Члены Совещания по обороне в качестве рецепта сохранения боеспособности армии видели «бережливое расходование человеческого материала в боях при терпеливом ожидании дальнейшего увеличения наших технических средств для нанесения врагу окончательного удара»13.
«Записка» членов Особого совещания, полученная в Ставке и доведенная до сведения командующих фронтами, вызвала со стороны последних саркастическое негодование. Выразителем общей точки зрения стал генерал А. А. Брусилов[ 5 ].
Он писал:
«Наименее понятным считаю пункт, в котором выражено пожелание бережливого увеличения наших технических средств для нанесения врагу окончательного удара. Устроить наступление без потерь можно только на маневрах: зря никаких предприятий и теперь не делается, и противник несет столь же тяжелые потери, как и мы… Что касается до технических средств, то мы пользуемся теми, которые у нас есть: чем их более, тем более гарантирован успех; но чтобы разгромить врага или отбиться от него, неминуемо потери будут, притом — значительные»14.
Вторил Брусилову главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Рузский, указавший в своем ответе, что война требует жертв, и любой нажим в этом вопросе на военачальников может привести к снижению инициативности. Более того, Рузский, не будучи уверенным, «что с продолжением войны мы превзойдем своих противников в техническом отношении», считал сбережение людских ресурсов в таких условиях крайне невыгодным.
В таком контексте предложение «заменить энергию, заключающуюся в человеческой крови, силою свинца, стали и взрывчатых веществ» выглядело даже наивным.
В войне 1914–1917 годов российское войско одержало несколько больших побед — выиграв Галицийскую битву, осуществив Брусиловское наступление и взяв Эрзерум. Выдержав множество тяжких сражений, оно, увы, потерпело судьбоносное поражение в Восточной Пруссии и потеряло в 1915 году Польшу и Галицию. С этого перелома начался окончательный крах царской армии, уже неостановимый, достигший пика к 1917 году. (Об этом — в главе «1917 год».) Тухачевский был участником первого наступления армий Брусилова и Рузского в Галиции, наступательных операций русских войск в Польше, то есть того периода войны, когда она носила маневренный, наступательный характер, когда боевой дух войск был максимально высоким.
Он провел в окопах Первой мировой семь месяцев, ставших для него хоть и коротким, но насыщенным и успешным боевым опытом. Увиденное в эти месяцы явилось для наблюдательного, получившего прекрасную теоретическую подготовку молодого офицера примером катастрофической «недееспособности» армейского руководства в новых условиях. Всегда подчеркнуто критично относившийся к Николаю II и его генералам, самоуверенно рассуждавший о реорганизации армии, юный Тухачевский смог теперь не из учебного класса и не с парадного плаца, а из окопа наблюдать за ситуацией, анализируя происходящее на уровне микро–и макросоциума. Топчась в слякоти польских полей и перелесков, ночуя под мокрым снегом Ивангорода, можно согревать себя мыслями о грядущих свершениях, выстраивать боевые операции, которые в совсем недалеком будущем, конечно же, станут реальностью.
Но, обладая живым умом и кругозором, даже будучи всего лишь подпоручиком, выпущенным на поле боя прямо из училища, нельзя не видеть иррациональности происходящего.
Тухачевский, разумеется, не мог знать о переписке гражданских и военных властей о «сбережении человеческого материала», не имел общефронтовых сводок, но из своего окопа он видел красноречивую военную повседневность. Он в этом отношении был, как сказали бы в советское время, «типичным представителем» либерального молодого офицерства, начавшего анализировать кризис и приходившего ко все большему разочарованию. Впрочем, личная судьба подпоручика складывалась более чем удачно.
«Стык» двух реальностей — внешней, социальной, и внутренней, личной — усиливал в его мировоззрении двойственность, столь удивлявшую окружающих. Он сделал выбор, и судьба пока оставалась на стороне этого выбора.
Галицийская битва (август–сентябрь 1914 г.) — стратегическая операция Юго–Западного фронта, целью которой был разгром австро–венгерских войск и овладение Галицией.
Она велась на фронте протяженностью в 320—400 км между Вислой и Днестром. В результате боев АвстроВенгрия потеряла 400 тысяч человек, Россия — 230 тысяч 15. Освободив Галицию и австрийскую часть Польши, русские войска создали угрозу вторжения в Венгрию и Силезию, вынудив германское командование экстренно перебросить часть сил с Западного на Восточный театр военных действий.
Эти бои на Юго–Западном фронте и стали боевым крещением выпускника московского Александровского военного училища, только что произведенного в подпоручики Михаила Тухачевского. Блестяще окончивший училище Тухачевский так и не успел приобщиться к светской офицерской жизни.
«Выпуск был произведен на три недели раньше нормального ввиду объявления мобилизации, а именно 12 июля 1914 г. Был произведен в офицеры и вышел в Семеновский полк, с которым сразу же и выступил на войну»16, — упоминал Тухачевский в автобиографической «Записке о жизни».
Перед отправкой на фронт он заехал домой. Сохранилось лирическое воспоминание об этом прощании:
«Михаил Николаевич держал себя непринужденно, утешал мать, даже острил и все поглядывал вдоль перрона, точно кого–то ждал. Поцеловав в последний раз мать, Тухачевский встал на подножку и смотрел куда–то вдаль. Поезд уже тронулся, когда со стороны вокзала появилась девушка. Михаил прыгнул на платформу, обнял девушку, поцеловал ей руку и, догнав поезд, на ходу вскочил на подножку»17.
Боевые действия начались для подпоручика Тухачевского роты Семеновского полка 1 августа 1914 года — сразу с ожесточенных боев. С 19 августа по 3 сентября полк принимал участие в Люблинской операции. Он проявил явное и вполне объяснимое стремление выделиться — стать первым.
Юношеская, безоглядная смелость, амбициозность, замеченная еще в училище, сочетались с холодным умом и умением на практике применять совсем недавно полученные теоретические знания. Несомненно, куража добавляло и ощущение ответственности перед предками — потомственными «семеновцами» дедом и прадедом. «Есть упоение в бою». В течение семи месяцев пребывания на фронте Тухачевский получил пять орденов — беспрецедентно, как по количеству, так и по качеству полученных наград.
Впервые о Тухачевском заговорили при взятии Семеновским полком города Кржешова. Так, князь Ф. КасаткинРостовский, служивший капитаном в Семеновском полку, вспоминал:
«Второй батальон, в б–й роте которого находился Тухачевский, сделав большой обход, неожиданно появился с правого фланга австрийцев, ведущих с остальными нашими батальонами фронтальный бой. И принудил их поспешно отступить. Обход был сделан так глубоко и незаметно, что австрийцы растерялись и так поспешно отошли на другой берег реки Сан, что не успели взорвать приготовленный к взрыву деревянный высоководный мост через реку. По этому горящему мосту, преследуя убегающего неприятеля, вбежала на другой берег б–я рота со своим ротным командиром капитаном Веселаго и Тухачевским. Мост затушили, перерезали провода, подошли другие роты, переправа была закреплена, причем были взяты трофеи и пленные»18.
Горящий мост, успешная атака — настоящее «боевое крещение», вдохновляюще красивый фронтовой дебют.
Подробно описал этот бой и другой однополчанин подпоручика Тухачевского — полковник Зайцов, русский военный историк–эмигрант.
«Взять в лоб Кржешовский тет–де–пон, однако, несмотря на потери и доблестное фронтальное наступление наших батальонов, было нам не по силам. Слава Кржешовского боя, разделенная всеми его участниками, все же в особенности принадлежит нашему 2–му батальону, командир которого полковник Вешняков решил, по собственному почину, обойти Кржешовский тет–де–пон и атаковать его с юго–востока, прорываясь вдоль Сана к переправе.
Командир 6–й роты капитан Веселаго, во главе своей роты, бросился на горящий мост и, перейдя по нему р. Сан, овладел переправой.
Кржешов пал, и Семеновцы перешли через р. Сан, захватывая пленных, пулеметы и трофеи. Смелый почин нашего 2–го батальона и удар 6–й роты дали нам Кржешовский тет–де–пон и сломили фронт сопротивления австрийцев по Сану»19.
Результатом этой красивой тактической операции стало отступление 1–й австрийской армии к Кракову и далее в западную Галицию за реку Дунаец.
За Кржешовский бой командир роты капитан Веселаго получил Георгиевский крест, Тухачевский — Владимира 4 степени с мечами. О Тухачевском заговорили, но сам он своей первой наградой был недоволен, считая, что так же, как и Веселаго, заслужил Георгиевский крест.
Это недовольство явилось для Тухачевского лишь дополнительным стимулом, подстегивавшим его стремление к самоутверждению на поле боя.
«…Не могу сказать, чтобы он пользовался особенной симпатией товарищей. Первый боевой успех, конечно, вскружил ему голову, и это не могло не отразиться на его отношениях с другими. Его суждения часто делались слишком авторитетными. Чуждаясь веселья и шуток, он всегда был холоден и слишком серьезен, что совсем не было свойственно его возрасту, часто с апломбом рассуждая о военных операциях и предположениях. С товарищами был вежлив, но сух, и это особенно бросалось в глаза в нашем полку, где все жили одной дружной семьей. Строевой офицер он был хороший…» — такие воспоминания оставил князь Касаткин–Ростовский.
Другая характеристика является вполне логичным дополнением к портрету «слишком серьезного, держащегося одиночкой, безупречного в службе» подпоручика. Это любопытнейшее свидетельство оставил отец приятеля Тухачевского — подпоручика Н. Н. Толстого:
«Он очень молод еще, но уже выделяется заметно: хладнокровен, находчив и смел, но… Непонятно, на чем все это держится?
Это тип совершенно особой формации. Много в нем положительных качеств, он интересен, но в чем–то не очень понятен. И откуда берутся такие? Молодой из ранних. Ни во что не верит, нет ему ничего дорогого из того, что нам дорого; ум есть, отвага, но и ум, и отвага могут быть нынче направлены на одно, завтра же — на другое, если нет под ним оснований достаточно твердых; какой–то он… — гладиатор! Вот именно, да, гладиаторы, при цезарях, в языческом Риме могли быть такие. Ему бы арену да солнце и публику, побольше ее опьяняющих рукоплесканий. Тогда есть резон побеждать или гибнуть со славой… А ради чего побеждать или гибнуть за что — это дело десятое…»21 Склонному к героической романтике, начитанному, увлекавшемуся древней военной историей Тухачевскому, вероятно, самому понравилось бы такое уподобление. Некоторая подверженность рисовке, отмечавшая его еще в детстве и юнкерской юности, стремление к лидерству и потребность в пьянящих рукоплесканиях — все это в сочетании с явной профессиональной неординарностью — личностная доминанта Тухачевского периода Первой мировой войны. Стоит ли удивляться, что в порыве откровенности он, не сдерживая эмоций, признавался молодым однополчанам: