Когда Муравьев вернулся, его встречали в Иркутске, как царя. Купечество по всей Сибири подносило ему хлеб-соль, читали стихи, устраивали молебны за успех амурского дела.
Сдвиг был явный! Но кто дал толчок всему этому?
Глава пятая. На китайской границе
Казак Карп Бердышов, огромного роста, седой, с длинным скуластым лицом, высоколобый, голубоглазый, косая сажень в плечах, приехал по делам в Усть-Стрелку. И зашел к приятелю своему кузнецу Маркешке Хабарову. Тот маленького роста, сероглазый, смуглый.
– Ты слыхал, Маркешка, война объявлена.
– С кем?
– С англичанами и французами.
– А турок куда?
– И турка с ними.
– Объявлена, так воюй! А я отставленный. А Забайкалья еще никто не достигал, никакой неприятель.
– Видишь, что теперь затеялось. А у тебя, Маркешка, овчины есть продажные?
Карп – изрядный плотник. Два года работал в Шилкинском заводе на верфи, строил барки. Потом отделывал пароход. Вместе с ним работали пятьдесят человек из соседних деревень. Прежде были все мужиками, но шесть лет как перечислены в казаки. На верфи за работу платили мукой, крупой и деньгами. А в своем хозяйстве от этой работы большой ущерб. Но приходится исполнять казенное дело. Раз казак – терпи.
Карп живет в станице неподалеку от Усть-Стрелки, там дом, семья. А сам он два года на заводе. Весь вечер рассказывал Маркешке, как снаряжается в поход войско, какой флот приготовлен.
– А теперь из плотников составлен хор, будут песни петь губернатору. Он сам воевать поехал. Говорят, на море англичане ходят, с ними надо схватиться, побить ли их, ково ли…
– Что же ты не остался? У тебя голос хороший, – насмешливо спросил Маркешка. – Если хор составляют, губернатор заслушался бы. Знакомый твой, дружок.
– Это правда, голос у меня красивый!
– Че же ты домой поехал?
– Обносился. Да на праздник останешься, еще пропьешь все.
Казаку на этот раз сильней хотелось домой, чем увидеться со старым своим знакомым.
– Обносился! Поедешь воевать, так одежду дадут, в чем помереть. Это дома ободранными ходим. А тамока…
– Я уехал. Думаю, Николай Николаевич суетливый, опять начнет привязываться!
– Че ты мне объясняешь, какой он? Я сам его знаю! – сказал Маркешка.
Карп ночевал у Хабаровых и уехал утром на лодке, забрав выменянные у Маркешки овчины.
Маркешку разбирала досада. Снаряжалась экспедиция. Он первый когда-то бывал на Амуре, и за это его чуть не посадили в тюрьму. «Я – главный амурец, – ворчал он, – остаюсь в стороне. Не у дел! А кто у меня все расспрашивал, прежде чем занять Амур? Сам этот капитан… И Муравьев меня же просил…»
Из Усть-Стрелки многих казаков брали на войну. Сосед и приятель Маркешки, его товарищ по странствиям на Амур Алешка Бердышов, давно уже на Шилкинском заводе. А про него забыли. Ему остается только заниматься хозяйством. Но у Маркешки есть отрада – кузница, где он делает малопульки. Все охотники хвалят его ружья.
У Хабарова на избе дощатая крыша сгнила и обросла зеленым мхом. Она больше похожа на дерн, чем на дерево. Весна на дворе, снег сошел, все пашут и сеют. Отсеялся и Маркешка. Он приехал с пашни, хотел дыры забить на крыше, но она стала трескаться и отваливаться пластами даже под его легкими ногами. Надо браться за крышу как следует, всю ее менять.
От сборов Маркешка отставлен. Но сам-то он знает, что здоров, хотя в прежние годы объявлялся больным. Он это делал только от обиды. Сердце никак не забудет издевок и придирок, которые пришлось снести за то, что ходил на Амур.
«А теперь они ходят и называют, мол, это “открытие”. Делов-то! Какое «открытие», когда вода сама в ту сторону течет. Садись в лодку да плыви. А вот как мы зимой его сквозь прошли? За это объявили, что Маркешка бандит и ходил за границу, таскал контрабанду».
Аргунь прошла, травка подросла. За рекой покосы хорошие. Вся станица ездит после Петрова дня косить. А говорят, по тому случаю, что составляется экспедиция, могут все это запретить. «А нам мало важности, что там Китай. Китайцы сами продают нам покосы за что придется, за железо охотнее всего».
Все приятели и друзья Маркешки – казаки – вызваны на службу. Поедут нынче на баржах. За что прежде наказывали, нынче обещают кресты и награды.
Однажды вечером Маркешка сидел в гостях у своего приятеля контрабандиста Михаилы Бердышова, пили китайский спирт. Закусывали диким луком. Михаил угощал двух приезжих полицейских.
Маркешка подвыпил.
– Мне крестов не надо, – заявил он. – Я ходил на Амур не за кресты. Я знаю и фарватер, и все тропки в воде, могу провести хоть баржу, хоть пароход, который строился на Шилкинском заводе. Правда, дальше Улус-Модона реку знаю хуже, но все же и там провел бы.
– А ты видел, какой построили пароход? – спросил один из полицейских.
– Это мало важности, какой пароход! Пароход, пароход! Это же не черт, а машина! Человек придумал. И человек с ним управится. Я сам механик по ружьям! А теперь бросил свою кузню. Давно горна не разжигаю.
Тут Маркешка врал, так как к нему иногда придирались за то, что он делает ружья, и он решил скрывать, чем занимается.
– Я парохода не видал, но мог бы провести его. Могу показать. Кроме меня, никто не знает. Но не пойду! А без меня сплав разобьется. А я могу один провести, но не пойду! Думаешь, я больной? Нет, врешь, зараза! Я крепче вас, хоть и маленький. Руки и ноги у меня здоровы.
Михайло Бердышов, кусая рыжий ус, нахмурился до свирепости, подмигивая Маркешке. Но тот, казалось, ничего не понимал.
– А станичный атаман знает, что ты здоровый? – спросил пожилой стражник с нашивками на погонах.
– Конечно! – воскликнул Маркешка. – Он у нас знает все, но своих не выдаст. А вот я прямо говорю, что притворяюсь. Но меня тронуть нельзя.
– Ты скажи, Маркел, что, мол, я шутю, – ссутулясь и как бы опасаясь, что его схватят за ворот, произнес Михайло Бердышов.
– Ничего подобного! Я совсем не шутю.
– А почему же тебя нельзя тронуть? – спросил полицейский.
– А потому, что ничего из этого не выйдет, меня знает сам губернатор, генерал Муравьев. И мы с ним приятели. А если тебе жизнь не мила, попробуй тронь меня.
Стражник с лычками на погонах посмотрел на Маркешку с опаской и подлил ему спирта.
– А если ты все знаешь, так почему же сплава не ведешь?
– А я отказываюсь, как больной.
– Верно, я тоже думал, что ты больной, но посмотрел, как ты тот раз пахал, и подумал, что тебя за рост на службу не берут. Да, я видел, маленький, а прешь, как муравей!
– Паря, землеройка! – заметил молодой стражник.
– А почему ты такой малый ростом?
– Малое-то дерево растет в сук да в болону… – отвечал обиженный Маркешка.
– А зачем прикидываешься?
– Это объяснять я не желаю! – сказал Маркешка, выпил остатки спирта, надел шапку и пошел вон, ни с кем не прощаясь.
– Какой ферт! – заметил стражник, который был когда-то писарем при штабе отряда, охранявшем пограничную линию. Теперь он назначен на Усть-Стрелку для наблюдения за поведением населения. Сейчас велено смотреть строго, чтобы ни одна живая душа не перешла Аргунь. В Китай разрешили ездить из Усть-Стрелки одному Михайле. Он считался контрабандистом, а значился лазутчиком, имел друзей в Китае и доставлял через них сведения, что там делается, и заодно таскал спирт оттуда. За сведения ему платили гроши, а спирт пили у него даром. Но Михайло не жаловался.
– А вот мы посмотрим, можем тебя тронуть или нет, – заявил вслед Маркешке бывший писарь.
– Ты человек у нас новый, послан для наблюдения и должен знать, что Маркешка заслуженный. Его губернатор признал. Вот сейчас приедет в Шилкинский завод и первое дело спросит, где Маркешка Хабаров. И другой у него есть приятель из наших казаков – Алешка Бердышов, мой сродственник. Тот уже с ружьем и с саблей на месте.
А Маркешка, выйдя от Михаилы, ругался вслух:
– Сколько дармоедов нагнали! Своих не хватило, так какие-то с Расеи приперли. Будто свои казаки при границе сохранить ее не смогут.
Утром, проснувшись на полной белой руке Любавы, своей жены-красавицы, Маркешка вдруг прижался к ее груди.
– Любава, что я наделал! – посмотрев в ее глаза, начал он свой рассказ.
Выслушав его, Любава вспыхнула, оттолкнула мужа и поднялась. Босая побежала за дровами.
Она ходила темнее тучи. Для Маркешки верный признак – что-то будет. Он признавался, что хотел схитрить, но когда схитрил, сам не стал рад.
– Могут счесть тебя дезертиром и намылить шею, – говорила Любава.
Как кнутом подогретая лошадь, Маркешка проворно взялся за дело. Он починил гужи, подладил хомут и поехал на заимку, где у него хранился тес для крыши. Он не столько желал покрыть крышу, как убраться с глаз долой, побыть на вольном месте, где не шляется полиция, затоптавшая, как ему казалось, весь берег Аргуни чуть не до Цурухайтуя. Сколько их нагнали! Только к нам сразу двух человек! Запакостят все!
С мужем поехала на заимку и Любава. Они прожили там спокойно два дня. Любава сохой подняла кусок целины. На мужа она не могла нарадоваться. Он переменился, стал хозяйничать старательно.
В станицу привезли тес, и Маркешка полез утром на крышу, закинув туда сначала несколько плах. Забраться на крышу ему было нелегко. Он подскакивал несколько раз, прежде чем улегся брюхом на ее край. Оперся на позеленевшую гнилую доску, потом уперся коленкой. Едва очутился он на крыше, как вдруг почувствовал, что кто-то крепко схватил его за ногу и тянет назад. Маркешка поехал на брюхе по гнилой доске и подумал: «Какая-то тварь так и балуется? Не Алешка ли на побывку приехал? У него такие шутки! Хорошо, что крыша гнилая, а то бы все брюхо занозил».
Он свалился, как мешок, на землю и откинулся назад, упершись ладонями в траву. Перед ним в полной форме, в папахе и с саблей на боку стоял Алешка Бердышов. Он рослый, голубоглазый, с пшеничными усами.
– Что, паря, за шутки? Не потеха. Ударю тебя по морде!