1. В партизанском отряде имена Щорса
В начале тысяча девятьсот сорок второго года из всех окруженцев и из жителей, которые находились здесь, сформировался партизанский отряд. Уже к началу апреля отряд был большой.
Вот действовали мы на территории Пречистенского района, Духовщинского; Ярцевского часть захватили, также Батуринский район — это все на Смоленщине. Тут была Советская власть, и райком партии действовал, и райисполком. Этот край назывался Партизанским краем, а действовало тут уже партизанское соединение.
В начале июля месяца был бой у деревни Логиново. Немцы в большом количестве и тридцать танков наступали на партизанский отряд, имели в виду его уничтожить. Партизаны не растерялись. Мы не только не уступили, а разбили наголову врага. Это был жестокий бой. Он вошел в историю отряда.
А протекал он так. Немцы идут прямо в наступление. Доложили им, что здесь расположен партизанский отряд. Я был тогда в разведке. Мы это все распознали. Мы немедленно прибежали сюда же, в отряд, что вот так и так: на нас будут наступать. И вот все подготовлено было: и пулеметы, и винтовки, то, что имелось у нас оружия… Вот какое явление!
Они наступают. Уже подходят близко, примерно метров двести до деревни. На логове — чистая красота: немцы идут передом, танки идут сзади. Взялись косить, откровенно говоря, беспощадно. Но мы их убили тридцать семь человек и уничтожили три танка. С нашей стороны ни одного человека не погибло.
…Мы примерно подходили к армии регулярной, и нами командовал генерал-майор Ивлев. И вот он получает сообщение из центра, что через Черный ручей — это как от Белого к нам на Духовщину едешь — прорывается наша дивизия, вернее, Третья Амурская флотилия, с Хабаровска, с Дальнего Востока. Они прорвали фронт и вонзились вглубь, а им кольцо сделали — ну и все! Нам дали приказ: немедленно, при любых обстоятельствах, при любых жертвах, а их вытащить. Они же на нас вышли! Они шли через Черный ручей, прорывались, и мы туда идем на Симоновку! Вот мы их пробивали! Надо ж, чтоб они вышли! Ох, и панику нагнали на немцев тут, с этой стороны! Конечно, были большие потери, но мы все-таки сумели их отправить через тыл. Очень удачно мы их отправили. Вот какое явление!
Потом была рельсовая война в районе Коробиничи. Надо было взорвать — с Орловско-Курской дугой связанное дело — железнодорожное полотно. Все мы — около четырех тысяч партизан — выступали в эту ночь. Это километров сто пятьдесят: на лошадях и кто как мог. Подготовили — и в одну секунду все сделали! Взорвали, да! Взорвали три больших состава! Первый состав, имейте в виду, немцы были, натурально ехали на Орловско-Курскую дугу. Ни один не ушел! Мы зажгли состав этот, краска горит быстро. Они выскакивают в беспорядке, а тут — строкочешь! И потом — шел с боеприпасами. Не один — все три состава взорвали. Вот это было дело.
…А потом был приказ тюрьму распустить. На Брянщине, город Глин. Там были советские, самые натуральные наши, причем связанные с партизанским движением, часть коммунистов было, ну и обычные граждане. Всего было пятьсот шестьдесят человек.
Ночью. Через определенных лиц надо было немедленно действовать! Венгерские солдаты стояли в охране. Они были связаны с нами, не то что немцы! Куда-никуда, а им смерть или все — свобода! Они вот нам предлагают, что в такое-то время приходите. Ну, приходим. Пошли товарищи, знающие немецкий язык, к ним туда. И вот, пожалуйста, отмыкают тюрьму, а ведь там находились и немцы в охране!
Как только скомандовали, выпустили вот и — быстро! Это только подумать: пятьсот шестьдесят человек! Не так-то быстро выскочить в одни двери! Вот тут поднялось!
И они как только выскочили, немцы взялись ракеты пускать. Однако это было бесполезно. Имейте в виду, ни одного человека из них (пленных) не погибло! Вот такое явление!
2. Минеры-подрывники
Нами получен был приказ отряда — пустить вражеский поезд под откос на Гомельской дороге.
Мы моментально собрали взрывчатые материалы, смонтировали свою мину, так называемую «нахального действия», и выехали на лошади к месту назначения.
Нам интересно было проверить действие этой мины, так как она была изобретена нами. Ее много обсуждали — одни говорили, что она может действовать, другие — нет. Решили все-таки, что такая мина будет действовать, и необходимо ее попробовать.
Приехали к разъезду Палужье, направили в разведку Новикова и еще одного партизана. Не успели подойти к полотну, как вернулся Новиков, докладывает:
— Идут четырнадцать фашистов. Идут, разговаривают.
Я думаю: если мы будем медлить, фашисты могут вернуться и застать нас при постановке мины на пути. Решили быстро поставить мину. Два человека стали на боковое охранение с ручными пулеметами, остальные пошли ставить мину.
Поставили мину на одном полотне и решили поставить на втором. Вдруг видим: фашисты идут назад. Так мы вторую мину поставить не успели.
Залегли мы около полотна. Мороз был градусов за тридцать, не меньше. Залегли и начали за фашистами наблюдать. А они подошли к мине и остановились. Думают, верно, что это такое. Туда шли — ничего не было, а обратно — следов уйма и на полотне лежит какое-то сооружение.
Разделились они на две части. Стали обстреливать полотно. А нам нельзя никуда уйти, мы зарылись в снег и лежим.
Постреляли фашисты, постреляли, ответного огня никакого нет, и решили засветить ракеты. Штук пять засветили. Одна из них упала на плечо пулеметчику. Тот ее сбросил, однако себя не выдал. Начали фашисты углубляться в лес с обоих флангов, кричат по-своему. Мы все лежим, себя не выдаем. Подползает ко мне Ижукин — Герой Советского Союза он теперь — говорит:
— Ты мне разреши дать по ним очередь из автомата!
А мы фашистов не видим, слышим только треск сучьев да разговор ихний. Я Ижукину не разрешил стрелять. А враг снова открывает огонь. Мы все лежим. Они уже совсем близко — двадцать метров, и мы в кольце у них со всех сторон.
Вдруг я слышу шум поезда. Это шел поезд из Гомеля на Брянск. Ну, думаю, неужели враг убрал мину? Вот, думаю, как нескладно — и задание не выполнили и сами под обстрел попали!
А фашисты решили остановить поезд, так как мина лежала на полотне. С криками, стрельбой побежали навстречу поезду, чтобы его остановить. Но машинист поезда этого не понял, думал, наверное, что партизаны окружают поезд и обстреливают его, прибавил пару, и поезд налетел на мину, взорвался…
3. Кто кого накроет
Командир взвода разведки в нашем партизанском отряде был Венников Алексей Семенович, очень смелый товарищ. И вот с разведкой человек восемь однажды он был направлен мною к немцам для уточнения номеров частей, которые стоят около линии фронта. Так он привел оттуда шесть «языков», то есть захватил немецкую разведку.
Они, немцы, стремились тоже, видимо, разведать, где находятся партизаны.
Деревню Хламидино, когда еще немцы отступали от Москвы, они сожгли. Там каким-то образом уцелел один домик. Здесь был подбитый русский танк, около этого домика стоял. Наши часто наведывались сюда. Разведчики все-таки народ какой! Ловкие, находчивые, всевидящие!
И вот заметили вокруг этого танка окурки. Оказывается, что это немецкие сигареты. Они уточнили, что, видимо, сюда похаживают немцы. И вот они, между прочим, наши, тоже оставили знак: показать, что и мы здесь бывали.
И что же? Однажды они все-таки пошли в разведку — кто кого накроет! Так они ходили, ловили друг друга. Потом наши вышли пораньше, часа в три ночи. Там просидели они на каком-то расстоянии от этого дома в кустах в ожидании. И вот в десять часов утра немцев нет, решили наши уже сниматься. Только хотели сняться с этого места, как вдруг слышат автоматную очередь. А немцы по обыкновению, как только выходили куда-нибудь в разведку, они давали себя знать. И они стреляли не потому, что кого-то увидели, а потому, чтобы обезопасить, чтобы уходили партизаны.
Наши стрельбу услышали и решили оставаться здесь. Пропустили к этому танку. Посмотрели, в поле видимости их держат. А немцы подождали; потом, убедившись, что здесь никого нет, решили возвращаться обратно, по той же стежке. Наши здесь их окружили.
Вся эта группа разведки была отправлена в Тридцать девятую армию. Командующий очень благодарил наш отряд, потому что хорошая была находка. Да. И старшего лейтенанта захватили, также два молодых офицера. Таким образом дали очень ценные сведения о готовившемся потом наступлении вот на этом участке фронта.
Правда, командующий вознаградил нас хорошо: дал нам килограмм четыреста сухарей, табаку килограмм сорок привезли.
4. За „языком“
Вот мы вышли на разведку за «языком». И потом, хотели добыть себе продукты.
Слышим, со стороны Свит на Белый движется колонна машин. Но немцы уже были предусмотрительны в этом отношении. Они посылали впереди машины (солдат. — А. Г.) очистить путь.
Мы этих пропускаем, передовых (они по обе стороны дороги шли). А потом слышим: идут еще, прошли уже Черный ручей.
Ну, думаем, возьмем теперь машины. Идут: первая колонна, вторая… последняя. Так или иначе все-таки подобьем, возьмем немцев. Возьмем то, что надо!
Подходят. Оказалось, что вместо машин шли танки. А лежим мы как раз в кювете у дороги. И связь находится здесь… Ладно. Значит, мы перешли линию связи. Я поставил людей…
Немцы! Проехал первый танк. Потом второй проехал и остановился. Как раз против нас остановился. То ли заметили они нас, то ли просто так. Немец открыл люк танка и вышел, перешел через кювет, посмотрел, что мы лежим здесь. Перешел. Прошел дальше через линию связи вот эту. Посмотрел, потом обратно вернулся, через нас перешагнул. Заметил, конечно! Мы в этом не сомневались! У каждого были нервы напряжены до предела!
Вот залез в люк танка, захлопнул его. Они отъехали, танк вот так развернули и — по этому месту начали обстрел.
Ясно, что мы здесь ждать не стали, а перешли на другое место, где нас не ждали. Приготовлены у нас были ручные гранаты. И вот танк нам удалось подбить, а потом скрыться. Мы не потеряли здесь ни одного человека. Вот она и хитрость! А хитрость здесь такая, что иной раз здорово рисковать приходилось!
5. „Партизаны прикидываются“
Был со мной в товарищах очень хороший малец, веселый, Костя Огоньков. Парень был отважный, сильный и так душа-человек. Не раз с немцами хватался врукопашную. Он ходил в разведку, очень любил это дело. Вот Иван Иванович говорит: «Ребята, надо взять старосту в одной деревне». Мы с ним запрягаем лошадь и едем. Приезжаем к этому старосте в деревню Кочерговку и стучим. Вот староста выходит, говорит: «Кто здесь?» А мы ему: «Из Духовщины, из управления. Нам надо теплую одежду, вот наши документы». — «Заходите, господа, заходите».
Достаем ему документы, что мы действительно из Духовщины, из управления по сбору теплых вещей для немецкой армии — это был январь — февраль сорок второго года. Тут и мы к нему: «И вас просим, господин староста, документики предъявить, а то тут партизаны прикидываются». А у него документы зарыты за домом, в сарайчике таком, в снегу. Идем мы с ним двое — друг ты не друг, но пистолет надо держать на ходу, потому что черт тебя знает, что у тебя на уме. Правда, пришел, раскопал. Берем документы. Сидим мы тут, беседуем. Видим, что эти документы нам подойдут, потому что на этот документ мы подберем людей, похожих там или непохожих, лишь бы год подходил и тому подобное.
Вот укладываем в мешок, он достает нам шубы, рукавицы, варежки, портянки, шапки. И все мы укладываем и говорим: «Господин староста, вы нам покажите дорогу, чтобы не попасть к партизанам».
Он садится с нами, я сажусь в этот возочек. Конь у нас такой, что только нажать вожжи — и поше-е-ел! Костя садится сюда, а его садим между собой.
Но мы знаем, куда нам ехать.
Едем, едем, едем. «Господа, надо левей». — «Нет, господин староста, волостной старшина, нам надо чуть поправей». Мы его повезли в Плошки — там Овчаренко со своим штабом стоял.
В два часа примерно мы являемся. Тут ребята окружили: «О, господин староста!» — а его все знают. И крестник его даже тут.
«Ну, что, крестный, хватит тебе людей вешать?» А у него стоят против дома две большие липы. Понимаете, идут люди с окружения, надо человеку где-то переночевать. И вот он, паразит, ловил, этим занимался. (А один даже, наверное, недели две висел, не снимали немцы.) Подлец был, подлец.
Привезли его, Овчаренко допросил — особый отдел был тут же. Капитан Иванов и говорит: «Везите его, предателя, ребята!» Там обрыв такой у дороги, зимой пурга нанесла.
Знаете, что интересно, крестник его все же и расстрелял.
6. Партизаны — боевой народ
Партизаны — боевой, отчаянный народ, здорово давали фашистам дрозда! И мы, и наши соседи, друзья-товарищи. Вот по соседству с нами наши дружки под Смоленском на станции Куприно пустили (под откос. — А. Г.) воинский эшелон немецкий. Оттуда возвращаются и уснули на поле: там несколько ночей они не спали, все караулили. Их и окружили немцы. Их и всего-то было пять-шесть человек. Тут усталость как рукой сняло, они открыли с ними бой, и из этого боя вышли победителями. И привезли «языка» с собой. Что и как готовится — он все рассказал.
Вот деревня Кочерговка. Мы знали, что немцы забирают молоко, заходят туда — уже это был май — июнь месяц сорок второго года. И вот немец заходит и говорит: «Матка, давай млеко». А наши два мальца за занавеской. Выходят оттуда: «Хенде хох!» Привезли его в штаббригаду. Овчаренко связался с Кувшиновым, там стояла опергруппа Калининского фронта, которой мы подчинялись. И оттуда сказали, чтобы немца доставить немедленно туда. Так он лучше наших стал маскироваться: надо ж передовую пройти. Смешной такой. Спрашивает: «Я теперь буду живой?» — «Конечно, будешь». — «И в Москве я буду?» — «И в Москве будешь». — «И пиво будет?»
7. Про Батю
Вот тут был целый партизанский край. Он организовался так, что работали сельские Советы, райисполкомы, райкомы — все было нормально.
Сражался я во второй партизанской бригаде, соединение Бати. Кроме нашей бригады — командир Овчаренко, — в соединение входили бригады Ледникова, Феди Кретова, Михаила Барина — вот этим всем командовал Батя. Он бывший полковник старой армии, партизан дальневосточных боев. Все его звали Батей. Мы знали, что с такой кличкой он приехал (на самом деле он Калида Николай Никифорович).
Батя появился у нас весной, в мае месяце, уже из дивизии. Тогда и потом был такой простой, одевался так: телогрейка, бурки… а все ж поглядеть — вот это командир так командир! А умный, а организовать, сплотить умел накрепко! И понимал как все это дело (партизанское), несмотря на то что условия тяжелые были!
К нам в Рибшево приезжал не раз. Вот раз было. Приходят, говорят: «Иван Иванович, надо «языка» достать». Иван Иванович вызывает меня: «Сколько тебе людей дать?» Я говорю: «Человек пять надо, чтоб языка достать». Дал. И поехали мы в район Бердяево. Там нашли своих людей. Говорят, ездят немцы к нам сюда, в Бердяево, за фуражом или собрать теплую одежду, — все, что нужно, они ведь забирали у мирного населения. Мы с ними и связались тут. Было их больше тридцати человек, но мы дали им прикурить и привезли двух «языков» да и трофеев еще. Напали на них из засады и там накрыли.
Батя-то заметил. Говорит: «Иван Иванович, я вас попрошу, покажите мне людей, которые были на этой операции». Заботливый был, и принял нас как хорошо!
Батю очень народ любил! Население за ним так, знаете, как за отцом родным. И все идут женщины, и все идут к Бате: вот то-то, то-то, то-то. Вот такой характерный случай был. Там староста забрал у женщин свинью, немцам чтоб отдать. А у них, известное дело, детишки мал мала меньше, кормить-то надо!
Батя сейчас дал ребятам команду: рассчитаться с этим подлецом, чтоб не обижал население.
8. Лиза Чайкина
Лиза Чайкина была секретарем комсомольской организации Пеновского района. О, это была энергичная, активная, веселая девушка! Что только она не делала для своих комсомольцев! Вот и жилось нам интересно, всегда в делах были…
Мне довелось ее два раза видеть. Она меня в пионеры принимала и вручала комсомольский билет. Я училась в Охватской школе. На каждый наш сбор Лизу звали. Считали праздником тот день, когда она приходила. И вот пришла она к нам на торжественный сбор, когда меня в пионеры принимали. Помню, Лиза пришла, а мы так растерялись! Так она для каждого из нас ласковое слово сказала. Подмигнула она глазом и сказала: «Держись, пионерия!» Но вот этот сбор как-то уж и забылся.
А вот как она нас в комсомол принимала, хорошо помню! Ведь Лиза сама была настоящим большевиком, самым настоящим большевиком! А этим словом все объясняется! Поэтому и боролась Лиза за то, чтобы в комсомол принимали самых достойных, которые и учились отлично и всегда во всем были активны. Поэтому из всего нашего класса приняли только пять человек!
Лиза к нам в школу опять приехала. А в школе так торжественно было: знамена стоят, почетный караул. А у Красного знамени мы и клялись, целовали его, припав на колено. А галстуки пионерские свои передали младшим ребятам. Лиза нам говорила, чтобы мы всегда были достойны этого звания — комсомол! Чтобы помогали во всем старшим. Звала нас всегда стоять в первых рядах за Родину. Она говорила громко, с оканьем. У многих ее слова слезы вызывали. А потом мы в Пено ездили: Лиза нам комсомольские билеты вручала. А ведь она всех своих комсомольцев как облупленных знала.
Она сама по району ездила, во всех деревеньках побывала, со всеми переговорила. Она, бывало, утром — в одном конце района, днем — в другом, к вечеру — совсем в противоположной стороне, а ночью уже в другом месте ночевала. Где словом поможет, где выступит в концерте, а где и косу в руки возьмет.
9. О Лизе Чайкиной
Я ее знал с тысяча девятьсот тридцать первого года. Был я киномехаником, ездил по Пеновскому району с кинопередвижкой. Однажды Лиза Чайкина попросила, чтоб я заехал в их сельсовет, но там не было помещения. Она все-таки договорилась, что помещение можно достать, и я после этого приезжал несколько раз. Она хорошо организовывала публику. В это время она была заведующей избой-читальней.
Помню, ее мать всегда принимала хорошо, кормила. Мы, приезжие, даже ночевали у нее. Лиза очень ее любила и беспокоилась об ее здоровье, а мать беспокоилась о ней, дескать, Лиза, ты много работаешь. Все-то ты бегаешь. Все-то у тебя суматоха. Мол, ты хоть бы отдохнула! А она ей: «Мама, это все нужно делать!» Вот, к примеру, мы приехали. «Мама, мне нужно найти скамейки, лампу! Нужно найти и помещение. Все это, чтобы народу было хорошо».
Впоследствии она стала секретарем райкома комсомола. Больше всего, лучше всего она сумела организовать молодежь, когда началась Отечественная война, для отверга немецких оккупантов. Лиза вербовала молодежь в партизаны и в разведку. В особенности хочу сказать про моих двух сестер: Асю и Веру Кудряшовых. Именно она их завербовала и сказала: «Вы, девочки, должны работать на пользу Родине». То есть в партизанском отряде.
Да. И они поехали, и еще подруга Лида Тимофеева, поехали на пользу дела, бить врага. А когда они попали в плен к фашистам и находились в концлагере, то моя сестра Ася бежала оттуда. А как? Она выехала в ассенизаторском бензовозе из концлагеря. Она зато и сейчас страдает болезнью почек. То же решила сделать и ее подруга Лида Тимофеева, но предатель ее предал, и ее казнили. Таких комсомольцев в нашем Пеновском районе было много. И сама Лиза жила и погибла как настоящий герой.
10. Про Лизу Чайкину
Женщина-соседка рассказывала: ее очень мучили, кипящую воду тонкой струйкой на спину лили, и глядеть-то нельзя. Застрелили так, чтобы она мучилась. А она подняла руку и говорит: «Не сдамся врагу! Не сдамся! Погибну за Родину, за…» — выстрел, и не договорила она. Земля была очень сбита: сильно мучилась!
А я ее знаю по одному случаю, когда мы масло сдавали государству. Мы поехали в Ленинград, повезли масло, а уже война началась. У нас не приняли, и мы опять привезли масло в Пено. Я прихожу к ней: «Вот нас замучили. Враг идет, куда масло деть можно?» Она: «Сдавайте масло здесь, все равно…» Она одна поняла, как мы страдаем. (Хотя это ее совсем не касалось, она просто помогла нам, пожалела нас — за это мы ей очень благодарны.)
На личико Лиза была очень приятной. Волосы у ней были рыжеватые, подрезаны, с боков в косички заплетены, веснушки такие рыжеватенькие на носу. Но особенно в ней привлекала не красота, а душа.
11. Фриц Шменкель
Когда немцы наступали на Москву, Шменкель Фриц (отец его был коммунистом, вместе с Тельманом был забран в тридцать пятом году в тюрьму) отказался воевать за Гитлера. И он спрашивал у населения: «Где мне найти партизанский отряд?» И вдруг находит в Ярцевском районе отряд «Смерть фашизму», организованный сибиряками — окруженцами, которые находились под Вязьмой.
Мы вместе в одном партизанском отряде воевали. Да. Он попал в отряд через население. Спросился и сказал, что будет честно и благородно служить. И ему доверяли большие задания. Вот, скажем, на Бересневской Молоше. Ну, идет в разведку — немец стоит. А он и сам немец! Немца разоружает — и там — уничтожаем четыре танка и три тягача-трактора. Эта операция в историю вошла как исключительно боевая.
Вот я начинаю вспоминать. Это было в Бельском районе. Приходит в одну немецкую воинскую часть, а у нас были формы, и даже с немецких больших чинов. Он идет в чине полковника. Подходит: немец же есть немец! Он сам солидный был! Ну, командует им: «Надо передвигаться вот в таком-то направлении». И все пошли! А здесь была засада партизан сделана — и всех, как одного, покосили! Это была большая операция — вот какое явление!
Бывало, идет в разведку, спрашивают часовые: «Куда ты идешь?» Он там по-своему полоснет напрямую. «Вы, — говорит, — мне не указывайте». И всегда сделает все, что надо.
И вот когда началась блокада, последняя блокада, когда фашисты хотели во что бы то ни стало нас уничтожить, попало несколько немцев к нам, причем один офицер. Тогда Фриц говорит им: «Идите служить родине и нашему другу Советскому Союзу». — «Нет…» — «Раз нет, я буду всех расстреливать», — и сам расстрелял их всех троих, своими руками. Раз вы не идете к нам на службу.
Он очень недоволен был гитлеровской армией, самим Гитлером, а доволен был тем, что наши наступали. И вот, когда армию Паулюса под Сталинградом наши окружили, был большой митинг в лесу. И генерал наш был, прилетали еще товарищи, Фриц исключительно торжествовал, что Гитлеру теперь скоро будет капут и что он будет в Германии.
Или вот был у немцев обозный продовольственно-вещевой склад. Там и одежда была, и баяны, и все, что хочешь, — полностью был нагружен. Там было семнадцать немцев охраны. И вот отряд Попова. Они немцев этих, при помощи Фрица Шменкеля, снимают всех. И забирают оттуда на семнадцати подводах имущество. Там не заберешь все, остальное сожгли все чисто. Это тоже его подвиг.
А произошло вот что. Они вместе с Поповым отправились. Попов — это был командир, по специальности фельдшер (сейчас живет в Краснодаре). Он очень большое дело сделал вместе с Фрицем. Он так: одевается в женскую одежду как колядовщик, приходит в Шиловичи. К местной к одной, Крыловой (ее потом расстреляли). Она сидит с мужем своим. И немец сидит, офицер, на ее на коленях в этой же самой комнате. А муж сидит рядом.
Попов приходит, небольшенький, щупленький такой. У него личность такая, подходит под женскую личность: обвязавшись платком, сарафан одетый — зимой же! «Я, — говорит, — хлебушка попрошу, пожалуйста». Ему немец — сейчас же ка-ак прыгнул — полбуханки хлеба режет. «Не, — говорит, — мне этот не годен. Мне надо русского хлебца немножко». Тогда отрезали ему деревенского хлеба и подозрили[8]: но с ним был этот самый же Фриц! Вот немца они схватили и пошли в Дмитровку, на склад, где, я рассказывал, было все на свете: и гармони, и одежда, и все, что пожелаешь. Идут и главного охранника ведут! Вот так и сожгли все дотла и всех перебили, один немец только убежал в Спасовы Углы. Потом прилетели сюда самолеты, но все бесполезно: они — в лес и ни слуху ни духу, ищи ветра в поле. Так что обошлось без потерь!
Шменкель близко очень был ко мне расположен и причем очень любил ко мне ходить. Я ему рассказывал о нашей Коммунистической партии. Он рассказывал, как отец его был в Коммунистической партии и забрали его вместе с Тельманом, покойным.
У нас было молоко: в отряде было две коровы. Я молока не любитель, а он очень любил, и я ему все отдавал.
Он исключительный такой был, преданный делу и такой очень хороший. Вежливый. Любитель потанцевать. «Ну, давай, — говорю, — танцевать пойдем!» — «Ну, давай!» Ничего! Он такой жизнерадостный!
Потом он с нами же вышел из окружении — прорвали мы блокаду — и были мы на отдыхе в Малоярославце. Мы вылетели в тыл врага, а ему дали специальное задание, и он погиб. Ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
12. Филипп Стрелец — Золотые зерна
а) Приехал он (Филипп Стрелец. — А. Г.) в Палужье, разведку еще (раньше бойцы делали, а он дополнительно, перед боем, захотел сделать. Приехал он в Палужье, дело было ночью. Надел платок, женскую шубу деревенскую и пошел ночью к крайней хате, двое взводных с ним были, тоже переодетые. А сам заранее разузнал у соседей, как женщину зовут, что в этой хате живет. Знал, что мужа этой женщины нет дома.
Приходит, стучит. Сразу женщина, конечно, не открыла, потому что голос ей незнакомый. Но когда он стал называть ее по имени, по отчеству, она открыла.
Открыла она — он вошел в хату, а с ним двое взводных. Женщина, конечно, перепугалась. А он скинул платок с головы, попросил поесть. Сделал он это нарочно, чтобы испытать женщину, поговорить с нею, чтобы она размягчилась несколько.
Говорит Стрелец этой женщине, что они с Брянска, идут из плена, пробираются к фронту (а у самого люди наготове, все сто человек, ждут, когда вернется Стрелец, чтобы идти в наступление), спрашивает, есть здесь кто из соседей надежный, на которого положиться можно. Узнал, что есть такой, допытался, как его имя, и отправился к нему.
Время было за полночь. Подошел он с бойцом к хате, начинает стучать. Называет этого мужчину по имени-отчеству, чтобы тот открыл. Но открыла женщина. Мужчина же скрылся в сарае.
Филипп слышит какой-то шорох, входит, спрашивает:
— Где Иван Иванович?
— Дома нет! — говорит жена.
— Не бойся, — Филипп отвечает, — мы с Брянска проездом. Хорошо знакомы с ним.
Она привела мужа из сарая. И ведь как интересно, Филипп такой неразговорчивый всегда, а тут так разговорился, только рукой машет!
Этот мужчина по устройству квартир для фрицев работал. По принуждению работал. Филипп это знал, поэтому и открылся ему, все ему рассказал: почему он здесь и зачем. А сам одежду женскую скинул и оказался в шинели с автоматом. Говорит: «Мы пришли разгромить весь гарнизон! Можешь ты указать, в какой избе сколько фрицев помещается?» Этот человек говорит: «Всех до одного укажу, сколько где находится!»
Филипп, значит, немного потолковал, как поступить, какому взводу на какую избу идти. А этот человек говорит: «Давайте винтовку, я тоже буду участвовать до тех пор, пока всех фрицев не разгромлю».
Вернулся Филипп в отряд, еще раз повторил приказ, кому как наступать, а нам (я был с лошадьми) сказал, в каком месте стоять и ожидать до тех пор, пока не придет связной.
А потом Стрелец повел отряд. Все это было ночью, все командовалось мигом, быстро. Повел отряд в наступление на все хаты…
В здании школы был часовой. Его беззвучно сняли. Разбили весь гарнизон. Мало кто сумел уйти. Разгромил Филипп врага, разбил все. И потерял его отряд только пулеметчика. В грудь он был ранен.
Я потому все это знаю, что у Филиппа в отряде был, при лошадях стоял.
Да, мало Филипп жил, а то бы дел наделал много. Одно слово, не человек был, а Золотые зерна. Хороший от него урожай пошел.
б) Слыхали вы, как Стрелец догонял фрицев здесь, по большаку от Коломны до Острой Луки? Он хотел встретить их, но опоздал. И догнал уже в Острой Луке. Там и бой им дал. Было это до Палужского наступления, в половине декабря сорок первого года.
Выехал он с Глинного по большаку. Фрицы уже проехали. Он своим ребятам говорит:
— Давайте догоним их!
По пути догонял отдельных фашистов-одиночек. И тут же их уничтожал сразу. Его группа, которая гналась за фрицами, состояла всего из двенадцати человек. А фрицев было человек сто пятьдесят.
Въехал Стрелец в Острую Луку, расставил там пулеметы (было четыре пулемета), а сам пошел в разведку, узнать, где фрицы расположились. Зашел в одну, другую хату, спрашивает, где фрицы. А после старушонку одну настрочил идти. И как настрочил эту старушонку: «Ты возьми ведра пустые и иди в штаб под предлогом, что идешь к колодцу. Сама по селу не ходи, а порасспроси у женщин, сколько здесь фрицев, есть ли у них пулеметы и другое оружие». А штаб неприятеля расположился на селе, как раз напротив колодца.
Старушонка ведра взяла, пошла с ними, как Стрелец велел. А он с двумя красноармейцами ожидал ее у хаты. А остальных людей расположил в хате и за сараем.
Старушонка бойкая попалась. Все расспросила, все разузнала и рассказала Стрельцу, что штаб действительно расположен у колодца, что пулеметы у фрицев есть, и число назвала, а людей сколько, точно неизвестно, только порядочно.
Стрелец потолковал с командиром своего взвода, как сделать лучше, чтобы вызвать фрицев из деревни и в какой конец вызывать: в тот или в этот, где стоит он, Стрелец, со своей командой. И решили они вызвать фрицев на тот конец, где был расположен взвод Стрельца. Сам он и взводный взяли по ручному пулемету и расположились у края села. Один за одну крайнюю хату стал с пулеметом, другой — за другую. И взяли с собой по два человека-бойца. Остальных бойцов Стрелец выслал за полкилометра дальше в поле, за кусты. И велел этим бойцам открывать огонь.
Фрицы видят — открыт огонь, сразу в панику: кто открыл огонь? Откуда? Узнали — стрельба с поля, сразу же двинулись лавиной туда. Когда фрицы прошли крайние хаты, Стрелец и взводный открыли огонь по фрицам с тыла. У фрицев началась паника. Стали они по полю рассыпаться. А тут перекрестный огонь пошел, стали работать два вражеских пулемета, что с одного края села стояли, и те два, что стояли с другого края. А фрицы по своим стали стрелять. Открыли стрельбу со штаба прямо по улице, стреляли больше но хатам.
Вот когда они открыли стрельбу по хатам, Стрелец и его люди забрали раненых и стали отходить. Как стали отходить, стрелять бросили, так фрицы скорей, скорей на лошадей и уехали в Трубчевск. Говорят, у фрицев убитых было около тридцати человек, а раненых неизвестно сколько.
13. Мать партизанская
Жизнь моя, как дорога через всю землю: всего на ней хватало! Говорят, что век-то человеческий пестренький: и так поживешь, и так. С веку я живу в своем Уфалове, тут родилась, выросла, замуж вышла, семью нажила. Места у нас красивые, отрадные. Поля-то, поля какие! И лесу хватает! А уж за войну-то хватили горя.
Пошла я как-то в лес поутру. Вдруг увидала: батюшки, что ж такое, человек не человек! Тень, ну просто тень! На ногах не стоит! До того слабый — ну, не может даже за дерево держаться. Подошла, подхватила его, а он так и повис на руках, как неживой. Кое-как приволокла, запрятала его в амбар. Об тут так и повалился, ну до чего иссох: черный весь сделался! Две недели выхаживала, на ноги поставила. А потом он ушел: все к своим рвался.
Потом осенью в ночную пору, тогда, в сорок первом году, в окно постучали. А уж в Уфалове-то немцы были. «Анна Дмитриевна, мы свои, русские. Откройте. Поговорить надо». Пустила, а их пятнадцать человек, окруженцев! Что делать? Продрогли все, оборвались. Скорехонько истопила баню, намылись, из одежи отдала, что было. Тут же стали и обсуждать, как организовать партизанский отряд. И взялись за дело. Командир — Попов (жив, живет в городе Краснодаре, ко мне в гости ездит, приезжает обязательно!).
У нас в то время окруженцы бродили по лесам, боже мой, сотни окруженцев! Все старались пробиться к своим, за линию фронта. И первым делом партизаны принялись выводить людей из окружения. А как? Ведь кругом немцы да и местность надо знать!
Вот и попросили: «Анна Дмитриевна! Давай уж, мать партизанская, выручай». Бывало, оденусь как нищенка. Тряпье всякое порванее и сума через плечо. Вот и просишь милостыньку будто бы. Обошла Волково, Сорокино, Бахметово, Шиздерово, Городок и другие деревни. Не куски хлеба, не картошку собирала, находила надежных людей, а те вот тоже так шли дальше по деревням.
Придешь назад к партизанам-то, а они уж ждут! Все им расскажешь, где стоят немцы, какие машины, какие части и по каким тропинкам идти, где своих людей встретить. Вот так и вывел партизанский отряд из окружения больше двух тысяч человек!
И все бы ничего, да приехал в деревню фашистский карательный отряд. Командир, по-ихнему обер-лейтенант, занял мой дом под штаб. Действовать стало труднее.
А тут сын мой Ванек из плена с тяжелой раной бежал. Явился домой. Мешкать не приходится: пошел и поступил к гадам на службу. Это чтобы втереться к ним. Ему дали трактор, стал ездить за продовольствием. Раз ехал да по дороге от партизан взрывчатку и взял! Все будто хорошо, да не придумаем, как в подпол ее положить. Говорю сыну: придется картошку копать. Накопали первые четыре ведра, несем в руках в избу. А мой постоялец как заорет: «Ты что, матка, куда прешься?» Ну, я тоже на него как закричу: «В подпол, вот куда! Зима придет, небось немецкая армия есть попросит!» — «А-а, — говорит, — гут, гут, матка, неси!» Носим… На дно ведра взрывчатку, сверху — картошку. Пошло дело, к вечеру управились. Стали ждать подходящего случая.
И вдруг арестовали командира отряда Попова. Нашелся подлец, выдал его. Я так подбилась к немцам, чтоб меня спросили про него. Вот они и спрашивают, кто он, правда ль, партизанский командир? Я говорю: «Что вы, ну, какой он командир?» И назвала другую фамилию, будто из дальней деревни. Пока они выясняли, вечер наступил, а там и сбежал Владимир-то Иванович, прямо из-под виселицы.
Тут арестовали сына и за мной пришли. Явился полицай, приставил наган к лицу, допытывается: «Где Попов?» — «А твоя мать знает, — говорю, — где тебя, собаку, носит?» Он мне в зубы кулаком! Потом хвать за руку и — к стене. Поднимает пистолет. Бах! Бах! Щепки от стенки мне в лицо. Убьет, думаю, гад этакий! Кричу: «Что ж ты, сволочь, делаешь? Ведь русский же!»
Повел меня на улицу, к оврагу. Иду, прощаюсь с белым светом. В ту пору покойника несли. Народу собралось. Смотрят: «Куда тебя, Дмитриевна, никак на расстрел?» Видят, что не шутит он, мучитель-то. Тогда кто-то как закричит: «Партизаны! Партизаны едут!» А по большаку на самом деле немцы ехали. Где тут ему разбираться: он тут испугался да деру дал не хуже зайца! А я по кустам, по кустам да в лес!
14. Девчонки все молоденькие
Были у нас, приходили к нам немцы-то. Но стояли они у нас мало, недолго. Наша деревня Ананьино далече от большака была, ну и — понятно дело — боялись немцы к нам часто наведываться.
Бывали они у нас где-то в сентябре — декабре. Мы ничего не давали им, прятали все.
Раз, это было двадцать первого декабря, по старому[9], пришли ко мне партизаны. Их было вроде семь, да, семь человек: три девчушки да четыре мужика.
Девчонки-то все молоденькие такие. Им бы еще гулять да веселиться, а они — знамо ли это дело — с немцами биться стали. Одну из них — Женя ее звали — я дюже хорошо запомнила. Такая молоденькая была: годков двадцать ей было. А прочим девчонкам-то и того меньше.
Пришли они третьим днем, принесли с собой материала белого, да много чего-то было. А у меня в ту пору была машинка швейная (откуда они это узнали!). Ну, значит, была у меня эта машинка, а они и просят: мол, помоги нам, тетя Маня, покроить да сшить кой-чего. И кроили какие-то белые халаты из белого материала — а зима ведь была! Всю ночь божию мы кроили: кроила-то я, а другая девушка (забыла, как ее звать-то, кажется, Нюрой) стала шить.
Пришла еще ночь. Это было как раз рождество, с шестого на седьмое января. Ну, попросили они меня чего-нибудь им в дорожку поесть положить. Встала я, сделала им закуску. Хлеб напекла. И мясо взяли (не помню, на всех только или нет).
Стали собираться в двенадцать часов ночи. Разговаривали они тихо-тихо, почти шепотом. Все говорили что-то меж собой перед уходом. Прислушалась я и поняла вдруг: штаб они фрицев идут подрывать. А он был в одиннадцати километрах от нас.
Женя-то, лихоньки мои, больно долго со мной прощалась. Говорит мне, если, мол, узнаете или услышите потом что-нибудь, напишите моим родителям. Ой, лишеньки, такая девчушка была! Вторая-то Нюра была, а вот третью уж и забыла, как звали, ту, что шила халаты-то!
Ну, склали они закусить в свои сумки, справились и ушли.
Встала я утром рано-рано: не могла никак уснуть… Знаете, какое тайное дело они сделали? Штаб немцев подорвали. В это же утро, в четыре часа — говорят — взлетел этот штаб-то, в воздух взлетел!
Девушку-то Женю так и не нашли: тоже, наверное, разорвало. Если б попалась немцам, так было б известно, а то нет, не слышали о ней мы больше ничего.
После войны я нашла родителей Жени (она мне адрес оставила). Мать-то оказалась не родная, мачеха у Жени была. Ну, в тысяча девятьсот пятьдесят первом году я уехала из деревни: сюда мы переехали. Так я ничего и не узнала.
15. Босиком по снегу
Боялись мы, девоньки мои, выходить на улицу, когда немцы-то стояли в нашей деревне.
Дело было так. Выглянула я в щелочку, посмотреть решила, что на улице-то делается. Поглядела — так и залилось мое сердеченько кровью. Гонят молоденьку девчонку — беременна она уж была — босиком по снегу. Это в мороз-то! В драненьком платьишке, ну как есть, раздетая и босая!
Стою, плачу и молю бога, чтобы дал ей терпения вынести все эти мучения.
Сзади девчонки-то ехало несколько немцев, все на лошадях. Погнали бедную в штаб. Что с нею было, не знаю… только больше я ее не видела. Страсть, какие зверства пришлось людям перетерпеть через этих извергов!
Еще один случай такой же… Племянница моя Катя (сейчас она Ершова Екатерина Григорьевна) скрывалась она от немцев: они всю молодежь в Германию угоняли. Была тоже беременна. И пришлось ей три километра ползти по снегу. Так и разродилась она у риги. Дочка родилась, но хиленькая малышка была: в холод-то такой родилась! А через три месяца и умерла. Вот сколько мучений перенесли люди-то!
16. Наш Соколик
Был в нашем отряде славный разведчик Шура Воднев. Сам из деревни Бражино. Такой он красивый был, такой верткий. Любили мы его и Соколиком нашим звали. Бывало, куда ни пошлет командир Соколика — все выполнит и сухим из воды выйдет. Как-то в прошлом году было у нас плохо с продовольствием, а особенно мужики без табака страдали. Шурик и вызвался идти за харчем в «партизанскую столицу» (так мы свою деревню называли). А за нами уже следили немецкие ищейки-полицаи. Заметили они нашего Соколика и схватили его.
День был такой хороший, как раз лето начиналось. Смотрел Шурик на лес. Солнце так высоко поднялось. Не хотелось ему умирать, а прощаться с жизнью нужно.
Заставили проклятые полицаи Соколика могилу копать, а сами бандиты только автоматы держат и смотрят, как бы лопатой им не угодил по предательской башке. Хорошо знали они народ наш партизанский. А Шурик только посмотрел еще раз на солнце и крикнул:
— Прощай, Родина!..
Полицаи выстрелили, свалился наш Соколик в могилу и еще оттуда кричал:
— Смерть вам, немецкие разбойники!
А тут и мы подоспели — снарядил нас командир на розыски Соколика. Услышали громкие Шуркины слова и выстрелы. Накрыли полицаев и удавили их, как собак.
А еще и табличку повесили:
ЗНАЙТЕ, НЕМЕЦКИЕ МОКРИЦЫ, КАК НАШ НАРОД УБИВАТЬ!
17. Братья Панасовы и Михайловы
Хорошо действовали Панасовы, они были два брата. Мать у них расстреляли немцы, и они пошли в партизанский отряд. Панасову Феде было тогда четырнадцать лет, а этому было — Сереже — двенадцать лет.
Вот они и действовали. Сережа был в разведке, а этот в подрывной группе работал. Они подорвали два или три состава поездов в районе Тупика — вот так называли.
Это были самые отважные товарищи: они не боялись ничего… Сережа, он такой был боевина, что никогда не отказывался. «Сереж, куда ты едешь? Ну, невыносимо! Там же немцы!» Но независимо от этого он все равно прет сюда! Бесстрашный, ну, что — я не знаю! Он в любых операциях, в любой разведке, ночью и днем, он первый идет! На лошадь — верхом, лошадь привязывает к кустам — и сам пошел. Приносил ценные сведения. Как же! Он все найдет! Причем очень такой изумительный!.. Теперь приезжал — подполковник.
У нас еще были. Бывший директор МТС Михайлов, Батуринского района. Жену его (она скрывалась в Верховье Малышкине), полицейские приехали, расстреляли. Остались два мальчика, Андрей и Гриша. Гриша был тоже лет двенадцати-тринадцати, мы их забрали к себе. Гриша, это был такой, что ничего, ничего не боялся! «Я теперь за мать буду мстить при любых обстоятельствах». Второй был более степенный, тот, побольше который, а маленький, этот Гриша, был особо выдающийся, резвый! И причем — ничего, никакой пощады немцам не давал!
Это были самые лучшие разведчики. Они идут так — ну, вроде хлеб собирать. Война ж была голодная, вы сами знаете. И в боях участвовали. Да вы их не заставите, чтобы они не участвовали. Вы им прикажите — попробуйте! Они сами идут в бой при любых обстоятельствах. В любые трудные операции! «Вы, нам, — говорят, — не указывайте!»
18. Несолидненький
У нашего комиссара был мальчишка Петя. Привязался парнишка ко мне и не отстает ни на шаг. Я, правда, детишек люблю. Так он все: «Дядя Миша, дядя Миша». Куда дядя Миша, туда и он идет. Дядя Миша — в тыл, и он со мной. Папка не пускает — все равно пойду! Хоть ты убейся, я тебе не подчиняюсь. Вот и мотался с нами, покуда уже наши пришли.
Но больше он в разведку ходил. Его использовали как пацана. В разведку пойдет, такой, знаете, несолидненький, все высмотрит. Потом и расскажет, доложит все чин по чину.
И за все его заслуги дали ему орден Красного Знамени, мальчику этому, сынишке комиссара.
19. Фрицы поганые
Часто бывали немцы-то у нас. Жрать все просили, фрицы поганые! Ну, а мы что? За эти все изверства будем их кормить? Пошли они к черту, поганые!
Все прятали, все, что было, прятали! Масло топленое в кадку с бельем прятали! Мясо засыпали гнилой картошкой!
Так раз и поросенка спасла: заложила его сеном. Немцы приходят, тычут в сено, орут: «Матка, рус солдат!» Я ему: «На, ищи!» Не стали, гады, — торопились, видно, очень куда-то.
А раз, девушки, вела я партизан за семь километров, да все лесом Их звали, как сейчас помню, Леня да Саша. С Алма-Аты они были, Саша был ранен в левую ногу, легко, правда, ранен.
Вывела я их на наш большак, и ушли они с богом. Куда пошли — не знаю. Спасибо сказали и ушли.