «За позицию Ворона». А один боец прислал шеврон, где написано: «Ворон. Убитых не убьешь». И сказал: «Этот шеврон всегда будет со мной».
В Хреновом на школе, где учился Владимир, повесили мемориальную доску. Делают музей. В Углянце установили памятный камень около церкви. Не только ему одному Воронину. Орден Мужества Воронина вручили его родным на прощании…
Рассказ разведчика «Битва у высоты Ворона»
Лена Воронина прислала рассказ разведчика о том, как шли спасать наших ребят на высоте Ворона.
Он так и называется «Битва у высоты Ворона»[11]:
«Каждый из нас смотрел хотя бы один раз в своей жизни военные фильмы. Отечественные или голливудские, неважно. Фильм вряд ли передаст весь ужас войны. И даже отдельно взятый эпизод того или иного сражения, реального боевого противостояния двух армий, никогда не будет показан в кино. Это невозможно.
На спецоперации
Мне же проще об этом рассказать, так как я прямой участник и свидетель этих событий. Самое страшное… в жизни нашего подразделения происходило с 26 по 30 декабря 2022 года. Между собой мы называем его (и в историю подразделения оно войдёт под таким же названием) “Битва у высоты Ворона”.
26 декабря 2022 года мы вернулись с обычного боевого задания. Встреча с вражеской разведкой, “стрелкотня”, артобработка от противника. Это уже стало серой рутиной. Из необычного разве что вертолет ВСУ, который сильно холодил нам кровь все последующие дни, но об этом позже.
Вернувшись с задания, мы разбрелись кто куда. Кто-то чистил оружие после боя, кто-то лениво лежал на спальнике, наблюдая за безумием на украинском ТВ, а я сидел на своем любимом кресле-качалке в одиночестве на улице.
Вообще, 90 % свободного времени я проводил на улице в тишине в своем любимом кресле-качалке. Периодически оттуда наблюдал прилёты арты противника за забором, даже пару раз забор пробивали пулями откуда-то из леса. Один раз хвостовиком снаряда мне чуть не снесло голову.
Там же я наблюдал за работой наших “градов”, авиации, артиллерии, за ребятами, гостями, посторонними визитерами, и в целом это был мой основной пункт дислокации. Можно сказать, я обитал в кресле-качалке во дворе дома. Прекрасное место, чтобы настроиться на задание, перестроиться после задания и просто побыть с собой наедине. Бойцы моего отряда даже никогда не занимали его, зная, что это место главного Мракоборца.
И вот, когда стрелка часов лениво перевалила за 20:00, к нам приехал один из вышестоящих командиров и сообщил, что позиция нашего брата по оружию прорвана и окоп больше не отвечает. По нашей информации, на позиции было 10 пехотинцев. Выбрался один, сильно раненный, контуженный, и сказал, что позиция мертва.
По другой информации, позиция ещё была жива, вела бой, держалась и просто осталась без связи. Туда была отправлена разведка соседнего полка, которая обслуживала этот квадрат, для выяснения обстоятельств. Но ребята наткнулись на засаду. Двоих убили сразу, а двое были ранены. В долгу ребята тоже не остались, нескольких противников прихватили с собой на тот свет и даже вытащили одного из своих убитых. Второго вытащить не смогли.
По тревоге подняли нас. Все подразделение разом. Это был первый случай, когда все группы были собраны вместе.
Задач было две:
1) Узнать судьбу позиции. Жива или мертва.
2) Если жива – усилить их. Если мертва – доложить.
Буквально за полчаса все группы оперативно собрались. Нас было чуть меньше 30 человек, командование предупредило, что мы можем провести там пару суток, но брать с собой спальные мешки, коврики, теплую одежду, сухпайки и воду не нужно, выйдем раньше, главное, боекомплект, гранаты, патроны и т. п.
Набившись до отвала оружием и боеприпасами, мы погрузились в Урал и отправились навстречу судьбе.
На часах было 21:00.
Через час мы были на предварительном “нуле” для захода в лесничество. Не успели осуществить высадку, как послышался звук ночной ведьмы (коптера) в небе. По инерции спрятались в разрушенные дома вокруг и стали ждать. Когда ведьма нас покинула, мы стали снова ждать, но уже провожатого в неизвестном нам квадрате.
Он прибыл через полчаса и пояснил, что есть две проблемы:
1) Посты десанта остались без связи и ночью стреляют во все, что движется.
2) Дорога, по которой мы пойдем, тянется два километра по жидкой и густой глине и хорошо пристрелена артой противника.
Общим решением командиров выступать нужно было в кромешной темноте плотной цепочкой. Тем более ночь была без звёзд и луны. Выждав несколько часов, когда стрелки перевалили за 03:00, мы двинулись по глиняной дороге.
Темнота была настолько плотной, что, казалось, ее можно было схватить. Тепловизоров было очень мало, буквально 3–4 на роту, а ночники не работали. Мы шли, держась друг за друга по возможности, чтобы не потеряться.
Шли, падали, вязли в глине, искали на ощупь упавшие магазины, монокли и, матерясь, вставали.
Марш длился дольше обычного, потому что мы потеряли двух бойцов по дороге и пришлось за ними возвращаться. Они просто пропустили поворот в кромешной темноте.
Забрав их, мы дошли до первой позиции и небольшими группами двинули мимо нервных десантников, стараясь не привлекать их внимание к себе.
Мы прошли под носом у мобилизованных и, собравшись, отправились по направлению к прорыву. Расстояние от места нашего захода до крайней позиции перед Вороном составляло пару километров.
Уставшие после преодоления глиняного препятствия, мы старались изо всех сил торопиться, пока не проснется арта противника.
Подойдя к последней позиции, я был крайне удивлен, что ее защищает всего семь человек. Большой минус организации позиций нашим командованием в том, что между позициями расстояние от 500 метров до полутора километров. Эта практика уже не первый раз становится роковой для наших воинов, увеличивая число потерь. При таком огромном расстоянии между позициями противник регулярно берет их в огневой мешок. Подкрепление просто оседало в боях с огневым мешком и не могло пробиться к позициям.
Мы зашли в окоп к пехоте и начали обсуждать свои дальнейшие действия по установлению истины происходящего на высоте Ворона.
Вариантов было два:
1. Поднять коптер и осмотреться, чтобы убедиться в том, что позиция мертва.
2. Идти на позицию напрямую и провести разведку боем.
Я настаивал на первом варианте, ибо по опыту наших коллег по цеху из соседнего подразделения, которые погибали, не дойдя до позиций, знал, что в разведке боем нет смысла.
Было решено поднимать коптер, чтобы подтвердить информацию. Сложность использования коптера была в том, что противник активно использует РЭБ и оператор должен маневрировать на низких высотах на уровне верхушек деревьев. А при таком способе разведки коптер можно сбить хорошей автоматной очередью.
Коптер взлетел и начал продвигаться между деревьями к позиции Ворона. Мы, задержав дыхание, наблюдали в экране телефона.
Через две минуты позиция была найдена, и коптер начали обстреливать из автоматов.
Мы увидели несколько противников на позиции, которые показывали нам пальцем на повязки и изображали руками кресты. Рядом с ними лежало тело одного из наших бойцов. Позиция была мертва.
Осложнилось все тем, что коптер не смог вернуться обратно и был принудительно посажен противником. Пока мы решали, какие действия нам предпринимать дальше, в рации раздался голос одного из бойцов:
– Наблюдаю противника. 6…7…10… человек.
Раздался первый выстрел, словно ознаменовавший начало противостояния и битвы за высоту Ворона.
Они шли спасать
Не знаю, кто первый из ребят вступил в бой, но следом за автоматной очередью потянулась длинная череда выстрелов из автоматов и пулеметов. Наша рота вступила в бой с вражеской разведкой. Всего их было около 12 человек.
Отдам должное противнику, который случайно наткнулся на наши позиции, – коллеги из ВСУ быстро сориентировались, заняли позиции и начали вести ответный огонь. Позиция у нас была намного лучше, ведь обороняться всегда проще, чем атаковать. У нас было три пулеметных расчета, которые активно отрабатывали сектор с разных концов окопа, но была и проблема: наш окоп не был рассчитан на такое количество вояк, и приходилось стрелять по очереди, чтобы не задеть впереди стоящего собрата.
Закончилось все так же внезапно, как и началось. Противник выпустил последнюю прощальную очередь и скрылся в глубине леса. Убили мы кого-то или нет – сложный вопрос. В таком тандеме хаоса и выстрелов было сложно оценить обстановку. Тем более при мне не было “Маруси”, и разглядеть поле битвы в оптику я не мог, так как взял с собой обычный АК-74, “муху” и полный рюкзак БК на них.
Последним гостем из разведки противника (а может, и не из разведки) был снайпер, который отрабатывал окоп.
Засечь его взглядом было крайне тяжело, в связи с чем я начал судорожно искать винтовку. Я помнил, что один из мобилизованных, который шел с нами на эту позицию, был с СВД.
Я сразу поинтересовался, заканчивал ли он снайперскую школу или просто служил срочку снайпером, на что получил безумно обидный ответ: школу не заканчивал, срочку вообще не служил, да и какой смысл обучаться. Взял в прицел и стреляй. Человек просто наплевал на мои 9 лет жизни, чем безумно оскорбил мою честь снайпера, и позже был наказан высшими силами, но в тот момент он ещё не успел ни разу выстрелить за весь ход боя. И я успешно отжал винтовку себе, выставил на скорую руку верхнюю планку на четыре, боковую – на единицу и, уже не надеясь, что оптика винтовки была выверена, начал искать вражеского снайпера.
Найти его проблем не составило, а вот сделать точный выстрел – очень даже. Слишком много деревьев, и стрельба из одной позиции в блиндаже могла стать для меня фатальной.
Мы перестреливались пару минут, любезно обмениваясь выстрелами, пока одна из пуль не легла над головой вражеского коллеги, и, подумав, что пора заканчивать, он у меня на глазах ретировался.
Наступило затишье, которое мы использовали для восполнения боеприпасов, восстановления оружия, которое безумно клинило из-за песка в окопе.
Трое наших отправились на поиски посаженного коптера, чудом не столкнувшись с вражеским поисковым отрядом, который его уносил, отлежались в низине и вернулись. Доложив руководству, что позиция мертва и нет смысла выяснять ее судьбу, мы получили безумный приказ: идти на нее.
Безумный он был тем, что буквально недавно мы вели сумасшедший бой с 12 бойцами вражеской разведки, на позиции было ещё около 4–5 противников, а значит, в лесу нас ждало не менее 30 человек. Это было задание, обрекающее нас на смерть. Мне сложно судить о приказах командования, но этот был… странным? Командир нашей роты сказал отобрать 10 человек и отправляться в путь.
Сам же он остался руководить на месте. Шли только добровольно, без принуждения и приказов. Самостоятельно идти вызвался я, Кузя и ребята из других взводов. Группу из 10 самоубийц набрать сразу не получилось. Когда я начал предлагать тому или иному бойцу следовать с нами, то столкнулся с животным и безумным страхом. Ранее я уже писал, что страх – заразное состояние. Очень опасное и пагубное. Он сковывает душу и сердце, парализует и может даже передаваться. Кто-то оправдывался, что плохо себя чувствует, кто-то просто молчал. Верхом странности была отговорка флюсом. Как флюс мешает нажимать на спусковой крючок автомата, не знаю, но факт остаётся фактом. Группу собрали очень тяжело…
Отдам должное некоторым бойцам, один из которых с дикой температурой под сорок вызвался добровольно идти туда. Повел нас на позиции наш будущий замполит, который в то время был обычным бойцом, рядовым, историк по образованию. Стоит отдельно подчеркнуть его отвагу и смелость, граничащую с безумием.
Наша небольшая группа выдвинулась в глубину леса и медленными шагами, соблюдая меры безопасности, аккуратно приближалась к позиции Ворона. Я и Историк шли первыми, при этом в руках я держал нелюбимую мной СВД и был одет в коричневую дубленку (результат удачного обмена с местными на пару пачек сигарет в холодную годину нашего длительного сидения в окопах) поверх своего снаряжения.
Подходя к позиции, мы наткнулись на труп нашего разведчика из соседнего подразделения. Именно они, перед тем как нас подняли по тревоге, отправились выяснять судьбу Ворона и попали в засаду, в которой двое погибли, а двое получили ранения. Разведчик лежал животом на земле с раскинутыми руками. Заминирован. Это было понятно сразу и всем. Как и факт засады на тело.
Доложив по рации о находке, мы получили приказ эвакуировать тело и продвигаться дальше. На помощь в эвакуации к нам отправилось ещё четверых бойцов с веревкой и “кошкой” во главе с Цыганом. Труп надо было сдергивать.
Я расположился недалеко от трупа и, задержав дыхание, начал вслушиваться.
Как-то я уже рассказывал, что для опытного снайпера мир вокруг – лучший помощник. Вы замечали, когда заходили в лес, как в первые секунды мир вокруг замолкает? Когда мы подошли к телу, лес уже молчал. Это означало лишь одно: нас ждали. Гнетущая тишина, разрывающая мою интуицию, птицы, улетающие в другом направлении от этого места, и еле уловимый звук веток и листьев под чьими-то ногами. Где-то там, впереди и сбоку. Я чувствовал, знал, слышал и ощущал чужое присутствие. Интуиция начала истерить. Пока Историк крутил “кошку”, чтобы набросить на тело, я успел развернуться и показать двумя пальцами на свои глаза и в сторону трем бойцам позади себя.
“За нами наблюдают”.
Они развернули автоматы в сторону, указанную мной, и стали ожидать.
Я же наблюдал за сектором в оптику, зная, что сейчас что-то случится. И вот веревка приземляется на тело, историк подцепляет труп, и пуля приземляется в нескольких сантиметрах от его головы в дерево. Он падает на землю, за выстрелом следует ещё три с глушителя с разных сторон, спереди начинает стрелять в наше направление пулемет, а с другой стороны полетели гранаты и автоматные очереди.
Мы попали в огневую подкову. Засада удалась.
…Соколу удалось отползти с линии ведения огня ближе ко мне, когда начался бой.
Огонь, вызванный двумя пулеметами, был настолько плотный, что нам на головы начали сыпаться ветви от деревьев. Пыль стояла столбом, и ко всему этому добавлялся постоянный огонь снайперской тройки с правого фланга, огонь автоматов и подствольные гранаты с левого.
Я дал Кузе жестом команду отходить. Молодой парень знал свою задачу. Отступить в тыл и начать прикрытие группы на отходе из пулемета.
Я же занялся поиском своих “коллег”, стараясь в этом хаосе боя вычислить их позиции. Бегло пробежавшись по правому флангу, не без труда, но все же засек три лежачих силуэта и одного скрывающегося за деревом автоматчика на прикрытии.
Могу сказать, что если бы это были опытные снайпера, моя группа осталась бы покоиться под позициями Ворона. Это же были “люди со снайперскими винтовками”, что является большой разницей.
Однако, произведя первый же выстрел, я невольно убрал глаз от оптики и проматерился про себя, поняв, что мобилизованный “снайпер” даже не выверил оптику, когда взял ее в руки. СВД давала сильный уход вправо, почти на метр, и больше “головы” на высоту.
Резко вскочив, чтобы сменить позицию, я начал отступать вслед за уходящей группой, пытаясь выверять оптику на ходу. Поправки внесены.
Упал, дал пробежать двум бойцам мимо себя и вновь произвел выстрел. Промах. 30–40 см вправо, 20 вверх.
Снайпера успели заметить мои тщетные попытки с ними постреляться и начали отрабатывать уже меня и уходящих в моем направлении бойцов. Я встал за дерево вместе с ещё одним бойцом, и оно моментально затрещало от попаданий пуль в ствол.
И вновь поправка. Я перебежал к соседнему дереву, встал на колено и, быстро поймав в оптику лежачего, произвел выстрел.
Противник отпустил руку с винтовки и откатился. Попал или нет – сложный вопрос. Если бы 7,62 зашла в плечо с такого ракурса, она бы пробила его лёгкое, и вызванный гемоторакс и пневмоторакс доделал бы все за меня. Вновь огонь по моей позиции, пытаюсь уйти резко вбок. Именно в этот момент я совершил ошибку, которая потом будет мучить меня больше недели. Я стрелял с колена, и моя нога увязла в черноземе. Стоило резко развернуться и попытаться уйти, как я почувствовал острую боль в правом колене. Стопа не смогла развернуться вслед за телом.
Я упал на левое колено и на миг прилёг под деревьями, чтобы перевести дух, пока мы находились под плотным огнем.
Пулемет Кузи все ещё молчал. Найдя его взглядом, я встал на ноги и, прихрамывая, пошел в его сторону, прячась за деревьями, по которым системно прилетало. Кузя отчаянно дрался с пулеметом, глаза его были уже практически на мокром месте. Пулемет заклинило из-за попадания песка.
– Страшно, Кузь? – Я подошел к нему.
Это был странный вопрос, но мне хотелось его подбодрить, так как казалось, что в клине пулемета парень винит себя.
– Очень!
– Ну беги к окопам, Кузь. Я тут полежу.
Мы поменялись позициями, и я начал хаотично простреливать позиции противника, чтобы дать группе отойти. Одним из последних шел тот самый боец с высокой температурой, который прямо за мной упал, не подавая признаков жизни. Посмотрев через плечо, помню, даже подумал, что сволочная пуля его все же нагнала.
Один из замыкающих на развороте выстрелил с РПГ в качестве прощального подарка, и после такого шума температурящий боец вдруг вскочил на ноги со словами: “Что было? ” – “Живой”, – понял я. Сколько таких живых вышло и какие у нас потери, я еще не знал.
Последними шли мы с гранатометчиком, Сокол и парень с температурой, который просто перегрелся от нагрузки и потерял сознание.
Все уже подбегали к окопу (кроме хромающего меня), когда мы услышали очень противный нам звук. Звук, который будет ещё три дня нас преследовать.
Это был звук вражеского вертолета, сопровождаемый криком в рацию: “В укрытие! Вражеская вертушка!” Послышались первые запуски ракет.
Услышав крик в рацию про вертолет и звук залпа ракет, я стиснул зубы и перешел на хромающий бег и, забив на боль, рванул к блиндажу. Едва успел запрыгнуть – земля содрогнулась.
Вражеский вертолет выпустил по нам весь запас ракет и заодно отработал пулеметом, скосив все деревья вблизи позиций.
Мы даже не успели проверить свои потери после провальной атаки, как пришлось спасаться от небесного гостя.
Убедившись, что залп прошел мимо, пересчитали бойцов.
К огромному удивлению, никто не погиб и даже не был ранен.
Сейчас, спустя уже довольно продолжительное время, я смотрю на расклад сил в лесу, их позиции и засаду и понимаю, что, будь мы на их месте, мы бы не выпустили противника без колоссальных потерь. Божья воля и чудо вывели нас из “подковы”.
Старший офицер доложил командованию о провальной атаке ввиду превосходящих сил противника, но получил приказ: позицию отбить. Повторяйте штурм. В подмогу идёт десять пехотинцев.
На лицах присутствующих моментально проступило отчаяние. И их можно понять. Разведчики хоть и элитные военнослужащие, с определённым и довольно серьезным уровнем подготовки, но никак не штурмовики. У них нет соответствующей экипировки, оружия и, главное, – нет боевого опыта. У большинства. Это и было главной причиной отчаяния. Битва у Ворона стала первым истинным испытанием для большинства бойцов с отряда, так как в корне отличалась от ежедневной “стрелкотни” с вражеской разведкой в лесу.
Я осмотрел свое колено и заметил начало активного отека. Ощупав и “пропальпировав” его, убедился, что это скорее сильное растяжение, чем разрыв мениска. Достав эластичный жгут и туго затянув колено, временно решил проблему ноющей боли, но знал, что это не панацея. В скором времени колено даст о себе знать.
После приказа командования ожидать подмогу в виде пехоты мы сели в окопы и оказались под сильным артогнем, на удивление точным из-за корректировки с “птицы”. Понимая, что приход подмоги откладывается, я притулился спиной к стенке окопа и под звуки разрыва снарядов вокруг задремал. Усталость начала брать свое.
Проведя в полудреме минут тридцать, я открыл глаза – меня разбудил радиопереговор в эфире. Пехота была в одной позиции от нас и ждала конца артобработки. Когда обработка закончилась, аккуратно, помогая себе автоматом (так как СВД вернул этому проклятому мобилизованному недоснайперу), я встал в окопе и вышел в ожидании подмоги.
После сна о себе начало напоминать чувство голода.
Скажу сразу, забегая вперед, в начале рассказа я пояснил, что мы не брали с собой еду, воду, спальники, даже лишнюю теплую одежду. В первую же ночь мы успели осознать ошибку, хоть и были под крышей в заброшенном доме. Приближение второй ночи начинало меня волновать. Рацион питания наших бойцов состоял из половины стакана воды в сутки. И все. Без преувеличения. Из-за активной артобработки противника подвезти нам что-либо было невозможно, и три дня мы провели без еды с половиной стакана воды на бойца в сутки. Это реалии войны. Их надо принимать такими, какие они есть.
Подмогу возглавлял молодой 23‑летний сержант, которому мы на песке нарисовали позиции противника, высоту Ворона, подкову и маршрут движения.
Отдам должное, несмотря на молодой возраст, парень был смышлёный, отдавал своим адекватные приказы и без лишних обсуждений предложил выдвигаться.
Мы переформировали группу под новое наступление, добавив туда группу замыкания, в которую в этот раз вошел и я – из-за травмы. В нашу задачу входило прикрытие группы наступления, прикрытие отхода при провале и эвакуация раненых и убитых.
Возглавил атаку вновь наш будущий ротный Сокол.
Группа наступления выдвинулась во главе с Соколом по нашему обреченному маршруту, а мы сосредоточились за ними, заняв позиции в ожидании.
И вновь лес молчал.
Группа продвигалась, пока последний из бойцов не скрылся в лесной чаще. Тревожные шесть минут мы лежали неподвижно, пока тишину не разорвал первый выстрел с глушителя. И завязался бой.
Битва за высоту Ворона вспыхнула вновь.
Стрельба шла по широкой линии фронта, и я потерялся в этом вихре звуков от автоматов, винтовок, пулеметов, шмелей, мух, подствольников и РПГ. Через минуту послышались крики пехоты и разведчиков, что нужно уходить.
Первым отступал тот самый мобилизованный снайпер, который был наказан высшими снайперскими силами при пробной попытке выстрелить и знатно разбил себе лицо в кровь, убегая с безумным взглядом.
“Мелочь, а приятно”, – подумал я, провожая его взглядом.
Часть людей начала отступать с другой стороны, что осложняло распознание по принципу “свой – чужой”. Я увидел первых отступающих и выдвинулся с группой им навстречу. Мы заняли позиции около деревьев и, когда бойцы пробежали, открыли огонь в направлении противника. Ответка не заставила себя долго ждать.
Один из мобилизованных пехотинцев бежал, зажав палец на спусковом крючке, волоча автомат дулом по земле. Это закончилось тем, что в ногу себе по касательной он все-таки выстрелил. И упал.
“Идиот!” – заорал я, махнул двум бойцам из прикрытия и рванул забрать этого горе-стрелка.
Схватив его и закинув на плечи, мы начали отходить к окопу. Я отстреливался, позволяя ребятам отойти подальше, а следом вставал и лёгким бегом отходил сам. На большее моя нога была не способна.
Мы нырнули в окоп, и кто-то начал оказывать первую помощь нашему горемыке. В это время остальной окоп пытался вычислить в этом адском свинцовом дожде противника.
Последним с линии атаки вышел Сокол и тот самый молодой командир пехоты. Атака вновь провалилась.
Ответка укропов не заставила себя долго ждать, и бой переместился уже на наши позиции. Мы начали вести переписку со смертью длинными автоматными очередями из окопов.
Когда от наших пулеметов повалились замертво первые вэсэушники, укропы также плавно отошли. Организованно, грамотно, без особых криков в лесу. Похвально.
Бой утих, и пыль начала оседать, а мы занялись оценкой своего БК. Хотелось есть. Шли третьи сутки.
Наш командир из рации вновь был недоволен провалом и приказал идти в атаку третий раз. Мы огрызнулись, ответив, что нам нужны патроны, сухпайки, вода. Была дана команда отступать к укрепрайону для возмещения потраченного БК, получения сухпайков и воды. Пехота оставалась на позиции ждать нашего возвращения.
Выбрав момент, мы всей ротой вышли на маршрут движения и начали быстро проходить участок в километр, чтобы попасть к укрепрайону. Однако стоило нам выйти на маршрут, как послышался множественный свист сверху, прижавший нас к земле. 82‑мм миномет начал нам объяснять, что это была плохая идея. Мы попали в артиллерийский мешок.
Минометы насыпали хаотично, и вперёд, и за “шиворот”.
Лёжа на земле, я первый раз увидел такие близкие разрывы и красивые оранжевые вспышки, которые несли смерть и увечье. Небольшими группами, кто куда, мы начали выходить из “мешка”, укрываясь деревьями, в брошенных окопах или за воронками от снарядов. Сколько по нам было выпущено мин – даже затрудняюсь ответить.
Костыль бежал впереди, и у меня на глазах один из осколков стукнул в его броню. Но он бежал дальше. Значит, не пробило.
Первые разведчики добежали до укрепа и упали без сил. Все передвижение заняло дополнительно почти сорок минут, пока мы наконец не соединились всей группой. Из потерь был эвакуированный нами самострел-пехотинец, один осколочный у нашего разведчика, и это чудо, что мы вообще не были уничтожены за этот марш-бросок.
Мы вышли на связь с командованием и сообщили, что выбрались, ждём БК. Нам приказали ждать окончания артобстрела. И мы разошлись по длинному окопу, где, лёжа прямо на голой земле, пытались хоть немного отдохнуть.
Ожидание становилось мучительным.
Шла очередная ночь противостояния в лесничестве.
БК, еду и воду нам так и не смогли подвезти. Был ли причиной тому артобстрел или какую-то часть унесла себе пехота на тыловые позиции, сейчас уже нет смысла обсуждать. Факт остаётся фактом. Рацион нашего взвода по-прежнему состоял из половины стакана воды. Максимум ребята смогли добыть себе пару галет.
Спали прямо так, на голой земле вдоль окопа – блиндажи просто не были рассчитаны на тридцать с лишним человек. Да и к тому же были заняты пехотой. Теплой одежды, спальников и прочего не было. Погода ухудшалась – начался противный дождь. Часть неба при этом была абсолютно ясной. Я лежал в трофейной дубленке, подложив под голову каску, и смотрел на прекрасное звёздное небо Незалежной. Колено напоминало о себе при каждом движении, поэтому старался не шевелиться. Ребята массово кашляли. Пневмония не заставила себя долго ждать. Я знал, что после этого выхода свалятся все. Вопрос лишь времени.
К слову, о звёздах – как житель мегаполиса, световое загрязнение в котором огромно, я редко могу насладиться красотой созерцания звёзд, поэтому усыпанное ими почти без пробелов небо здесь меня завораживало.
Оно было прекрасным. Ни звуки арты, ни кашель и радиопереговоры не мешали мне наслаждаться звёздами. А с другой стороны, я даже начал получать определенное тактильное удовольствие от крупных капель дождя, мягко падающих на лицо. Дождь, словно очищающий небесный душ, смывал с наших лиц весь ужас минувших дней. Бронежилет пришлось снять, так как пластины замёрзли и можно было застудить себе все внутренности.
Два бойца и вовсе бредили от температуры и тряслись от озноба, но никто не жаловался. Таковы издержки любого конфликта.
Через пару часов меня вызвал один из командиров. Попрощавшись со звездным небом, я встал и прихрамывая пошел в командирский блиндаж.
Была поставлена задача вернуться под покровом ночи на прошлую позицию и небольшой группой проползти к позиции Ворона при поддержке пехоты. И если мы не сможем ее взять, то хотя бы уничтожить гранатомётами. Уничтожение позиции создало бы для нас буферную серую зону, что являлось единственным правильным решением. Командование по рации требовало запрыгивать в окоп под прикрытием и вести ближний бой, но это физически было невозможно сделать.
Моя задача была прикрыть ребят, для чего мне вновь дали эту мобилизованную снайперскую винтовку. Оценив БК и забрав у части ребят их магазины, мы выдвинулись в ночь небольшой группой на выполнение задания. Кто-то ещё спал, кто-то бредил, кашлял, но остальные провожали нас братскими взглядами, пока наша небольшая группа не растворилась в темноте и дожде на враждебной земле.
Мы выдвинулись вперёд.
… Дождь сопровождал нас всю дорогу до крайней позиции, как будто пытаясь отговорить от нашей затеи. Погода не на шутку разгулялась. Моя трофейная дублёнка промокла насквозь и вместе с ледяными пластинами брони тянула к земле. Наша небольшая группа дошла до позиции, мы коротко переговорили с пехотой и отправились медленными шагами в сторону этой проклятой лесной просеки, где нашли свою смерть разведчики соседнего полка. И где мы уже несколько дней безуспешно решали “территориальный спор” с противником.
Темнота поглотила лес. Нам приходилось останавливаться почти каждую минуту, чтобы ориентироваться. Фактически мы шли на ощупь. Пока старший группы сверял ориентиры, мы распределялись по периметру и просматривали в тепловизоры возможного противника.
Дорога занимала очень много времени. Шли с риском нарваться на растяжку, мину, засаду или выстрел из темноты. Часть пути решено было пройти ползком, чтобы подобраться к более-менее удачной позиции для выстрелов из реактивных огнеметов, известных как “Шмель”. Мое колено заныло сильнее всего за сутки. Я понимал, что, если отстану от группы, мне придется спрятаться в лесу до утра.
Мы поползли. Звуки вокруг полностью перекрывались шумом дождя, что нам было только на руку, так как противник боялся темноты. Но и обзор был нулевой из-за кромешной тьмы и дождя, поэтому я не представлял, как ребята смогут произвести такой тяжёлый и точный выстрел в таких условиях. Все вокруг слилось в один поток, и ползти нам приходилось, как и до этого идти, – на ощупь. Вода стекала по шлемам и каскам, попадая на лицо и полностью закрывая обзор.
Мы остановились перевести дыхание. Я опрокинулся на спину, полностью покрытый грязью, глиной и листьями. Начал пробивать озноб, вызванный сильным холодом. Может, и температурой. Я уже не понимал, чем.
Смотря на этот водопад с небес, я пытался отогнать противную и скользкую мысль о какой-то обречённости. Стараясь перевести мысли на что-либо иное, я внезапно вспомнил роман “Дюна” и отрывок из него: “Мир держится на четырех ногах: знание мудрых, справедливость великих, молитвы праведных, доблесть храбрых”. Если первые две вещи и не были присущи нашему командованию и этому месту, то последние две – вполне.
Молитвы праведных, обращенные к Богу ежедневно, поддерживают нас, а лишать мир доблести храбрых я не имел права. Прогнав обречённость, я собрался с силами, и, дождавшись команды, мы поползли дальше, навстречу судьбе, кромешной темноте и неизвестности. Ведь мир держится на доблести храбрых.
Я криво улыбнулся сам себе и, сжав винтовку посильнее, присоединился к движению.
Мы ползли почти 30 минут в быстром темпе, когда старший группы жестом показал остановиться. Расслышать что-либо было невозможно из-за ливня, но это значило, что мы прибыли к нужной точке, отмеченной ранее на карте. Пару раз в ходе передвижения на остановках мы наблюдали в тепловизор относительно недалеко от нас разведдозоры противника, скрывающиеся в блиндажах. Погода им не нравилась, и они старались лучше спрятаться от нее, пренебрегая маскировкой.
Сейчас же вокруг было пусто. В тепловизор просматривались только позиция Ворона и укрывающиеся там одинокие противники.
Мне дали жест рукой: “Наблюдай”. Я кивнул и, подумав: “Легче сказать, чем сделать”, попытался стереть грязь с лица. Стало только хуже, она осела на ресницах. Подняв лицо к небу и дав дождю себя умыть, я тревожно всматривался в быстро садившийся тепловизор: рассмотреть что-либо в обычную оптику было невозможно. Стрелять я буду интуитивно, на вспышки, звук и предположения.
Со мной остался один из бойцов. Он нервно оглядывался по сторонам в ночник, пока остальные отползли чуть вперёд и приводили “Шмель” в боевое состояние. Я тревожно вслушивался в пространство вокруг, понимая, что тепловизор вот-вот сядет. Приходилось игнорировать озноб, пытаясь глубже дышать. Парень рядом со мной очень сильно трясся, отвлекая меня, и мне пришлось ударить его ногой. Он подуспокоился. Озноб доконал и его.
Раздались почти парные выстрелы из “Шмелей”, я резко посмотрел в тепловизор на позицию Ворона. С ее стороны послышались сдавленные хрипы умирающих противников. Один из снарядов попал по основанию окопа, а вот второй… второй выглядел настолько прекрасно в тепловизоре, что заворожил меня. Позиция вся светилась от прямого попадания в блиндаж. Выживших там быть не может.
Ребята отбросили дымящиеся трубы и подбежали ко мне:
– Уходим!
Я встал на ноги, и, спотыкаясь, мы быстрыми шагами начали уходить, так как бежать по этой трясине было невозможно. Мы падали, вставали, местами ползли на четвереньках.
Из глубины леса начали раздаваться приглушённые выстрелы из автоматов с глушителями. Нас обнаружили с другой позиции…
Бойцы
Понять, откуда по нам велся огонь, было невозможно из-за глушителей и проливного дождя. Я только мог судить по свистящим мимо пулям о примерном направлении. Иногда приходилось останавливаться, падать на землю и стрелять интуитивно, чтобы хоть как-то замедлить темп стрельбы противника.
Когда к перестрелке присоединился пулемет врага, пришлось передвигаться ползком в попытках уйти прочь с линии огня. Прилив адреналина позволил мне игнорировать боль в колене, и мы интенсивно уползали под шквальным огнем. Грязь налипла на лицо сплошной маской, приходилось грязным отворотом бушлата пытаться ее стереть, отчего делалось только хуже.
Выстрелы становились все реже, и мне стало казаться, что противник или решил преследовать нас, или вообще остался на наблюдательных пунктах. Двигаться в ночи они не любят. Когда выстрелы затихли окончательно, мы остановились передохнуть, и единственный из нас, у которого ещё не сел ночник, нервно оглядывался, пытаясь усмотреть хоть что-то. Но в условиях дождя ночник был почти бесполезен. Мы молча заняли круговую оборону, пытаясь рассмотреть возможный “хвост” противника.
Тишина.
Переведя дыхание, мы встали на ноги и продолжили движение, сильно пригнувшись. Впереди были два наблюдательных пункта оппонентов, которые мы ползком преодолели ранее, но теперь у нас было две проблемы:
Первая – мы не найдем их без тепляков, а значит, нас ждал прорыв с боем.
И вторая – их уже предупредили, и нас будут ждать.
Пройдя обратно примерно тем же маршрутом, мы легли и начали движение мимо наблюдательного пункта, который примерно помнили. Задержав дыхание, мы пытались аккуратно проползти мимо, словно не касаясь земли. Нам помогла радиостанция, которая сработала на НП противника. Услышав ее, мы взяли резко вправо, и стоило мне выдохнуть, как авангард нашей группы задел тонко натянутую нить, которую невозможно было рассмотреть в темноте.
Неприятный щелчок сдетонировал, и в воздух взмыла красная сигнальная ракета. Наш боец сорвал секретку.
– Твою мать… – прошептал я.
Раздался шквальный огонь с двух сторон…
– Бегом!
Наша небольшая группа самоубийц вскочила на ноги и побежала в темноту, которую разрывали вспышки выстрелов с разных сторон.
Иногда мы останавливались и отвечали одиночными выстрелами в направлении вспышек. Получался обмен любезности на любезность в виде шквального ответного огня. Пули ложились так близко, что противный пронзительный свист возникал буквально над ухом или зарывался в землю вокруг нас. После нескольких интуитивных выстрелов моя снайперская винтовка дала клин. Гильза упорно отказывалась выходить из канала ствола.
Поскользнувшись и выругавшись в очередной раз, я резким движением убрал винтовку за спину и достал болтающийся на бедре 6П9, известный в простонародье как ПБ (пистолет бесшумный. – Примеч. авт.). Стрелять из него, тем более на таком расстоянии, было бессмысленной тратой патронов. И я не понимал в целом, зачем он в руках под таким шквальным обстрелом, но бежать без оружия казалось мне тогда еще большей глупостью. Пару раз я начинал отставать от группы из-за боли в колене и впивался взглядом в тепловизор, который предательски показывал мне два процента заряда. Находя спины бойцов, я сжимал зубы и ускорялся, ибо разделиться сейчас в лесу, в темноте под дождем на позициях противников означало неминуемую гибель или плен.
Отбежав достаточно, группа остановилась перевести дыхание, я же просто рухнул рядом с ними, перевернулся на спину и, тяжело дыша, вновь посмотрел на небо.
Дождь предательски поливал нас, но мы так смертельно устали, что апатия перебила все прочие настроения.
– Мы правильно идём? – шепотом спросил один из бойцов.
– Наверное… – неуверенно ответил старший группы.
Место нашей стоянки напоминало какую-то воронку среди густых деревьев. Тепляки разрядились, а ночник был бесполезен, так как требовал искусственного освещения от луны и звёзд, которого просто не было.
Мы решили остаться в воронке под проливным дождем, пока не начнет хоть немного светать. Было понятно, что мы взяли немного не тот угол и могли углубиться в лес в направлении противника или просто наступить на мину.
Договорились, что двое будут дежурить, а трое – отдыхать. На перерыв определили три часа.
Я выбил гильзу из винтовки, но в такой кромешной темноте снайпер был бы бесполезен. Поэтому, взяв автомат у одного из бойцов, я заступил на дежурство. Задача дежурного заключалась в том, чтобы отползти подальше от воронки и предупредить, если я что-то замечу. Боец с другой стороны выполнял тот же функционал.
Температура начала давать о себе знать. Под дождем в ознобе мне начали мерещиться силуэты, голоса, шаги. Я не мог их услышать в реальности из-за дождя или увидеть в темноте, но воспалённое сознание упорно утверждало, что здесь кто-то есть. Периодически я отрубался на несколько секунд, и полусонный температурный бред мешался с явью: мне казалось, что я в расположении или общаюсь с каким-то знакомым. Отчаянная борьба сознания и подсознания длилась на протяжении всего моего дежурства, и, подойди противник даже на расстояние броска гранаты, я бы не отличил иллюзию сломленного разума от реальности.
Дождь уменьшил свой ритм, когда мы пошли меняться, но в состоянии угасающего сознания мне было уже все равно. Я подложил винтовку и руки под щеку и то ли провалился в сон, то ли просто потерял сознание.
Я не помню, как пролетели эти полтора часа. Бесконечный и скоростной поток образов, видений из, казалось бы, моей прошлой жизни лился горным водопадом, и я начал бредить. Меня разбудил старший группы. С огромным усилием, не без помощи товарищей, я встал. После пробуждения мир кажется таким расплывчатым. Нереальным.
Дождь уже успокоился, и мы шли, абсолютно не скрывая своего присутствия, в том направлении, где, как мы думали, находятся наши позиции.
Нам было уже все равно.
Я вновь держал в руке пистолет, который до этого несколько раз ронял и, наклонившись, лениво подбирал. Спустя сорок минут после начала движения мы вышли к тому самому окопу пехоты, из которого начали свою вылазку. Послышались крики поднять руки, и защелкали затворы автоматов. Мы подняли по одной руке, показав повязки, и пошли дальше, не выразив никаких эмоций. Мне казалось, что мы, живые и настоящие, так и остались в этом ночном лесу.
Пехота удивлённо нас рассматривала, а мы, игнорируя их вопросы, шли на дальний рубеж, где ожидала наша разведрота. Противник проснулся. Осадки из 82‑мм и 120‑мм минометов начали щедро сыпаться по нашим окопам. А мы шли. Шли пешком, не делая даже попыток побежать. Один из бойцов умудрился даже закурить, хотя мне казалось, что все сигареты уже безнадёжно испорчены после ночного потопа. Мы шли, не скрываясь ни от птиц, ни от снарядов, ни от кого. Всем своим видом мы проявляли безразличие к дальнейшим событиям, ибо наша усталость угробила нас настолько, что мы стояли на ногах по понятным только Богу причинам.
На позиции сказали, что разведрота окопалась в ночи восточнее и наткнулась на разведку врага. После боя враг откатился, а ребята усилили окоп и получили приказ выходить. Представил, как им пришлось рыть окоп в ночи, под ливнем, вступить в бой, углублять окоп, усилять его и потом выходить… И невольно проскользнула мысль, что, может, нам и повезло.
Мы встретились с остатками нашей роты, которые равнодушно, без малейших эмоций нам кивнули, и продолжили идти в направлении “нуля”, где нас ждал “Урал” для эвакуации.
Шли долго, но для тех, кто подсознательно “иссяк”, время течет иначе.
Как говорил Эйнштейн, время зависит от позиции наблюдателя.
А позиция у нас была потенциальных живых трупов. На последнем рывке закинув себя в кузов “Урала”, мы начали валиться вдоль железного кузова и сразу вырубаться.
Многих знобило, кто-то бредил, как я прошлой ночью, а те, кто был в сознании, выражали своим видом безразличие к миру вокруг.
Шел пятый день нашей битвы у высоты Ворона. Пятый и последний. Позицию мы сожгли, за Ворона отомстили, но заглядывая в глаза ребят вокруг, я понимал, что многие из нас оставили часть себя на этой позиции. Именно это испытание стало той точкой, где каждый четко осознал, где мы и чем мы рискуем. На что нам приходится идти в своем порыве защитить Родину.
Ехали молча. Никто ни разу не заговорил. Так же молча мы выпадали из кузова перед нашими домами и сразу шли пить воду. Много воды. Воды, которой в достатке здесь, на хозяйстве. Воды, которой нам так не хватало там.
Я выгреб все мыслимые и немыслимые медицинские препараты на стол. Мы заваривали себе пакеты с антигриппином или ему подобными средствами, пили аспирин и разбредались по комнатам. Стояние у высоты Ворона подошло к концу. Я упал на свой спальник, завернулся в бушлат, и усталость поглотила меня.
Ведь, закрывая глаза, мы закрываемся изнутри в темноте.
– Покойся с миром, Ворон.
Последняя мысль, которая промелькнула как крайняя точка моей опоры в реальности, и очень быстро ей на смену пришла тишина».
Вот такой бой прошел за высоту Ворона, как один из тысячи боев с тысячью тысяч испытаний наших бойцов в Серебрянском лесу, под Бахмутом, в Работино. И разве что вспоминались кадры из фильма «Они сражались за Родину» о тяжелых боях летом 1942 года, в котором последнюю свою роль солдата сыграл Василий Шукшин.
29 ноября 2023 года