Несмотря на слабость к алкоголю («А кто не пьёт? Ты мне скажи!»), это был безобидный, скромный и очень исполнительный командир орудия, готовый прийти на помощь всегда и любому. А то, что Бурый был наводчиком именно его орудия, Бублика радовало особенно. И не только по причине профессионализма, но и потому, что Димка Бублик, будучи ленивым до чтения, тем не менее умел быть самым благодарным слушателем устных пересказов различных романов, которые часто декламировал Бурый. Временами Бублик засыпал под воздействием мерного потока иногда непонятных (для его уровня начитанности) слов. Когда в его орудийном расчёте появился российский доброволец с позывным Седой и за первый час знакомства рассказал пять дюжин анекдотов и краткую историю Приазовской Болгарии, Димка откровенно не скрывал радости. И снова не потому, что в его распоряжении оказался шустрый и крепкий заряжающий, а скорее всего по причине расширения репертуара «литературных вечеров», так обожаемых Бубликом. Складывалось впечатление, что, словно крот, пробыв треть жизни в подземелье, он вдруг увидел солнечный свет, чистую красоту природы, свежую голубизну неба и узнал, что «наверху» совсем другое, более богатое и насыщенное многими событиями и знаниями бытие, которое прошло до обидного мимо его ещё молодой биографии. И вот благодаря войне, именно благодаря этой страшной и грязной войне, потомственный шахтёр вышел из забоя и встал в строй, где рядом, плечом к плечу стояли тысячи таких же шахтёров, металлургов, водителей, сельчан, продавцов, бухгалтеров, артистов, бывших заключённых и милиционеров. Это были люди с разным достатком и уровнем образования, интеллектом и мотивацией. Но среди них было очень много людей, которые знали гораздо больше Димки Бублика и, по сути, для него становились некими ходячими и говорящими библиотеками-энциклопедиями в самых широких человеческих познаниях. Оставалось только вытянуть из этих людей по максимуму их знания, чем Димка и пользовался при любой возможности. Война для него стала университетом…
Первым заряжающим в расчёте Бублика был Тоха по имени Антон, который только и успел в жизни, что окончить бурсу, как началась война. Задорность, часто переходившая в бесшабашность, изумительным образом сочеталась с высокой выдержанностью и спокойствием в боевых условиях. Никто и никогда не мог упрекнуть его в нечестности, в желании увильнуть от работы или дополнительных нагрузок. Он первым и без уговоров ловко забирался на кузов грузовика во время разгрузки-погрузки снарядов, без предупреждения и заранее подготавливал боекомплект и рабочее место перед боем, всегда был среди добровольцев, когда была нужда в таковых для исполнения сложных боевых задач. Тоха был дружен со всеми, однако в душу к себе никого и никогда не подпускал даже в минуты общих застолий после огневых позиций. Когда подвыпившие одно-батарейцы начинали изливать ноющую боль в жилетку друг другу или спьяну делились радостными планами на жизнь, то Антон оставался и здесь всего лишь сочувствующей жилеткой и не более.
Когда Андрюха Тень появился в батарее, всем захотелось его назвать Шуриком. Шустрая ходьба при невысоком росте, несколько отрывистая, но грамотная речь, традиционная широкая белозубая улыбка в приветствии и привычка поправлять роговые очки на переносице во время разговора всем без исключения напоминали в Андрюхе Шурика из «Кавказской пленницы». Но он назвался Тенью, и на этом вопрос был снят, хотя бывало часто, если кто-нибудь из бригады, не зная этого позывного, разыскивал батарейного то-погеодезиста, то чётко называл его приметы следующим образом: «Ну этот, как его? На Шурика похож! Во!»
Как и многие в батарее, Андрюха начинал в 2014-м с блокпостов и участвовал в различных батальонах, которые в первое лето войны создавались чуть ли не в каждом посёлке и даже городском квартале. Служба в бригаде была не случайна для него ввиду её удобного географического расположения рядом с домом. Так что если большинство артиллеристов гаубичного дивизиона защищали в целом территорию республики, находясь за десятки и даже сотни километров от жён и детей, то Тень держал оборону практически за околицей своей малой родины, в чём и проявлялась его практическая натура человека неприжимистого, но рачительного и экономного. Тут, пока одни в увольнении время и деньги теряют, Андрюха раз – и в домике. Буквально как тень в полдень – вот она с одной стороны плетня, а глядишь, и уже с другой…
Игорь Шурави вернулся из Афганистана в год вывода Советской Армии в далёком 1989-м, пробыв в горах Гиндукуша полтора года и уже к своим девятнадцати узнав все «прелести» войны в составе десантно-штурмовой роты. На гражданке Игорь выбрал не менее героическую и в то же время весьма опасную работу горноспасателя, также по «династийной» традиции. В батарее частенько учил молодёжь правильно управляться с личным оружием, показывая разные маневренные переходы в стрелковом контактном бою. И хотя артиллеристам сия наука была вроде и ни к чему, но особенно молодые парни с охотой перенимали некоторые приёмы и даже иногда превосходили Шурави в ловкости.
Игорь был человеком немногословным, но умеющим слушать и включаться в разговор только по темам, в которых он сведущ, дабы не оконфузиться и не оказаться пустозвоном. Одним словом – серьёзный семейный мужик с самой что ни на есть рабочей закалкой.
Коля Крылатый и Антон Шоненко за два года до войны окончили один машиностроительный техникум в Донецке, пришли на батарею с самого первого дня её формирования, ещё осенью 2014 года, и с рядовых заряжающих доросли до командиров расчётов, оттачивая мастерство в боях. Они были разные, но, дополняя друг друга, создавали образ единого целого. Всегда весёлый светловолосый Николай был настоящим рубахой-парнем, никогда не хмурился и не унывал, умело скрывая собственные душевные страдания от чужих глаз. Темноволосый черноглазый Шон всегда был покрыт ореолом подозрительности, скуп на беседы и досужие разговоры в курилке. Казалось, что совсем не война сделала его таким, тем более что он никогда на словах не проявлял какой-то злой агрессии к украинской армии или к нацистам. Но работали парни со своими расчётами как настоящие снайпера, которым чаще других доверялась какая-нибудь разовая «ювелирная» работа по важным целям. Когда же их начинали хвалить, то Крылатый не мог удержаться от некоторой дозы хвастовства, в то время как Шон только скупо изображал ироничную улыбку.
Седой появился в батарее незадолго до описываемых событий, но уже успев побывать в переделках во время сопровождения гуманитарных грузов по прифронтовым городам. Однажды, объявляя жене в Екатеринбурге о своём решении поехать добровольцем на Донбасс, он услышал в ответ жёсткую фразу: «Без рук и ног не возвращайся!» Этого было достаточно, чтобы уже через пару часов сидеть в плацкартном вагоне поезда, направляющегося в Ростов-на-Дону. За окном мелькали огнями нарядные ёлки, и страна готовилась встретить новый, 2015 год. Через двое суток он уже был в Донецке, как потом любил повторять: «В этот день моя жизнь изменилась навсегда-в неё пришла война».
Седой был самым возрастным батарейцем, повидавшим жизнь и мир, сочетавшим в себе отблески житейской мудрости, разбавленной юношеским максимализмом и даже мальчишеством. Парням нравилось слушать его рассказы о странах и уголках большой России, где ему посчастливилось пожить, занимаясь той сферой мироустройства, которой он посвятил когда-то долгие годы своей научной практики. В остальном на огневой, на БК или на учениях посторонний человек вряд ли смог бы выделить Седого из массы остальных бойцов. Ну, разве только по серебристой седине, которая присуща мужчинам, прожившим полвека на этой грешной планете Земля и повидавшим разное.
Мужчины спали и видели, быть может, сны из мирной жизни, которая, как уже многие на Донбассе понимали, откладывалась надолго…
Глава 3
Корректировщики пробыли на «глазах» почти трое суток и вернулись под утро. Николай Амиго, в отличие от своего подчинённого, выглядел сумрачно и озлобленно. Лёня Студент, устало прихрамывая и поддерживая рукой правую половину задницы, еле ковылял, виновато опустив глаза.
Амиго сразу прошёл и разгрузился у командирской палатки, кинув вслед Студенту:
– Эй, придурок! Далеко не сваливай там. Камуфляж постирай и Бате верни, детонаторы с гранат сними и мне принеси…
На это странное обращение Лёня кивнул головой и двинулся к своей палатке, которую делил с Седым на двоих.
Бойцы, знавшие не один месяц Николая, поняли, что Амиго расстроен не на шутку, всегда сжатая пружина его потревожена и вот-вот сработает…
В течение дня из красочного рассказа Коли Амиго, несколько раз поведанного в лицах и с соблюдением лучших традиций мастеров русского фольклора, братва знала практически каждую минуту того трёхдневного кошмара, который пришлось пережить бывалому разведчику рядом с этим «хреном моржовым», «ушастым дегенератом», «чмошным пентюхом» и «чучундрой дуболомовой». И это были далеко не все «ласковые» эпитеты, которыми Амиго одаривал с каждым новым пересказом своего недавнего напарника…
– Что же Студент там натворил? – спрашивали батарейцы, наблюдавшие сюжет словно ожившей картины Фёдора Решетникова «Опять двойка».
А дело, как потом стало известно, обстояло так…
…Солнце уже близилось к закату, когда их отвезли поближе к первой линии соприкосновения, оставив у самого подножья пологой возвышенности, покрытой пожухлой свалявшейся густой травой, косить которую было и некому, и некогда, и просто нельзя по причине крайней близости передовой.
– Смотри, Студент, сколько сена пропадает зазря, – по ходу движения заметил Амиго.
Лёня помалкивал, начиная задыхаться, не дойдя даже до середины пути к вершине холма. Под вечерним, но жарящим солнцем пот выходил из пор на его худом лице мелкими, но частыми крупицами. Он постоянно вытирал его, всякий раз снимая с головы уже насквозь промокшую кепку, но старался не отставать от быстро уходящего упругими шагами старшего группы.