Наша эскадрилья неслась в темноте, заходя на первую атаку новой войны.
ГЛАВА— 2 —
В темноте смутно виднелись другие эскадрильи, идущие параллельными курсами. Где-то далеко за нами шли еще четыре волны атакующих. Сто эскадрилий, шестьсот флайеров — и все против неприятеля, превосходившего нас численностью в тысячи раз. Впрочем, исход битвы беспокоил нас очень мало. Флайеры давали нам преимущество в скорости и маневренности полета. Огневой мощи оружия с лихвой хватало для того, чтобы справиться с таким противником. Маневренность и огневая мощь решают исход боя вне зависимости от прочих факторов — история военного искусства неоднократно подтверждала это и продолжает подтверждать. И потом, мы все-таки цзыны. Куда там простому насекомому инстинкту против закаленного годами боевых тренировок цзына. Мы победим в этой войне. Мы победим, потому что мы должны победить.
Мы шли уже на бреющем над лесом, не выискивая пока себе цели. По сравнению с исполинскими деревьями наши флайеры казались просто карликами. Стволы имели в диаметре не меньше тридцати футов, и корни их терялись где-то далеко внизу, в темноте. Если десантный корабль сбросил нас точно в расчетное время, в расчетном месте, если все эскадрильи строго выдерживали заданные скорость и курс, атака должна была начаться во всех квадратах одновременно, равно как атаки других дивизий, принимавших участие в операции по всей планете. По замыслу, это должно воспрепятствовать противнику организовать сопротивление.
Бесшумно скользя над вершинами деревьев, я видел в кронах темные пятна гнезд. Напрягая зрение, я пытался получше разглядеть противника, но пока ничего не мог разобрать, если не считать неясных силуэтов. Враг спал, облепив гнезда бесформенными роями, не подозревая о том, что смерть уже бросила тень на их цитадель. Что ж, ничего удивительного. Миллионы лет они и их союзники безраздельно правили звездами. Мы, цзыны, прилагали огромные усилия к тому, чтобы скрыть свое присутствие до тех пор, пока не окрепли для открытого столкновения. Теперь мы готовы, и враг будет знать о нас — если кто-нибудь из них останется в живых, конечно.
И все же мне хотелось посмотреть на них поближе. Как-то трудно представить себе похожую на осу тварь с крыльями от двадцати до тридцати футов в размахе. Рисунки и трехмерные голограммы — это, конечно, неплохо, но увидеть собственными глазами — все равно лучше.
Хотя говоря честно, чувствовал я себя неуютно. Я предпочел бы встретиться с противником на твердой земле — или, еще лучше, на тех болотах, где мы привыкли жить и сражаться. Мне никогда не доводилось еще встречаться в воздушном бою с летающей расой. При всей нашей летной подготовке воздух — не наша родная стихия. Мне хотелось бы, чтобы исход битвы зависел не от нашей способности летать лучше, чем существа, летающие от рождения. Это тревожило меня. Нет, я не оспариваю логики приказа. Было бы сущим безумием завязать военные действия на земле при воздушном превосходстве противника. И все равно мне было не по себе.
Что-то вдруг ударило в борт моего флайера — так непредвиденно, что я не успел увернуться. Оно цеплялось за плексиглас фонаря, — кусало его и царапало, пытаясь забраться внутрь. Мне потребовалось сделать над собой усилие, чтобы продолжать смотреть вперед, избегая столкновения, тогда как эта тварь висела меньше чем в футе у меня над головой. Краем глаза я видел фасетчатые, отсвечивающие металлом глаза и заостренные жвала, вгрызающиеся в прозрачный фонарь; потом я крутанул флайер, и тварь исчезла. Где-то сзади послышался легкий хлопок, будто лопнул надутый пузырь, и я понял, что это Зыр разделался с наглецом. Я бросил быстрый взгляд на фонарь в том месте, где за него цеплялась тварь. На внешней поверхности плексигласа виднелись глубокие царапины, а в том месте, куда впиталась слюна, он потемнел.
Я был доволен. Короткая встреча с противником подготовила меня к бою лучше любого психологического тренинга. Новая порция адреналина ударила мне в кровь, обостряя чувства, ускоряя реакции. Теперь уже нет необходимости искусственно разжигать в себе боевую ярость.
В первый раз я подумал о том, что хорошо бы выбраться из боя живым.
Мы вошли в зону цели. По моему сигналу эскадрилья разошлась, набрав дистанцию между фланерами. Потом, все в том же строю, мы нырнули к самым верхушкам деревьев, и Жучья Война началась.
Как и любой другой бой, этот очень скоро стал слишком стремителен, чтобы думать. Мы свыклись с нашими флайерами и оружием настолько, что они сделались продолжением наших тел, и пользование ими требовало от нас не больше мысли, чем, скажем, движение собственными когтями. Все наши мысли и чувства были сосредоточены только на неприятеле и земле под нами.
Мысли превратились в калейдоскоп отрывочных впечатлений и всплывающих в памяти инструкций. Пользуйся по возможности холодным излучением… оно не так эффективно, как горячее, но меньше повреждает лес… нам же самим здесь потом и жить… рой блокирует курс… так, прожечь дорогу… отклонение от курса не более пяти градусов… накрыть эти гнезда широким лучом… не уклоняйся от курса… стоит уклониться сильнее — и ты попадешь под огонь ведомого… так, девяносто градусов вправо… поворачивай вправо, только вправо… справа от тебя идет Кыр… перед ней опасно делать левый… обогнуть тот ствол… гнезда… холодными, только холодными… враг цепляется за крыло… бочка… гнезда… холодными, холодными!.. не отклоняться от курса…
Мы шли над зоной по произвольной ломаной кривой. Идти ровным зигзагом было бы проще, да и процент поражения противника был бы выше, но тогда наш курс стал бы предсказуемее. К третьему заходу противник успел бы сгруппироваться и ждал бы нас. Поэтому мы продолжали свой на первый взгляд произвольный курс, снова и снова минуя уже пройденные места, прожигая себе дорогу сквозь рои противника, идущие наперерез.
…Поворот направо… гнезда… холодными…
Мы постоянно балансировали на грани катастрофы. Наши флайеры превосходили скоростью врага, но, прибавив скорость, мы были бы вынуждены уделять больше внимания деревьям, рискуя пропустить гнезда. Стоит нам сбавить скорость — и обходить деревья будет гораздо проще, но и противнику будет проще перехватить нас. Поэтому мы заигрывали со смертью, то устремляясь вперед, то переворачиваясь, чтобы стряхнуть уцепившегося за крылья врага, который норовил утянуть нас к земле.
…Обойти дерево… прожечь себе путь через рой… поворот вправо… гнезда… переворот…
Одна мысль беспокоила меня. Операция протекала слишком гладко. До сих пор я не получил ни одного сигнала о выходе из операции или о бедствии. Все флайеры моей эскадрильи сохраняли место в строю; мы не потеряли пока ни одной машины. Если и остальные боевые группы действуют столь же успешно, у нас могут возникнуть сложности при возвращении.
…Не зевай… переворот… поворот вправо… гнезда… холодными…
Мы уже завершали зачистку своей зоны. Правда, меня беспокоила ее северная граница. Зоны, отведенные каждой эскадрилье, были задуманы с перехлестом, чтобы гарантировать стопроцентное уничтожение неприятеля. Это означало, что график движения каждой эскадрильи должен быть тщательно выверен во избежание случайной встречи с соседями. Система нудная, но эффективная; тем не менее что-то было не так. Складывалось впечатление, что северную границу нашей зоны обрабатывали мы одни, и, проходя вдоль нее, я видел к северу нетронутые гнезда.
Что-то случилось с нашими северными соседями, и принимать решение предстояло мне. Впрочем, решение это было несложным, поскольку вариант действий у нас оставался только один. Мы не могли рисковать, оставляя за собой нетронутые гнезда. В конце концов мы занимались геноцидом. Если мы оставим хотя бы немного яиц, нам придется возвращаться и начинать все сначала, только на этот раз противник будет ждать нас в полной боевой готовности. Мы никак не могли оставлять эти гнезда.
Завершив зачистку, я дал эскадрилье команду возвращаться на север. Это, несомненно, вызвало у моих подчиненных недоумение, но они были цзыны, поэтому повиновались беспрекословно. Я повернул эскадрилью налево. В этих условиях левый поворот был безопасен: я мог не опасаться Кыр, поворачивая навстречу неприятелю.
Выполнение боевой задачи над чужим квадратом усложнилось. Этого следовало ожидать, поскольку мы не могли больше идти произвольной кривой.
Когда на борьбу с преграждающими курс роями стало уходить не меньше времени, чем на уничтожение гнезд, в голове моей прозвучал наконец долгожданный сигнал. Войдя в чужую зону, мы первым делом включили системы оповещения своих, но только теперь дождались ответа.
— Я поймала ваш сигнал, — пришла мысль. — Спасибо, конечно, за помощь, но я могу завершить работу и своими силами. Возвращайтесь в точку встречи.
Я обратил внимание на то, что она назвала себя в единственном числе.
— Как у вас? — спросил я.
— Потеряно пять флайеров. У меня разбит фонарь, так что я не могу подняться обратно на корабль. Но задание выполнить в состоянии. Не задерживайтесь с возвращением.
То, что шесть флайеров столкнулись при зачистке своей зоны с трудностями, вызвало у меня некоторые сомнения в том, что один успешно завершит ее, однако я отогнал эту мысль. Она цзын, и если говорит, что справится с работой, значит, она с ней справится.
— Возвращаемся на корабль! — скомандовал я своим и перевел свой флайер на постепенный набор высоты. Мгновение я сомневался в Кыр, но безосновательно. Когда мы набрали высоту и пошли в предрассветных сумерках в точку встречи с кораблем, ее флайер занимал положенное место в строю.
Я не особенно размышлял по поводу отваги той, что отослала нас, оставшись биться в одиночку. Для цзына это не выдающаяся доблесть а, скорее, норма поведения.
Когда мы подошли к точке встречи с кораблем, небо вокруг него было уже пусто. В этом не было ничего удивительного, потому что зачистка чужой зоны отняла у нас дополнительное время. Остальные эскадрильи подошли и вернулись на борт раньше.