ет. Я написал в Иркутск и в правление Компании, прошу, чтобы прислали опытного рыболова из Астрахани, где осетров такое же множество, как в нашем лимане и на Амуре. Доказываю, что будет Компании доход от вымена и продажи осетрового клея и хряща маньчжурам.
Катя вспомнила, как в свое время о нем говорили, что он маленький, некрасивый и рябой. Сегодня такое яркое солнце и ясно видны все его рябины. Но, боже мой, он такой богатырь, такой великий герой и он так красив! Огонь всегда в его глазах. Этот огонь, а не рябины обращали на себя внимание; что смотреть на его рябины… «Но не правда ли, – спрашивала она себя, – ведь рябины очень редки?»
– Не дают судов – сами построим! Ботик мой для России будет дороже девяти стопушечных кораблей на Балтийском море! – твердил он. – Доски с «Шелихова» очищены от гнили, дерево «вылечили» так, что любой хирург позавидует. А мне опять служить, нужны молитвы к этому случаю.
Он не раз бывал при закладках кораблей, но как-то не обращал внимания, что читает священник. Со стапеля Невельской пришел расстроенный.
– Час от часу не легче! Приехали гиляки из старого стойбища с жалобой. Андриан Кузнецов и Фомин избили пожилого гиляка и отобрали мешок с рыбой. Я услыхал и чуть не заплакал с досады! Приказал Козлову немедленно послать на Орлов мыс за Фоминым и Кузнецовым, они там лес рубят! Экие негодяи… И болезнь косит моих людей. Я стал сегодня служить в шлюпочном сарае. В это время на глазах у меня свалился Агафонов и не мог встать. Овчинников совсем плох. Я приказал уксуса давать двойную порцию и всей команде снова по полчарки вина в день.
Екатерина Ивановна заметила, что Фомин с Андрианом, видно, были голодны, если отобрали рыбу.
Сама она терпела. Муж утром и вечером съедал по кусочку хлеба и пил чай.
– Это мародерство! Учим гиляков, виним маньчжуров в разбоях, порем маньчжуров, а сами? Я им покажу…
За обедом он почти не ел ни супа, ни рыбы. Пришел Козлов, сказал, что матросов привели.
– Не будь суров! – попросила Екатерина Ивановна. – Расследуй все. Гиляков можно отдарить чем-нибудь, извиниться. У них существует обычай – за преступление пострадавшему дают выкуп – вещи, это, по их мнению, серьезное наказание, так как они могут приобрести что-либо лишь ценой тяжкого труда. Воспользуйся этим обычаем и не наказывай строго своих людей! Команда будет благодарна тебе.
Невельской, казалось, не слыхал ничего…
Рослый белокурый казак в полушубке и ссутулившийся Фомин, держа шапки в руках, стояли перед ним во флигеле, где была контора и за перегородкой жили офицеры. Тут же гиляки, Воронин, Орлов, Козлов, Позь.
– Андриан, ты отнял мешок?
– Взял, Геннадий Иванович!
– Что было в мешке?
– Мясо.
– Зачем это сделал?
– Не знаю, Геннадий Иванович, пьян был.
– Пьян? Где же ты взял вино?
– Гиляки угощали.
– Кто дал им вина? – обратился капитан к гилякам. – Кто посмел поить моих матросов?
Гиляки молчали.
– Влезгун?
– Нет, он не поил, – ответил Позь.
– Кто же? Ты ведь, Влезгун, водкой торгуешь?
Влезгун молчал.
– Бабы их поили! – сказал Позь.
– Какие бабы?
– Гилячки! – ответил переводчик.
– Еще что за новости? Какие гилячки вас поили?
– Не знаем, пьяные были! – мял в руках шапку огромный Андриан.
– Так ты мясо отобрал и не помнишь? И как у гилячек был, тоже не помнишь?
– Плохо помню.
– А ты?
– А я помню! – признался Фомин со вздохом. – Нас угощали!
– Выпорю за это! И весной вышлю в Охотск или в Камчатский порт в штрафную!
– Ваше высокоблагородие, помилуйте, ведь гилячки бабы глупые! – взмолился Андриан. – Сами навязались.
– Тем более! Ведь они замужние, семейные женщины.
– Девок, что ль, хватать?
– Никого не трогать!
– Как же быть?
– Женись!
– На гилячке?
– Да.
– Я с радостью! Сосватайте, ваше высокоблагородие. Я ей дом построю, я плотник, и тестю дом поставлю. Мне это по сердцу.
– А пока сосватаю тебя с розгами!
– Это нам мало важности. Только в Камчатку не отсылайте.
Матросы и казаки обступили капитана и стали просить за товарищей.
– Аносов, вместо хлопот бери розги в руки!
– Как-то совестно, ваше высокоблагородие, товарища хлестать!
– И меня в свое время пороли!
– Разве? В ученье? Дело казенное.
– Да, и мне приходилось! Такое время! Всем приходится. А ну, живо! Костей не переломит, это не шпицрутены.
– Соизволь, Андриаша, лечь как следовает! – с важностью сказал Аносов. – Когда, может, меня отблагодаришь.
– Молчать! – рявкнул Козлов.
Ударил барабан…
Гиляки столпились.
– Из-за вас, сволочей, своего порем! – сказал им Аносов.
Невельской велел отвести обоих поротых в избу, где Паткен готовил юколу, и приставить часового.
– Казачишки развращены, привыкли, что у инородца можно отнять все, что хочешь. Меня эти нравы сибирских торгашей в бешенство приводят! – говорил Невельской, придя домой и волнуясь. – Команда просила за виновных! А я собрал гиляков и объявил им, что мы и впредь за всякий проступок будем наказывать беспощадно как маньчжуров, так и их и своих людей! Не делая различия. А у нас находятся философы в казарме, которые говорят, мол, гиляки нехристи! Но я неумолим, и пусть знают мою железную волю! И суд мой краток! Они смотрят, что гиляк – собака. Бей его, рви с него. Нет, вот, получай! Теперь будут знать, как обкрадывать гиляков. Христианами себя считают, негодяи! Это развращение глубокое!
– Ведь Андриан славный, работящий! – сказала Екатерина Ивановна.
– Значит, за грех не считают как зайца ободрать, – как бы оправдываясь, говорил Невельской, усаживаясь на диван и набивая трубку.
Катя знала, что в команде есть очень порядочные и сердечные люди, они прекрасно относятся к гилякам. Но есть там и несколько бывших торгашей и преступники…
Утром пришла Лаола, жена Паткена.
– Катя, наши из старого стойбища приехали. Можно им к тебе войти? – спросила она по-гиляцки.
Но, не дожидаясь позволения, в дверь уже ввалились две здоровые молодые гилячки. Катя обрадовалась.
– Ай-ай, Катя, Катя! – тараторила Лакха, бойкая женщина. Щеки у нее тугие и красные как кумач.
В одной руке у Лакхи туес с мороженой ягодой. Другой она держит за руку маленького мальчика. Ее товарка Пойха высокая, с мешком в руках.
– Ой, Катя, Катя, такая беда! – жаловалась она, целуя щеки хозяйки и гладя ей плечи.
– Геннадий, к тебе депутация! – сказала Екатерина Ивановна.
Невельской вызвал Позя и сказал, что украденное мясо будет оплачено вещами из магазина, а виновные уже наказаны.
Но гилячек это известие, кажется, не обрадовало.
– Фомку и Андриашку жалко, жалко! – кривясь и показывая, что вот-вот готова заплакать, заявила по-русски толстая Лакха.
– Вот мы им гостинцы принесли! – сказала высокая Пойха застенчиво и грустно.
– Кому?
– Фомка, Фомка.
– И Андриашка! – добавила Лакха. – Которых пороли!
– Они наказаны за дело, за то, что обижали вас.
– Ой, ой! Нас совсем не обижали!
– Чего дядю жалеть! – закричала вдруг Пойха. – Дядя сам виноват, он у них взял табак даром!
– Зачем, капитан, Фомку и Андриашку так били? – с сердцем спросила толстая гилячка.
– Что же ты хочешь?
Гилячки сказали, что привезли для Фомки и Андриашки гостинцев, а часовой не принял, и они пришли просить.
– Отпусти их! – сказала Лакха.
– Не бей! Не будешь?
– Больше не буду.
Гилячки повеселели. Пойха рассказала, что Фомин и Кузнецов возили лес и по дороге заехали с пустыми нартами в зимнее стойбище. Лакха достала у Влезгуна спирта. Вместе с Пойхой она угощала русских. Все были довольны и весело провели время. Матросы ночевали в доме, в тепле, и хорошо вели себя и утром поехали дальше, встретили дядю Пойхи и отобрали у него мешок, но в этом виноваты не они, а сам дядя. Он не любит русских и не дает им мяса. Мужья Лакхи и Пойхи в этот же день явились с охоты и рассердились на дядю, узнав, что случилось, и обвиняют его во всем случившемся и еще придут на него жаловаться.
– Ой, жалко, жалко Фомку и Андриашку! – приговаривала Пойха.
– Неожиданное милосердие! – с удивлением заявил Невельской, когда пришли Орлов и Воронин. – Послушайте-ка их!
– Какие дамы сердобольные! – сказал Воронин, приняв подарки для поротых и проводив гилячек.
– Позаводили себе любовников из нашей экспедиции и пришли хлопотать за них. Да этого мало! Еще мужей, говорят, пришлют за этим же! Нет, дисциплина и на любовников распространяется! А за разврат, объявите это команде, Дмитрий Иванович, любой будет порот и выслан!
– За этим, Геннадий Иванович, трудно усмотреть! – заметил Воронин.
Орлов молчал, не зная даже, что тут и сказать. Конечно, капитан был прав…
«Тут с ума можно сойти, если всех слушать! – подумал капитан. – Вот я женю Андриана на гилячке».
Послышался звон ботал.
– Что это? – спросила Катя.
– Видимо, опять почта… – воскликнул Невельской.
– Быть не может! – удивился Орлов.
– Почта идет! Из Аяна, – входя, сказал довольный доктор. Он ждал посылку с лекарствами.
– Тунгус вернулся! – разочарованно вымолвила Дуняша.
– Вот не было печали! – Невельской, Орлов и Воронин вышли из дому.
К магазину, верхом на олене, подъехал Антип. Он слез с оленя и уселся на трапе, но сразу же опять вскочил, заметив капитана.
– А ну, поди сюда! – крикнул Невельской. – Почта где? – спросил он.
Тунгус медленно приблизился.
– На дереве! – отвечал Антип.
– Как ты смел ее бросить?
– Я не бросил. На сук повесил, – возразил старик.
– Там документы, письма секретные!
– Ну кто в тайге возьмет, капитан, – с ласковой улыбкой сказал Антип. – У меня табаку мало, на дорогу не хватит…
Невельской покачал головой.
– А ты знаешь, что тебе за это полагается?
– Нет, не знаю, – отозвался Антип.
«Хитрец, сумку в тайге оставил, боится, верно, что запорю. А без него и сумку не найдешь».