.
Прикол в том., что они ослепли и объявили всем, что это российское лазерное оружие. Вроде все наблюдали вдесятером в один бинокль. Лазером посветили, и они ослепли. Но на самом деле всё было немного по-другому. Солдаты, оказывается, нажрались то ли «незамерзайки», то ли метилового спирта, который сам по себе — яд. И, соответственно, ослепли. Хорошо, не подохли. Или плохо… Но в любом случае в их армии убыло…
В Тернополе солдаты напились самогона и ослепли
Бабушка-привидение
Наше пребывание в Семёновке можно поделить на две части: до 3 июня и после. До укроповского штурма Семёновку бомбили в основном миномётами и лёгкой артиллерией. ВСУ и нацгады как будто прощупывали оборону. Регулярно обстреливая нас и жилые дома, они как бы проверяли реакцию России и мировой общественности. До конца мая они использовали лёгкую артиллерию, но после признания Россией легитимным новоиспечённого президента Украины Петра Порошенко у них были полностью развязаны руки. Они сразу же нарушили шаткое перемирие и подкатили к своим позициям РСЗО и гаубицы. Самое интересное, что до выборов Турчинов практически не использовал регулярные вооружённые силы Украины. Видимо, были научены горьким опытом перехода на сторону народа роты 25-й аэромобильной бригады. Мало того, что они отказались стрелять по мирному населению и сдались ополченцам, благодаря им у нас появились БМД с грамотным офицером-десантником бывшей 25-й бригады Тараном, несколько десятков автоматов, установки ПТУРС и самое главное — три пусковых установки ПЗРК. Благодаря этому невиданному аттракциону щедрости адекватных украинских военных, нас не выбили укры из города в первые дни войны. До конца мая против нас в основном воевал «Правый сектор» и нацгады. ВСУ стояли разве что на блокпостах, и то относительно далековато от фронта.
3 июня они обломали зубы о крепкую оборону идейных ополченцев в Семёновке, а на следующий день на передовые позиции укров приехал кто-то из военного начальства. Чтобы как-то сгладить своё поражение, они решили устроить ещё один показательный авианалёт на наши позиции. 4 июня посёлок опять обстреляли «сушки» и танк, который стоял за мостом в зелёнке, чтобы мы не могли его засечь.
После 3 июня я в основном перемещался по Семёновке и окрестностям с Вохой на машине. Бомбёжки усилились, раненых становилось больше, а эвакуировать их мог на своём автомобиле только водитель Моторолы. Часто вместе с нами ездил и сам Мотор. Мы общались, сдружились ещё больше, чем прежде. Мне с Вохой было интересно, так как мы оба молодые и разговаривали на одной волне.
4 июня мы много ездили по передовым позициям — отвозили по поручению Моторолы боеприпасы из Славянска, а под вечер решили переночевать не в расположении ополченцев, а где-то в жилом секторе. Посёлок ещё с начала мая сильно опустел. Людей было мало, да и те не выходили из домов или погребов. Пройдясь по селу, мы присмотрели себе место в подвале заброшенного дома. Сыро, но безопасно. Даже консервы на полках хранились, однако мы сначала не посмели их трогать. Но когда убедились, что у нас ничего съедобного кроме хлеба не осталось, всё же открыли одну баночку огурцов.
Следующий день я и Воха также провели в суматохе, постоянно курсируя между Славянском и Семёновкой на машине. Время близилось к ночи, но спать в погребе было уже нельзя: из-за сырости у меня и Моторолы начался насморк.
Мы поездили по тихому посёлку, заглядывая в каждый двор — нет ли где открытой двери. В одном из кварталов действительно стоял дом с поваленным забором и открытой настежь дверью. Мы решили переночевать там.
Зашли тихо внутрь — никого. Но такое впечатление, что хозяева ушли только недавно. В доме мы обнаружили три комнаты и две старые советские кровати. Видно, что в доме жила пожилая женщина, но были и мужские вещи. Моторола сказал: ничего не трогать и дал команду «отбой».
На команду «спать» я среагировал последним, поэтому мне досталось спальное место в отдельной комнате, но на полу. Моторола с Вохой, не раздеваясь, бухнулись в кровати и дали храпака, а я сначала подготовился. Окно в своей комнате заставил всякими тряпками и броником, чтобы в случае обстрела на меня не посыпались либо осколки от мины, либо стёкла. А потом решил нас всех обезопасить на случай, если в дом войдут супостаты.
Я поставил растяжку. Только не боевую, а сигнальную. Сначала накидал у входа в дом кучу пустых пластмассовых баклажек, которые имелись у хозяйки, а потом натянул бежевого цвета нитку между тумбой и кроватью. Бежевого цвета для меньшей заметности. К одному концу нитки примотал стеклянный стакан на тумбе, а другой привязал к изголовью кровати. Таким образом, если кто-то попытается незаметно пробраться, то не заметит растяжку, сорвёт её и уронит стакан. А от шума я уже проснусь и использую по назначению железную боевую подругу, с которой я спал в обнимку. Сделав все дела, я уснул с чистой совестью и чувством выполненных мер безопасности.
Примерно часов в семь-восемь где-то вдалеке укры что-то бомбили, но нам, очень уставшим, это не помешало проспать аж до девяти утра. Проснулся я из ребят первым. Открыл глаза и увидел такую картину: передо мной стоит маленькая бабушка лет 70-ти и молча на меня смотрит. Спросонья я сначала не поверил в реальность происходящего, а потом, когда я увидел, что стакан стоит на том же месте и даже верёвка не сорвана, у меня появились мысли, что я умер, и меня так встречают на том свете. Но окончательно открыв глаза, я убедился, что бабушка настоящая. Я резко подорвался с постеленного на полу матраса и вопросительно на неё посмотрел.
— Сына, вы кто? — спросила она.
— Мы… Эмм. Военные. Ну, то есть, ополченцы. Мы, получается, в вашем доме спим?
— Ничего, сынок. Вы правильное дело делаете.
— А как вы сюда прошли? — опомнившись, спрашиваю я. — Ведь там стакан должен был упасть.
— Так я зашла, сначала увидела свои бутыли разбросанные, пособирала их, а потом и верёвки понаставленные. Я их даже не трогала — просто приподняла и под ними прошла.
Мне стало до того неловко, что я не знал, куда себя деть и что сказать. Но по её доброжелательному лицу было видно, что она всё понимает.
К тому времени уже зашевелились в кроватях Мотор и Воха. Командир, увидев бабушку и поняв, что это хозяйка дома, сразу выпалил:
— Мы только переночевать пришли. Мы ничего не трогали и не брали, так что не волнуйтесь.
Он этим сразу хотел предупредить все возможные конфликты. Но бабушка оказалась очень доброжелательной и понятливой. Она сказала, что носила продукты на первые блокпосты в Семёновке, но потом из-за блокады города перестала, потому что у самой не осталось еды. Ещё она рассказала, что видела бой, где погиб пулемётчик (Медведь) 5 мая, а после 3 июня, когда ВСУ активизировались с новой силой, она пошла ночевать в погреб к подруге, так как у той он был глубже и безопасней.
Пообщавшись с приятной бабушкой, мы собрались уходить. На прощанье она нам сказала:
— Ночуйте и дальше, я всё равно пойду вечером к соседке.
«Правый горит, ухожу на базу… Туши, Паша, туши… Приготовиться к покиданию…»
6 июня мы ночевали у той же бабушки, пока нас не разбудила привычная канонада, утренняя свежесть и гул самолёта-разведчика Ан-30. Мы оделись, экипировались и побрели к машине. На просёлочной дороге бомбёжка усилилась и приблизились разрывы. Когда мы побежали к машине, вдруг рядом засвистела мина, я хотел пригнуться, но зацепился за камень и упал. Снаряд разорвался в нескольких десятках метров — осколки застучали по железным воротам и заборам. Воха с Мотором сначала подумали, что меня ранило и подбежали поднимать:
— Вандал, тебя зацепило?
— Нет вроде, споткнулся просто, — быстро ответил я.
Они меня подняли и хотели бежать дальше, но вдруг
я поднял голову и увидел в небе всё это время гудевший Ан-30. Как-то странно у него поблёскивало правое крыло. Сначала я подумал, что он выбрасывает тепловые уловки, но следующей секунды хватило, чтобы понять — самолёт-разведчик подбит. Правое крыло отчётливо пылало огнём. Я заорал:
— Подбили, подбили! Самолёт горит!
Воха с Мотором тоже подняли голову и завопили от радости. Забыв про бомбёжку, мы стояли, задрав голову наверх, и следили за горящим укровским разведчиком. Рация сразу ожила — все наперебой комментировали воздушную победу ополченцев.
Но падение самолёта мы так и не увидели. Он рухнул на украинской территории. Два члена экипажа хоть и получили ранения, но смогли выброситься с парашютами, а остальные шесть человек погибли.
Позже в Сети появился радиоперехват переговоров пилотов сбитого Ан-30Б[152]:
«…Блокпост. От него северней-метров 200, два автобуса стоят. Больше техники не наблюдаю».
Второй пилот ему отвечает:
«Я имел в виду фуры, которые раньше сгорели, сейчас там не было грузовых машин. Где школа — я не знаю».
Пролетает Черевковку:
«…Постараюсь… Черевковка, церковь».
Пилоты между собой:
«Правый горит, ухожу на базу… Включена… Туши, Паша, туши [нецензурно]… На приёме… Нет. Приготовиться к покиданию, [нецензурно]».
Ну а что? Война идет — нечего летать, как однажды сказал казачий атаман из ЛНР Николай Козицын.
Как я «ранил» Boxy огнетушителем
Рядом с «Метелицей» стояла автомойка, в которой хранились боеприпасы для всего Семёновского гарнизона, а также располагалась «больничка», оборудованная мной в подвале. И с тех пор, как танком расхреначили здание гостиницы, мы почти всё время проживали там.
Укровский танк, не дававший покоя ни мёртвым, ни живым, ни ополченцам, ни своим, продолжал долбить из своей пушки по всему, что движется в районе семёновского перекрёстка. Одним из снарядов он попал в крышу гостиницы и зажёг её. И хоть «Метелица» уже ничего ценного собой не представляла: все ополченцы её покинули ещё несколько дней назад, — пожара на своей территории мы допускать не хотели. Рядом был проложен газопровод, электрические провода, поэтому мы решили, несмотря на обстрел, потушить гостиницу.