Вокруг Петербурга. Заметки наблюдателя — страница 7 из 9

Память и забвение

В Приоратском парке «победили» белые

События Октябрьской революции и последовавшей за ней Гражданской войны до сих пор продолжают волновать умы и сердца. Когда-то мы с упоением смотрели «Чапаева» или «Адъютанта его превосходительства», сегодня почти с таким же чувством переживаем за персонажей сериала «Гибели империи» и сочувствуем Александру Колчаку в исполнении Константина Хабенского в «Адмирале»…

Почти десять лет, с 1996 по 2004 год, бывший праздник Великого Октября официально назывался Днем согласия и примирения. Как говорилось в президентском указе, «в целях смягчения противостояния и примирения различных слоев российского общества». Скажем честно: согласию и примирению в обществе этот праздник вряд ли помог. Это только на военных реконструкциях, отыгрыв «бой», «белые» и «красные» дружески обнимают друг друга. В реальной жизни все иначе…

За двадцать последних «постсоветских» лет акценты так и не расставлены. Кто же подлинные герои: Чапаев или Колчак, Буденный или Деникин? Для немалой части общества по сей день почитание белых недопустимо. А для их идеологических противников неприемлемо само существование в нашем городе названий улиц в честь Ворошилова или Белы Куна…

Времена меняются, но то, что произошло в России в те годы, до сих пор невозможно воспринимать беспристрастно. Мы до сих пор ощущаем свою сопричастность тем событиям. Это лишний раз показала военно-историческая реконструкция в Приоратском парке Гатчины, состоявшаяся в конце октября 2012 года. Зрители увидели «бой», разыгравшийся в октябре 1919 года на окраине Гатчины между наступавшей белой Северо-Западной армией генерала Юденича и войсками Красной армии. Организаторы старались как можно больше приблизить действо к реальным событиям. «Сражение» происходило практически на том же месте, где он могло быть во время Гражданской войны. «Бой» закончился победой белогвардейцев – над полем боя взвился российский триколор.

Напомним, сентябрьская операция армии генерала Юденича имела кодовое название «Белый меч». Стремительный бросок Северо-Западной армии в октябре 1919 года на Петроград даже сегодня способен вызвать изумление. «Страшная стремительность, с которой Северо-Западная армия ринулась на Петербург, действительно вряд ли имела примеры в мировой истории, исключая разве что легендарные суворовские марши», – отмечал впоследствии писатель Александр Куприн в автобиографической повести «Купол святого Исаакия Далматского».

16 октября белые вечером вошли в Гатчину, а уже на следующий день здесь стала издаваться газета «Приневский край», редактором которой стал Александр Куприн. «Я пламенный бард Северо-Западной армии. Я никогда не устану удивляться ее героизму и воспевать его», – отмечал писатель, и это была его осознанная гражданская позиция.

Те октябрьские дни оказались поистине звездным часом «северо-западников». 21 октября они взяли Павловск и Царское Село, с радиостанции которого была дана радиограмма о взятии Петрограда. «Быстротечные, краткие дни упоительных надежд!» – пишет Куприн в «Куполе святого Исаакия…».

Что было дальше, известно. На Пулковских высотах белые натолкнулись на ожесточенное сопротивление – красные мобилизовали силы и подтянули резервы. В середине ноября обескровленные остатки Северо-Западной армии прижали к эстонской границе и чуть позже интернировали в Эстонии, которая в начале 1920 года заключила мир с Советской Россией…

В советское время белую армию, наступавшую на Петроград в 1919 году, называли не иначе как «бандами Юденича». В «пост – советские» годы отношение изменилось, исследователи начали серьезное изучение тех событий. Стало меняться и отношение. Гатчинская реконструкция стала одним из характерных признаков нового «прочтения» Октябрьской революции, событий и судеб героев Гражданской войны.

«Военно-историческая реконструкция в Гатчине берет свое начало в 1996 году, – рассказал непосредственный участник „боя“, доктор исторических наук, президент Петербургского военно-исторического общества Алексей Аранович. – Тогда был организован и проведен первый фестиваль, на котором были разыграны эпизоды из истории Гражданской войны в России. Правда, не из истории Гражданской войны на Северо-Западе, а события, которые происходили в 1918 году на Дону. Тогда организатором этого фестиваля выступила Санкт-Петербургская военно-историческая ассоциация.

Мы ставим, прежде всего, просветительские задачи. Однако те, кто узнают правду о той братоубийственной войне, сами становятся способными сделать свой выбор».

«Гражданская война – страшный период для любого государства, – отметил участник реконструкции Дмитрий Сидоркевич, – поэтому мне в данной теме важнее „просвещение“. Брат шел на брата, сын на отца. Не было ни правых, ни виноватых. И хорошо, когда зритель это понимает. Наша задача лишь показать ему очередной эпизод нашей истории. Свои симпатии зритель выбирает сам. Кто-то по воспитанию, кто по „моде“ – иначе я не могу назвать стремление молодых людей к „красной“ или „белой“ стороне. О той поре они знают лишь по книжкам да средствам массовой информации. Поэтому адекватного мнения у них чаще всего нет. Пусть каждый зритель увидит свою правду»…

На фото: «Белые» и «красные» на военной реконструкции в Приоратском парке Гатчины. Фото Ульяны Мазуровой

Меня особенно интересовало, влияют ли личные взгляды участников реконструкции на то, кого они изображают в «бою». Мнения разделились.

«Конечно же, мы все испытываем симпатии по отношению к тем или иным историческим личностям, – ответил Алексей Аранович. – Я никогда не скрывал свои глубокие симпатии по отношению к белому воинству как защитнику православной России. Однако в процессе самой реконструкции мы пытаемся реконструировать скорей точность исторических событий с точки зрения визуального ряда, ни коем образом не пытаясь хоть как-то неуважительно вести себя по отношению к «противнику» на поле боя. Конкретно в данном эпизоде, иллюстрирующим события 1919 году под Гатчиной, мы представляли Семеновский полк, который доблестно сражался в рядах Северо-Западной армии».

Своим мнением поделился Александр Зубков (клуб «Связист»): «Можно разделить реконструкторов на две части: тех, кому все равно, белый или красный, и тех, у кого есть, безусловно, личные симпатии к одной из сторон, и они никогда не оденут форму противника. Я в данном случае именно „ортодоксальный“ красный, как и большинство нашего клуба „Связист“, но и у нас есть ребята, которые реконструируют белых – 2-й Островский пехотный полк. Отношения в жизни и на мероприятии с ними абсолютно нормальные».

«Собственные симпатии чаще всего влияют, – признался участник реконструкции Дмитрий Сидоркевич. – Каждый реконструктор выбирает ту сторону, чьи идеи ему идеологически более близки. Так гораздо легче вживаться в образ, меньше фальши. Мои симпатии в теме Гражданской войны – на стороне „красных“. Просто потому, что и сам родился в СССР, и родители мои, и деды были „красными“ по сути своей. Бабка моя происходила из семьи купцов первой гильдии, но тем не менее это не помешало ей с дедом принять идеи революции и жить по законам нового государства. Дед мой даже воевал на стороне Красной Армии… Конкретно в данном „бою“ я не участвовал, но на прошлых мероприятиях по теме Гражданской войны я был и „революционным матросом“, и „красным казаком“».

«Я представляю на реконструкции сторону „белых“, потому что их идеи мне близки, и как мне казалось с юношеских лет, это были люди чести и долга, – рассказал участник реконструкции Дмитрий Кольцов. – В „мирной жизни“, мы, как красные, так и белые – друзья и товарищи.

Темой Гражданской войны я стал интересоваться давно – еще в советское время, когда учился в школе. Информация о Гражданской войне была представлена однобоко, со стороны красных. В школе учили: красные – хорошие, белые – плохие. Мое представление изменил фильм «Дни Турбиных»: возможно, благодаря хорошей игре актеров кино я и стал задумываться, что было на самом деле? Потом совершенно случайно мне в руки попала книга Туркула „Дроздовцы в огне“. Прочитал я ее на „одном дыхании“. Она произвела на меня не просто огромное впечатление, но, можно сказать, открыла дорогу в военно-историческую реконструкцию, реконструкцию Белых Армий России.

На реконструкции мы представляли Островский стрелковый полк Северо-Западной армии. Он еще осенью 1918 года в составе Отдельного Псковского добровольческого корпуса Северной Армии участвовал в боях с большевиками. Идея создания клуба „Островский стрелковый полк Северо-Западной армии“ возникла у нас, реконструкторов Первой мировой войны, в конце мая 2006 года. Меньше чем через месяц у меня уже была пошита форма Островского стрелкового полка».

Как пояснил Дмитрий Кольцов, на прошедшей военной реконструкции кроме Островского полка, были представлены 8-й пехотный Семеновский полк и Либавский стрелковый полк Северо-Западной армии (их называли «ливенцами» по фамилии командира полка графа Ливена). Последний из них является старейшим в России объединением военно-исторической реконструкции Северо-Западной армии. Он был основан 12 сентября 1993 года в Москве, с 2004 года имеет филиал в Петербурге и с 2007 года в Нарве.

А что увидели и почувствовали зрители?

…Ульяна Мазурова – зритель неслучайный. По ее собственным словам, с прошлой зимы она внимательно следит за военно-историческими мероприятиями, которые проходят в Петербурге и Ленинградской области. Фотографии, сделанные ею, удивительны: разглядывая их, кажется, что переносишься на машине времени почти на век назад, в эпоху Гражданской войны. Но самое главное – как точно соответствуют люди тем персонажам, которых они изображают. Они словно сжились, сроднились с ними. И белые, и красные – как будто самые настоящие. Молодые «северо-западники», возможно, еще вчерашние юнкера, с мечтательным выражением глаз. Прожженные до мозга костей революционеры в кожанках…

По словам Ульяны, реконструкция получилась «атмосферной»: возможно, этому способствовали погода и предварительная прогулка по улице Чкалова, на которой много старых зданий и деревянных домов.

«Среди зрителей особо категоричных высказываний в поддержку той или иной стороны не было, – говорит Ульяна Мазурова. – Запомнился мальчик лет десяти с игрушечным автоматом, который перед началом боя прицеливался в сторону расположения отрядов и комментировал что-то вроде „бей белых“, а потом сказал, что вообще-то не может точно определиться, кто из противоборствующих сторон ему больше нравится… Что касается меня, то мои симпатии на стороне красноармейцев, большевиков, как в данной реконструкции, так и в общей оценке событий революционного времени и Гражданской войны. Соответственно, если бы я была участником боя, то выступила бы на стороне красных. Хотя, конечно, тема Гражданской войны очень сложная и неоднозначная, Гражданская война сама по себе – всегда трагедия, пожалуй, даже гораздо бо́льшая, чем война со внешним врагом».

Когда «бой» в Приоратском парке отгремел, и произошло то, что лично для меня на подобных событиях кажется особенно важным: бывшие противники спокойно общались и беседовали друг с другом. Так и хотелось сказать: вот же оно, историческое примирение!..

Действительно, идея эта давно уже витает в воздухе. В Петербурге, Иркутске, Краснодаре и Новочеркасске за последние двадцать «постсоветских» лет появились памятники, основной мыслью которых стало примирение бывших противников по братоубийственной Гражданской войне.

Однако до настоящего взаимопонимания еще далеко, и наверное, именно поэтому памятник примирению в Гражданской войне, появившийся в Петербурге еще в 1997 году, известен лишь узкому кругу людей. Между тем это был первый подобный памятник в нашей стране.

Автором петербургского памятника стал скульптор Николай Судзиловский. На большом гранитном валуне лежат разрубленная шашкой красноармейская буденовка и простреленная пулей белогвардейская фуражка. Обхватывает их терновый венец – символ общего страдания, общей трагедии. На одной из сторон камня высечены слова поэтессы Зои Бобковой:

Мы – один народ, одна страна,

Никуда от этого не деться,

Даже если разрывает сердце

Надвое гражданская война.

По словам Зои Бобковой, сначала памятник хотели установить в Гатчине, где его изготовили. Однако ветераны резко выступили против: называли создателей памятника чуть ли не «врагами народа», требовали, чтобы буденовка доминировала над белогвардейской фуражкой. Тогда памятник, при помощи энтузиастов, перевезли в Петербург. Его принял директор 138-й школы на Полюстровском пр., 33, профессиональный историк Александр Сафонов. Школа эта не совсем обычная: по благословению митрополита, она имеет небесного покровителя князя Александра Невского. В день его памяти, 6 декабря, первоклассников посвящают в ученики наподобие тому, как в свое время юный князь Александр посвящался в рыцари…

Без каких-либо особых согласований с вышестоящими инстанциями памятник примирению поставили на школьной территории. По мысли Александра Сафонова, памятник не только напоминал о жертвах Гражданской войны, разделившей народ по живому на «белых» и «красных», но и символизировал стремление к добру, согласию, миру, на которых строится школьная жизнь. Местные жители прониклись пониманием, не было ни одного случая вандализма.

«Не буду скрывать, что ветераны относятся к памятнику по-разному: идейные коммунисты его не принимают, – отметил депутат муниципального совета Финляндского округа, председатель Калининского районного отделения ВООПИиК Кирилл Страхов. – Но для следующих поколений Гражданская война – уже не память, переданная от родителей, а только кино и книжки. Нынешним школьникам Чапаев и Колчак едва ли ближе Бородинской битвы. И поэтому важно, что такой памятник сберегла именно школа, что у ребят есть повод задуматься: что же произошло, что значит это «разорванное сердце»? Тем более теперь, когда к месту и не к месту проводят аналогии между «третьей русской революцией» и днями, в которые мы сами живем. Выходит, так и не поняли, что с нами тогда произошло?»…

Современные последователи белого движения установили на территории юго-западных районов Ленинградской области немало памятных знаков, посвященных воинам Северо-Западной армии, восстанавливают их могилы в Ивангороде (об этом – в следующем очерке на страницах этой книги). Так что, можно сказать, что сегодня в каком-то смысле есть определенное равновесие в увековечении памяти «белых» и «красных».

«Примирение возможно только в одном случае – когда русский народ преодолеет и осудит большевизм, будет воспринимать его как тяжелейший этап в отечественной истории, – считает активист историко-мемориального движения „Белое Дело“ Николай Родин. – Но благоприятный период начала 1990-х годов упущен. Поэтому я живу по девизу генерала фон Лампе: „Отбоя не было. Борьба продолжается“».

Выяснилось, что мнения участников военной реконструкции в Гатчине по поводу исторического примирения бывших противников по Гражданской войне также расходятся.

«Примирения между красными и белыми никогда не было и не будет, – уверен Алексей Аранович. – Сама история сделала свой выбор, опрокинув коммунистический режим». На мой вопрос, нужно ли сегодня «реабилитировать» на государственном уровне белое движение и его лидеров, Алексей Владимирович ответил: «Нужно помнить, а в реабилитации белые воины не нуждаются. Сама история доказала их правоту».

Дмитрий Сидоркевич высказал иное мнение: «Мы уже живем не в то время. У нас другие ценности, другой быт. Все другое. Поэтому какая-то показательная идеологическая борьба – лишь фарс. Нет сейчас ни „красных“, ни „белых“. Люди в современной жизни лишь играют в них. Идеи – да, есть. Но это вовсе не повод враждовать».

«Белая армия, черный барон…»

В конце ноября 2010 года в Кингисеппе состоялась 1-я Ямбургская международная научно-практическая конференция, посвященная 90-летию окончания Гражданской войны 1918–1920 годов на Северо-Западе России.[5] Она встала в одном ряду с прошедшими в Крыму, в Москве и Петербурге памятными событиями, посвященными 90-летию исхода Русской армии под командованием барона Врангеля из Крыма…

До недавнего времени на территории Ленинградской области о Гражданской войне напоминали памятники, посвященные исключительно героям Красной армии. Последние двадцать лет медленно, но верно происходило восстановление исторической справедливости: благодаря общественным инициативам было установлено несколько памятных знаков, посвященных воинам Белой армии. Один из них – в деревне Скамья Сланцевского района, посвященный Талабскому полку, сражавшемуся в рядах Северо-Западной армии.

В 2000-х годах шла большая работа по восстановлению могил «северо-западников». В октябре 2008 года в селе Ополье Кингисеппского района (бывшего Ямбургского уезда) в ограде Крестовоздвиженской церкви был открыт первый в России каменный памятник воинам Северо-Западной армии. Он представляет собой обелиск, посвященный памяти воинов Талабского, Семеновского и Островского полков, погибших в июле – августа 1919 года, во время первого похода Белой армии на Петроград. Их похоронили тогда здесь на церковном погосте, в советское время могилы были уничтожены, поэтому нынешний обелиск символически увековечил их память. Двенадцать имен указаны на обелиске, имена шести солдат и одного фельдфебеля – неизвестны. Памятник освятил настоятель Крестовоздвиженского храма протоиерей Иоанн Белевцев.

«В ходе архивных изысканий Ямбургского братства удалось обрести на сегодняшний день десятки мест упокоения воинов Северо-Западной армии на территории бывших Петербургской и Псковской губерний, – отмечает участник этой деятельности Михаил Доведин. – Выявлены сведения о более чем двух тысячах воинов северо-западников, лежащих здесь. В 2009 году по результатам архивных исследований председателя «Общества Охраны памятников Русской культуры в Эстонии» Ю.П. Мальцева были обретены новые имена северо-западников, погребенных в братских могилах на старом Ивангородском кладбище. Усилиями и трудами членов этого Общества удалось восстановить более 15 братских кладбищ и могил северо-западников на территории современной Эстонии»…

Самые большие потери Северо-Западная армия понесла не во время боевых действий, а в первой половине 1920 года от эпидемии тифа и от других болезней.

Один из участников деятельности по увековечению памяти Северо-Западной армии в нашем регионе, Сергей Геннадиевич Зирин из Ямбурга (Кингисеппа), называет Нарвскую катастрофу – то, что случилось тогда в конце 1919 года у стен Ивангорода и Нарвы, – «Голгофой Северо-Западной армии» (именно так, с добавлением «Венок памяти соотечественникам», называется его книга, увидевшая свет в 2012 году). Отступившая из-под Петрограда Северо-Западная армия оказалась у эстонской границы. Сзади были красные, от которых пощады ждать не приходилось, впереди – эстонская армия, встретившая северо-западников без всякой симпатии.

«Углубленным исследованием истории и трагедии Северо-Западной армии генералов Юденича и Родзянко (далее СЗА) я занимаюсь с 1996 года, – рассказал Сергей Геннадиевич. – Точкой отчета послужила большая статья псковского историка Олега Андреевича Калкина „Как погибала белая армия и как возникло Эстонское государство“, опубликованная в 1993 году в газете „Русский вестник“. Меня, как это говорится, „взяло за живое“. К тому времени материалов и трудов по истории СЗА почти не было, за исключением материалов советских историков, и эта статья явилась для меня откровением.

Больше пятнадцати лет я скрупулезно накапливал документальную базу по СЗА, используя различные документы и рукописи из российских и зарубежных архивов, также привлекал материалы из частных (семейных) собраний потомков северо-западников из России, Южной и Северной Америки, Европы и стран Балтии. На сегодняшний день подготовлена краткая биографическая база северо-западников, насчитывающая несколько тысяч воинов. Собраны сотни фотографий северо-западников. Многие материалы еще не введены в научный оборот».

В 2005 году Сергей Зирин основал, возглавил в качестве редактора, а затем издал в Пскове в июле 2006 года журнал Исторической России «Михайлов День 1-й». В ноябре 2010 года в Петербурге вышел «Михайлов День 2-й». Издается он исключительно на пожертвования. Содержание формируется на основе первопубликаций и введения в научный оборот неизвестных мемуаров, архивных материалов, документов и фотодокументов, имеющих отношение к истории России конца XIX – первой половины XX веков. Много внимания в издании уделяется истории русской белой политической эмиграции первой и второй волн. В поиске и обретении документальных материалов большую помощь журналу оказывают потомки белоэмигрантов из зарубежных стран. С журналом сотрудничают и публикуют в нем свои работы историки и исследователи из России, Эстонии, Латвии, Финляндии, Чехии, Словакии, Франции, Германии, Швейцарии, Аргентины, Бразилии, Венесуэлы, Канады и США.

В ноябре 2011 года исследователь, влекомый изучением судеб «северо-западников», отправился в Южную Америку, где за три месяца в Аргентине, Бразилии и Парагвае собрал богатый архив по истории русской белой эмиграции из частных собраний потомков белоэмигрантов и вывез его в Россию. Часть материалов поездки, в том числе тексты эпитафий русских могил с фотографий, вошли в специальный южно-американский выпуск «Михайлов День 3-й».

И снова – о Нарвской катастрофе. Как отмечает Сергей Зирин, между эстонским и русским Северо-Западным правительствами не существовало соглашения на случай отступления русской армии и принятия на эстонской территории беженцев. Беженцев в Нарву не пропускали, и им пришлось оставаться несколько дней и ночей под открытым небом в сильные морозы; много детей и женщин умерло… Только после усиленных переговоров с эстонскими властями последние разрешили впустить обозы беженцев, колонны войск и военнопленных для размещения в Ивангороде и его окрестностях.

Что же касается СЗА, то боеспособные части распределили на участках нарвского фронта на узкой полоске земли от Ропши до Усть-Черново, а деморализованные после разоружения и ограбления перевели вглубь Эстонии. В Меморандуме от 16 декабря 1919 года правительство Эстонии так объяснило свою позицию: «Было бы безумным самоубийством разрешить дезорганизованным враждебным массам перейти границы Эстонской республики, а тем более собраться в тылу Эстонской армии, которой нужны все ее силы для отражения бешеных атак военных сил русских советов».

Мотивировалось это «имперскими устремлениями» командования СЗА и его враждебностью по отношению к эстонской независимости, пронемецкой ориентацией некоторых русских генералов. Сергей Зирин возмущается: авторов Меморандума не смутил тот факт, что северо-западники «своим героизмом внесли весомый вклад в защиту Нарвы и помогли эстонцам отстоять независимость Эстонии ценой своих жизней».

Впрочем, корни этого противостояния уходили еще в пред – шествующие события 1919 года: эстонское правительство испытывало недоверие к СЗА, считая, что белое движение в целом выступает с идеей «единой и неделимой России», не предусматривающей независимости новых государств (такова была изначальная позиция Верховного правителя России адмирала А.В. Колчака). А потому руководство новоявленной Эстонской республики настаивало, чтобы командование СЗА признало ее независимость.

Вначале под давлением русских политиканов из Парижа генерал Н.Н. Юденич и его штаб выразили готовность сделать это только после совместного с эстонскими войсками освобождения Петрограда от большевиков. Но уже в феврале 1919 года Юденич писал в личном письме Главкому Эстонской армией генералу И.Я. Лайдонеру: «Ставлю Вас в известность, что я никогда не прикажу… моим новым формированиям повернуть штыки против Эстляндии и сам против Эстляндии не пойду». В августе 1919 года Юденич пишет генералу Лайдонеру о признании им Эстонии, как самостоятельной республики. Слово русского офицера, да еще в письменной форме, говорит само за себя!

Справедливости ради стоит заметить, что немалая часть простых жителей Эстонии, эстонские крестьяне, бескорыстно помогали русским беженцам. Но дальше случилось самое страшное: среди находившихся в Ивангороде и Нарве военнослужащих СЗА началась эпидемия тифа и испанского гриппа, в результате значительная часть воинов погибла не от военных действий, а от болезней.

По данным Сергея Зирина, на территории Эстонии в страшных мучениях скончалось от эпидемии, по крайней мере, больше 12 тысяч воинов Северо-Западной армии. Это при строевом составе Армии в 19 тысяч штыков в наступлении на Красный Петроград в октябре 1919 года! Точное число умерших гражданских беженцев неизвестно, в одной только Нарве скончалось от эпидемии 1700 жителей.

Весной 1919 года выживших от тифа русских воинов и беженцев эстонские власти принудительно отправили на лесозаготовки, добычу торфа и сланца. По сути, это был рабский труд. Протесты против произвола властей грозили насильственной выдачей в РСФСР, что неоднократно и происходило…

Гибель СЗА оставила свой печальный след на кладбищах Ивангорода и Нарвы. Ивангород, относившийся тогда к Эстонии, в ту пору именовался в обиходе «Русской Нарвой», «Ивановской стороной».

Первый общий памятник на месте братских могил «северо-западников» был воздвигнут в октябре 1920 года на Сиверсгаузенском кладбище в Нарве. Затем, в 1921 году, братские могилы привели в порядок русские изгнанники и местные жители и захоронения стали окружены заботой и уходом.

Еще одним печальным местом стало старинное кладбище на Ивановской горе – к востоку от Ивангородской крепости. В разные времена оно значилось как Нарвское Знаменское (по церкви, к которой было приписано), Нарвское Ивановское, Нарвское Гарнизонное, Нарвское православное, а также Петропавловское (по кладбищенскому храму). Ныне оно известно также как старое Ивангородское кладбище.

Здесь с середины ноября 1919 года по весну 1920 года в братских могилах было погребено, по различным оценкам, от двух до четырех тысяч воинов Северо-Западной армии, скончавшихся от ран, обморожения, истощения, тифа и других болезней. Братские могилы северо-западников пребывали в заброшенном состоянии до середины 1930-х годов. Причина проста: нищенское существование бывших чинов СЗА и беженцев на территории Эстонии. В сентябре 1936 года здесь был установлен памятник – чугунный крест на бетонной семиступенчатой Голгофе.

«На сегодняшний день в ходе архивных изысканий удалось найти сведения на 277 человек, погребенных здесь: это офицеры, нижние чины, студенты, гимназисты, юнкера, военврачи, сестры милосердия, санитары и военные чиновники», – указывает Сергей Зирин, вице-председатель Воинского братства во имя Святого архистратига Божия Михаила и редактор российского исторического журнала «Михайлов День».

Это кладбище, как в капле воды, отразило всю летопись Гражданской войны на Северо-Западе. Первые захоронения жертв братоубийственной войны возникли здесь в конце осени 1918 года – это были, как сообщают метрические книги, три «неизвестных красноармейца, убитых при наступлении на Нарву». Затем, когда в Нарве была ненадолго установлена советская власть, на кладбище появились могилы жертв «красного террора». С 13 мая 1919 года, когда Белая армия начала наступление, и Ивангород оказался в ее тылу, здесь хоронили северо-западников…

Судьба могил сложилась по-разному. На Ивангородском кладбище чудесным образом уцелел чугунный крест-памятник, а мемориал в Нарве был разрушен.

«В советские годы на протяжении многих лет сюда, в немецкую часть Нарвы, в Сиверцы, к отдельному памятнику – беломраморному кресту, приезжала из Гатчины мать молодого поручика, скончавшегося в 1920 году, – сообщает Сергей Зирин. – Сейчас следы того памятника затерялись, как, впрочем, и почти всех индивидуальных памятников, установленных родственниками усопших до начала Второй мировой войны.

Удивительное явление происходило с 1973 года в Сиверцах, когда два эстонца и четыре русские дамы бесстрашно опекали символическую могилу-кенотаф полковника артиллерии Северо-Западной армии Михаила Голенкина. Две из дам – дочь и внучка русского офицера из Ленинграда и две нарвитянки. Православный священник-эстонец Александр Таркмеэс служил панихиды по всем русским воинам СЗА!.. А смотритель Юганес Лиландер ухаживал за символической могилой. Как не доставало такой теплоты и взаимопонимания между эстонцами и русскими в 1919–1920 годах».

У креста-памятника на братской могиле «северо-западников» на Ивангородском кладбище, ноябрь 2010 года. Справа – историк С.Г. Зирин. Фото Н. Лаврентьева

В новейшее время первый символический памятник СЗА – трехметровый поклонный деревянный крест – был поставлен в 1991 году на Пулковских высотах. С тех пор и по сегодняшний день дело увековечения памяти павших «северо-западников» целиком и полностью находится в руках неравнодушных людей, активистов, подвижников.

«В 1996 году мы с единомышленниками создали воинское братство во имя Св. Архистратига Божия Михаила, главными целями и задачами которого является поиск и восстановление могил воинов Северо-Западной армии генералов Юденича и Родзянко в Ленинградской, Псковской областях, Эстонии и Латвии, а также просветительская деятельность, – рассказал Сергей Зирин. – На сегодняшний день в сотрудничестве с Обществом русской истории и культуры в Эстонии (председатель профессор Ю.П. Мальцев) установлено месторасположение более сорока братских и индивидуальных могил „северо-западников“. Почти все они были уничтожены в советские годы. К 2010 году братством воздвигнуто четыре поклонных деревянных православных креста, один северный русский голубец с иконой „Собор Святых Новомучеников Российских от безбожников убиенных“.»

В тесном сотрудничестве с историко-мемориальным, просветительским центром „Белое Дело“ открыты четыре каменных памятника в России. Первый из них установили в октябре 2008 года у Крестовоздвиженского храма в селе Ополье, в 15 км от Ямбурга (благотворитель Н.М. Литвинов, Ямбург); принято участие в открытии трех каменных плит с именами северо-западников в Нарве (благотворитель москвич А.Н. Макаров).

В сентябре 2010 года на старом Ивангородском кладбище открыли две памятные гранитные плиты. Одна из них, со стихотворной эпитафией, посвящена всем воинам Северо-Западной армии, вторая – одному из ее участников, поручику артиллерии Владимиру Николаевичу Быкову – правнуку А.С. Пушкина и внучатому племяннику Н.В.Гоголя. Инициаторами открытия этих памятных знаков стали братство во имя Святого архистратига Божия Михаила и движение „Белое Дело“, а создание плит стало возможным, как отмечает Сергей Зирин, благодаря благородной традиции по опеке воинских могил, заложенной владельцем Ямбургской каменнорубной мастерской Николаем Литвиновым. Панихиду на месте братских могил отслужил настоятель Свято-Троицкого храма на Парусинке (в Ивангороде) протоиерей Александр Салыкин.

В будущем предполагается создать на старом Ивангородском кладбище мемориальную часовню. Многие воины Северо-Западной армии, участвовавшие в походе на Петроград осенью 1919 года, вспоминают о виденной ими на подступах к городу золотой маковке Исаакиевского собора. Об этом можно прочитать и в рассказе А.И. Куприна „Купол святого Исаакия Далматского“.

«Поэтому нам представляется, что будущую часовню желательно было бы освятить в честь Святого Исаакия Далматского с приданием ей формы, напоминающей верхний (малый) купол знаменитого творения Огюста Монферрана, – считает Сергей Зирин. – В этой часовне символично было бы установить урну с горстями земли с могил воинов северо-западников, скончавшихся и погребенных в США, Аргентине, Бразилии, Германии, Франции, Эстонии, Латвии… Земля эта уже доставлена нам в Ямбург единомышленниками, проживающими в названных странах. Так, недавно была доставлена земля с могилы генерала Н.Н. Юденича из французской Ниццы».

На вопрос, насколько актуальна сегодня в России память о жертвах, принесенных белым воинством у стен Петрограда, Ивангорода и Нарвы, Сергей Геннадиевич сказал: «Наверное, трудно человеку, который ежедневно «гибнет за металл», понять жертвенность и идеалы северо-западников в деле спасения России, кроме неприкосновенности частной собственности, конечно».

Говоря о том, что движет активистами, Сергей Зирин ответил: «Это состояние души. По мыслителю Ивану Александровичу Ильину, отличие русского человека от западного в том, что мы, русские, воспринимаем мир фибрами души, сердцем, а западный человек – через рационализм… Русский человек всегда с пиететом относился к воинским могилам. Это чувство в русском народе не искоренено и по сию пору».

Что касается отношения государства и чиновников, то на первых порах были попытки ставить препоны, но после открытия в Москве на самом высшем уровне могильных памятников генералу А.И. Деникину и философу И.А. Ильину, отношение переменилось. «Больше чиновники не препятствовали, – говорит Сергей Геннадиевич. – Доходило до забавного. Одна дама из городской администрации в телефонной беседе спросила меня, имея в виду белых воинов, павших в летних боях 1919 года под селом Ополье: „А они не были террористами?..“ Нарвское городское собрание ежегодно выделяет деньги на уход за братскими могилами северо-западников на Сиверсгаузенском кладбище в Нарве, чего, увы, нельзя сказать о российских властях».

Черные страницы выборгской истории

Память о событиях Гражданской войны 1918 года в Финляндии только на первый взгляд относятся к истории нашей соседней страны. На самом деле, она фактически началась в Выборге, здесь же она и закончилась в апреле 1918 года. Выборг оставался последним оплотом Красной гвардии в Финляндии. То, что случилось в Выборге после его взятия белыми войсками, долгие годы замалчивалось.

Немногие знают, что события Гражданской войны в Финляндии, короткой, продолжавшейся всего несколько месяцев, но очень жестокой, имеют к Выборгу самое непосредственное отношение. Именно здесь в конце апреля 1918 года происходили ее заключительные, самые трагические события, о которых очень долго не было принято вспоминать и говорить. До сих пор ту войну, в которой, в отличие от России, белые одержали верх над красными, называют по-разному. «Освободительная война», «битва за свободу», «красный мятеж». Но никто не спорит, что та кровавая междоусобица расколола Финляндию надвое. Историки признают: жестокость и ненависть были обоюдными с обеих сторон.

В апреле 2011 года выборгские историки впервые провели конференцию, посвященную тем трагическим событиям. Для сотрудников Историко-культурного центра (дома-музея Ленина) на Рубежной улице конференция была итогом большой исследовательской работы по изучению Гражданской войны в Финляндии и связанных с ней событиях в Выборге. Прежде, в значительной степени, эта тема оставалась «белым пятном». Были выявлены новые материалы в архивах России и Финляндии, в фондах Российской национальной библиотеки. Тема эта важна для музея еще и потому, что финский коммунист Юхани Латукка, укрывавший Ленина в доме на Рубежной, воевал в 1918 году в окрестностях Выборга, – естественно, на стороне красных…

Справиться белым с красной гвардией помогли немецкие войска. Уже в начале марта финское советское правительство (Совет народных уполномоченных) переехало в Выборг, который стал последним оплотом красных в Финляндии. Однако положение становилось безвыходным, город оказался практически в окружении, и ночью 26 апреля красное правительство Финляндии по морю эвакуировалось из Выборга в Петроград.

Осада Выборга продолжалась несколько дней, и 29 апреля белые войска вошли в город. А дальше началось самое страшное: почти неделю в городе свирепствовал террор. Его жертвами стали не только взятые в плен, с оружием в руках, красногвардейцы, но и просто те, кого лишь заподозрили в сочувствии к красным. Основанием для ареста могли послужить не только донос, но и просто военная форма, а также русская речь. За несколько дней, начиная с 29 апреля 1918 года, без суда и следствия, в Выборге расстреляли от трех до пяти тысяч человек – точное количество до сих пор неизвестно. Среди них было немало русских офицеров гарнизона, находившегося в Выборге и не принимавшего никакого участия в Гражданской войне, а также много местных русских жителей.

Весной 1918 года, в рядах финской Красной гвардии сражалось много совсем юных юношей и девушек, захваченных романтикой революции и увлеченных взрослыми мечтами о будущем новом мире. Судьба многих из них оказалась печальной: одни погибли в боях, другие, будучи схвачены в форме или с оружием в руках, были расстреляны по законам военного времени. К счастью, Мартте Пюрхенен удалось пережить ее. Известно точно, что у нее родилась дочь, о чем выборгские историки также узнали в Народном архиве в Хельсинки…

Красногвардеец М. Пюрхенен из Выборгской сигнальной роты. На фото, сделанном 19 марта 1918 года, ей 17 лет. Фото из Народного архива (Kansan Arkisto) Хельсинки

«Во многих архивах, в том числе и в Финляндии, сохранились свидетельства и красных, и белых о событиях тех дней в Выборге, – отметила в своем выступлении научный сотрудник „Историко-культурного центра“ Наталья Дмитриева, – так что сегодня можно представить жуткую обстановку, царившую в городе в те дни. Среди расстрелянных красногвардейцев было немало молодежи, включая подростков и девушек, начиная с 15-летнего возраста».

Расстрелы проходили во многих местах Выборга, в том числе на валах Аннинских укреплений, на Замковом острове. Сохранились свидетельства о захоронении жертв массовых казней на городских кладбищах и в окрестностях Выборга. Наиболее массовые расстрелы финских красногвардейцев происходили на так называемом Собачьем кладбище, там же их и захоранивали в братской могиле. На этом месте ныне стоит памятник, установленный в 1961 году, а рядом с ним можно увидеть постамент, заложенный еще в начале 1920-х годов. Тогда власти не разрешили возвести на нем монумент.

Среди участников конференции были потомки русских офицеров, погибших в Выборге в те роковые дни конца апреля – начала мая 1918 года. И произошли удивительные вещи: спустя почти сто лет встретились потомки людей, которые когда-то, в те роковые дни, служили вместе.

Правнучка Михаила Тимофеевича Софийского рассказала о судьбе своего прадеда, попавшего в «черные списки», очевидно, за то, что солдаты избрали его председателем полкового комитета. Прозвучали также рассказы потомков о судьбах штабс-капитана Обоянского пехотного полка Павла Шпидберга, расстрелянного в Аннинских укреплениях 29 апреля 1918 года, и офицера Выборгского крепостного артиллерийского полка Бориса Кузнецова.

На конференции вспоминали не только о происходившем в Выборге в 1918 году. О трагических событиях Гражданской войны, развернувшихся под станцией Рауту (ныне Сосново в Приозерском районе), рассказала главный хранитель государственного музея-крепости «Корела» Любовь Дмитриева.

Памятник финским красногвардейцам в Выборге, установленный в 1961 году на месте их расстрелов и захоронений на так называемом Собачьем кладбище. Фото автора, май 2011 года

Речь идет о прорыве в ночь с 4 на 5 апреля 1918 года из вражеского окружения большого отряда финских и русских красногвардейцев, которым командовал русский прапорщик Григоровский, – его называли «красным генералом». Он погиб на поле боя, расстреляв все патроны, – последний пустил себе в сердце. Отряд прорывался с обозом с ранеными, под ураганным пулеметным огнем врага. Место сражения называли потом «Долиной смерти». По разным данным, из двухтысячного отряда красногвардейцев удалось вырваться примерно 150–200 бойцам, и то из них половина были ранены. Около 850 человек были убиты в «Долине смерти», 1200 попали в плен.

Уцелевший постамент памятника финским красногвардейцам, которые готовились установить в Выборге в начале 1920-х годах, но встретили противодействие властей. Фото автора, май 2011 года

«К сожалению, до сих пор место этого трагического события никак не обозначено и не увековечено, – подчеркнула Любовь Дмитриева. – Нет и памятника на месте братской могилы. А командир отряда белогвардейцев Эльвенгрен, устроивший эту бойню – после этой победы его называли „героем Рауту“ – ныне описывается некоторыми историками в самых восторженных тонах»…

Размышляли участники конференции и о том, как же сегодня, в условиях новых исторических реалий и переосмысления многих фактов прошлого, в первую очередь Октябрьской революции и Гражданской войны, относиться к тем событиям?

Возможно, примером здесь может служить современная Финляндия.

«В Финляндии есть памятники и белым, и красным финнам, и все они в равной степени находятся в хорошем состоянии, – отметил директор музея Ленина в Тампере Аймо Минккинен. – К ним относятся бережно, все они защищены государством».

Как же быть в Выборге? Участники конференции были едины во мнении, что нельзя выбрасывать из истории ее страницы, что память о тех трагических событий обязательно должна быть увековечена – как часть нашей общей истории, и как напоминание, и как назидание потомкам.

Об осуществляемом проекте мемориального парка Сорвали, где есть в том числе и могилы жертв событий конца апреля 1918 года, а также о проекте установки памятного знака на месте расстрелов в Аннинских укреплениях, рассказала на конференции менеджер проектов центра «Виипури» Алла Матвиенко. По ее мнению, тема эта очень деликатная – слишком тяжела она и для нас, и для финских граждан. Увековечивая память о тех событиях, очень важно не нарушить равновесие, дружелюбие и доброжелательность в сегодняшних отношениях между русским и финским народами, Россией и Финляндией. И ни в коем случае не должно случиться, чтобы напоминание о тех трагических событиях стало «больной занозой». Но нет никакого сомнения и в том, что умалчивать «неудобные» страницы истории тоже нельзя. История должна быть достоверной, какой бы трагической ни была правда, – с этим согласились все участники конференции.

После конференции ее участники посетили памятные места Гражданской войны 1918 года в Выборге – памятник финским красногвардейцам, захоронение у несуществующего ныне кафедрального собора, сооруженного в начале ХХ века, Сорвальское кладбище. К месту расстрелов в Аннинских укреплениях легли живые цветы. По традиции – красные гвоздики…

Участники военно-исторического клуба «Связист» в роли бойцов финской Красной гвардии. Фото автора, апрель 2011 года

Продолжением конференции стала состоявшаяся 30 апреля, военно-историческая реконструкция событий прошлого на Батарейной горе (на территории Выборгского парка культуры и отдыха), участники которой представили эпизод Гражданской войны в Финляндии в 1918 году. По словам Александра Зубкина, руководителя военно-исторического клуба «Связист», их клуб – единственный в России, занимающийся реконструкцией тех событий. Первый шаг был сделан осенью 2009 года, когда при поддержке Историко-культурного центра в Выборге предприняли первую попытку привлечь внимание зрителей и самих реконструкторов к этой теме – уже не в теории, как прежде, а на практике. Именно тогда и зародилась идея проведения более масштабной реконструкции на Батарейной горе.

В феврале 2012 года выборгские исследователи событий 1918 года вновь собрались в библиотеке на Рубежной улице, где почти год назад проходила конференция: поводом стал выпуск сборника материалов. Встреча еще раз показала, что тема вовсе не утрачивает актуальности, а, наоборот, остается острой и вызывает самые жаркие дискуссии.

Научный сотрудник «Историко-культурного центра» Наталья Дмитриева занимается изучением источников по этой теме не только на русском, но и, благодаря своему знанию языков, – на финском и шведском. Работала с выборгскими материалами в архивах Хельсинки: Народном архиве (Kansan Arkisto) и Рабочем архиве (Työväen Arkisto). Все это дает ей возможность, сравнивая источники, смотреть на события с разных точек зрения.

«Как исследователь, я опираюсь исключительно на источники и считаю, что историк не должен руководствоваться предвзятыми мнениями, – отметила Наталья Дмитриева. – События в Выборге в апреле – мае 1918 года – это „белый террор“ против красных в самом крайнем своем проявлении. И носил он прежде всего политический характер. Всего в Финляндии около 20 тысяч человек погибло в ходе „белого террора“ после Гражданской войны. В черный список попадали те, кто участвовал в военных действиях на стороне красных, поддерживал или сочувствовал красногвардейцам. Жертвами „белого террора“ в Выборге стали не только русские, но и финны (их было большинство), шведы, поляки».

«До сих пор нет полной научной информации о событиях 1918 года, – считает директор „Историко-культурного центра“ Надежда Забавская. – А потому порой оценки того, как объяснить жестокость победителей, диаметрально противоположны. Мы еще до конца не докопались до причин „белого террора“ в Выборге. Есть только версии».

Конечно, имел место национализм победителей, особенно к концу Гражданской войны. Сыграло свою роль и то обстоятельство, что многие русские солдаты и офицеры, действительно, участвовали в боях на стороне финской Красной гвардии, а Советская Россия оказывала красным финнам помощь оружием.

В шведско-язычной мемуарной литературе (воспоминаниях егерских офицеров и шюцкоровцев – непосредственных участников военных действий) встречаются сведения о том, что выборгский шюцкор имел устную договоренность с офицерами русского гарнизона о помощи. А те нарушили обещание и не помогли – соответственно, события в Выборге стали местью белых за предательство.

«Долгое время сами финны старались не вспоминать о Гражданской войне 1918 года, – отмечает Надежда Забавская. – Сейчас в Финляндии достаточно уравновешенное и очень достойное отношение к событиям Гражданской войны 1918 года: они помнят и чтут память погибших с обеих сторон – и белой, и красной. А печальные события в Выборге – скорее всего, это больше трагедия жестокой Гражданской войны, чем трагедия отношений русского и финского народов».

Ковалевский лес – место памяти

Ковалевский лес – символ одного из самых трагических периодов в жизни России. Это напоминание о прошлом и одновременно – предостережение, обращенное к нынешним и будущим поколениям.

Именно здесь, в Ковалевском лесу, в годы Гражданской войны, с 1918 по 1921 год, были расстреляны и захоронены четыре с половиной тысяч жертв «красного террора», в том числе дворяне, интеллигенция, чиновники, офицеры, православное духовенство. Среди погребенных здесь может быть и знаменитый поэт Николай Гумилев, расстрелянный в августе 1921 года по «делу Петроградской боевой организации»…

О существовании этого расстрельного места мне приходилось слышать и прежде, но впервые довелось побывать тут в октябре 2010 года вместе с участниками проходившего в Петербурге 2-го Международного семинара «Забытые могилы». В нем приняли участие эксперты по проблемам поиска, учета и мемориализации мест захоронений жертв политических репрессий советского времени, а также военнопленных и интернированных. Эксперты прибыли из различных регионов России, а также из Польши, Литвы, Латвии и Украины.

Среди участников международной делегации, посетившей Ковалевский лес, был священник отец Кирилл Каледа – настоятель храма во имя Новомучеников и Исповедников Российских в подмосковном Бутове. Это место под Москвой Патриарх Алексий назвал «русской Голгофой». Там, на полигоне НКВД, в 1930–1950-е годы расстреляли десятки тысяч человек. Поименно известны 20 761 человек, расстрелянных в период с августа 1937 года по октябрь 1938 года. Из них около тысячи человек – священники.

Ковалевский лес и Бутовский полигон – явления одного и того же рода, которые должны стать символами нашей памяти и призывом к тому, чтобы подобное никогда не повторилось. На Архиерейском Соборе Русской православной церкви в августе 2000 года были прославлены в общем сонме новомучеников и исповедников Российских 129 бутовских новомучеников. Один из них – расстрелянный здесь в 1937 году дед отца Кириллы Каледы, священник Владимир Амбарцумов. Всего же к настоящему времени к лику святых причислены более трехсот новомучеников, в Бутове пострадавших.

«Война не закончена, пока не похоронен последний солдат; точно так же и тоталитаризм не преодолен, пока не выявлены все места захоронений его жертв», – подчеркнул, открывая семинар «Забытые могилы», директор Музея политической истории России Евгений Артемов. И это действительно так: сегодня много говорится о том, что военные могилы – предостережение от будущих войн. Точно так же и могилы жертв тоталитарного режима – предостережение. Если предадим их забвению – никто не сможет гарантировать, что черные времена не повторятся.

«Мы до сих пор очень мало знаем о существующих в Петербурге и его окрестностях местах массовых казней и захоронений жертв репрессий советского времени, – подчеркнул историк Александр Марголис. – Единственным некрополем, получившем официальным статус, причем еще в 1989 году, на волне перестройки, является Левашово. Но ведь это – вовсе не единственное место».

По крайней мере, два некрополя жертв террора, долгое время державшихся в строжайшей тайне, существуют в Ленинградской области – на территории Всеволожского района. Научно-исследовательскому центру (НИЦ) «Мемориал» удалось их обнаружить около десяти лет назад в результате долгих кропотливых поисков. Директор петербургского НИЦ «Мемориал» Ирина Флиге рассказала, с каким трудом шли поиски Ковалевского леса.

Пороховой погреб в Ковалевском лесу, служивший накопителем для приговоренных к расстрелу. Фото автора, май 2011 года

Священник Кирилл Каледа у порохового погреба в Ковалевском лесу. Фото автора, октябрь 2010 года

«Ржевский полигон был создан еще в XIX веке. Территория его с XIX века до сегодняшнего дня сильно разрасталась и сегодня „клином“, в длину до 80 км, доходит до Ладожского озера. Почему выбрали именно территорию полигона? Во-первых, она охранялась, и по периметру всего этого леса стояли несколько охранных полос; во-вторых, так как казни были засекречены, местные жители не удивлялись выстрелам с полигона: на то он и полигон, чтобы на нем стреляли. Людей сюда привозили на машинах и держали в пороховом погребе, служившем накопителем. Затем уже оттуда выводили в лес на расстрел. На этом сохранившемся здании 25 августа 2001 года установили памятный знак „Жертвам красного террора“».

Когда мы начали заниматься поисками этого места, прямых свидетелей уже, естественно, не осталось. Имелись лишь косвенные свидетельства, в том числе и от местных жителей. Среди источников преобладали мемуарные, причем многие восходили к эмигрантской печати. Географические координаты указывались очень неточные: называлось и Пороховые, и Бернгардовка, и Ковалево. Еще один комплекс источников связан с восстановлением судьбы поэта Николая Гумилева. Исследователь его биографии Сергей Лукницкий занимался попыткой найти это место в 40–50-х годах прошлого века, когда еще были живы свидетели. Сохранился нарисованный им план места – в литературе его называют «точкой Лукницкого».

Совмещение этих очень разных источников и, в первую очередь, плана Лукницкого, и дало привязку на местности. В 1990-е годы исследователь Вениамин Иофе собрал эти различные источники и наложил их на современные карты и на аэрофотосъемку 40-х годов. В результате все сошлось в одной точке. Тогда началось обследование леса с пробным зондированием почвы.

Памятные знаки народной мемориальной зоны в Ковалевском лесу. Фото автора, май 2011 года

В результате была обнаружена одна из расстрельных ям, обозначенная сегодня памятным знаком. В ней нашли много стреляных гильз – как оказалось, от японской винтовки «арисака». Она годилась только для ближнего боя, поэтому с 1918 года ее использовали органы ВЧК. И есть документ того времени из районного партийного архива, в котором говорится о том, что на складе Ржевского полигона хранятся патроны для винтовки «арисака» и в скобках – «подмоченные». Судя по всему, когда их использовали в этом лесу, они часто давали осечки, этим и объясняется такое количество стреляных гильз.

Важно и еще один факт: хотя казни проводились в строжайшей тайне, люди об этих местах знали. Известно, что Ахматова посещала место расстрела своего первого мужа, Николая Гумилева. А самым ярким свидетельством того, что место расстрелов не удалось сохранить в тайне, стал архивный документ, датированный октябрем 1921 года, когда здесь, в этом лесу, задержали, а потом приговорили к шести месяцам тюремного заключения Марию Семеновну Спир. В приговоре значилось: «За посещение места расстрела по делу „Петроградской Боевой организации“». В протоколах допроса на вопрос, откуда она узнала это место, Мария отвечала: «В „хвосте“ на Гороховой сказали». Имелась в виду ВЧК на Гороховой улице, 2, в Петрограде, куда привозили арестованных. Дело Спир послужило поводом к тому, что это место перестали использовать для казней.

С конца 1921 года или с начала 1922 расстрелы в Ковалевском лесу уже не производились. Правда, к концу 1920-х годов территория вновь стала использоваться для этих целей, но речь шла о совсем другом месте, расположенном в глубине полигона, – урочище Койранкангас. И все равно это место знали люди, потому что недалеко было несколько финских деревень, и одна из них находилась на возвышенности. В конце 80-х годов ее жители подробно описывали то, что видели. Поисковые работы там шли здесь очень трудно, но в 2002 году увенчались успехом.

Расстрельная яма в Ковалевском лесу, отмеченная памятным знаком. Фото автора, октябрь 2010 года

Памятный крест в символической «точке Лукницкого». Фото автора, октябрь 2010 года

За прошедшие десять лет в Ковалевском лесу усилиями «Мемориала» оформлена мемориальная зона, отмечена одна из могил, установлен памятный крест. Здесь каждый год проводятся памятные акции 5 сентября – в годовщину дню начала «красного террора». Со временем мемориальная зона стала приобретать все более народный характер: здесь появились православные иконы, прославляющие священномучеников, пострадавших в 1920-х и в 1930-х годах.

В 2008 году НИЦ «Мемориал» выступил с инициативой создания в Ковалевском лесу, между «Цветком жизни» и рекой Лубьей, Парка памяти и мемориального комплекса с музейной экспозицией и информационным центром. Музей будет иметь всероссийский характер: он будет посвящен жертвам тоталитарного режима не только в Петрограде – Ленинграде и Ленинградской области, но и во всей стране.

Организаторы проекта уверены, что им удастся осуществить дело, столь нужное для общества. Тем более что в поддержку создания в стране подобных музеев выступали и руководители страны. Так, президент России Дмитрий Медведев в своем выступлении 30 октября 2009 года, в День памяти жертв политических репрессий, отметил: «Я убежден, что память о национальных трагедиях так же священна, как память о победах. И чрезвычайно важно, чтобы молодые люди обладали не только историческими знаниями, но и гражданскими чувствами. Были способны эмоционально сопереживать одной из величайших трагедий в истории России…

До сих пор можно слышать, что эти многочисленные жертвы были оправданы некими высшими государственными целями. Я убежден, что никакое развитие страны, никакие ее успехи, амбиции не могут достигаться ценой человеческого горя и потерь. Ничто не может ставиться выше ценности человеческой жизни. И репрессиям нет оправданий. Нам нужны такие музейно-мемориальные центры, которые будут передавать память о пережитом – из поколения в поколение».

Койранкангас. Пока еще запретная зона

…Неприметный КПП на Дороге жизни, невдалеке от Приютинской усадьбы, шлагбаум, и мы оказываемся на практически прямой, как стрела, асфальтовой дороге, ведущей вглубь Ржевского артиллерийского полигона. На нашем пути – еще два КПП, со шлагбаумами и грозными табличками «Запретная зона» и «Стой, стреляют! Проход, проезд запрещен».

Миновав последний заслон, мы все дальше и дальше едем вглубь полигона. С обеих сторон – лес, кустарник, болота. Места довольно унылые. Здесь, действительно, редко ступает нога человека…

Мы – в урочище Койранкангас. Ныне эта территория – между Всеволожском и Токсово. Вот и остановка – небольшой памятный крест в лесу. На сосне – самодельный плакат: «На этом месте в 1930-е годы были расстреляны тысячи людей. Не тревожьте их могилы!». Вокруг – странные провалы в земле, опять-таки самодельные таблички: «Место расстрела».

О том, что где-то между Токсово и Всеволожском есть страшное место Койранкангас, где производились массовые казни в 1920-х и в 1930-х годах, известно уже довольно давно. Смутные намеки появились еще когда в конце 1980-х годов «Мемориал» искал места захоронений. Но документов не было. Нет их и сейчас. Поэтому до сих пор Койранкангас, в отличие от Левашовской пустоши, не имеет официального статуса мемориального кладбища. Нет данных и о количестве погребенных там. Предполагают, что всего на полигоне (включая и Ковалевский лес) может лежать от 20 до 30 тысяч человек.

Единственное, что пока есть, – это воспоминания местных жителей, не верить которым нет никаких оснований. Неподалеку, на высокой горе, до 1940 года находилась деревня ингерманландских финнов Киурумяки.

«Сейчас от тех домов нет и следа, – рассказывает краевед Алексей Крюков. – А когда-то из деревни была видна равнинная местность под названием Койранкангас. „Кангас“ в переводе с финского обозначает редколесье на песчаной почве, а все вместе – „собачье редколесье“».

Именно жители Киурумяки в 1920-х и 1930-х годах стали невольными свидетелями того, что происходило на Койранкангасе. По специально построенной дороге туда приезжали крытые грузовики, затем доносились ружейные залпы и одиночные выстрелы.

«Можно было подумать, что солдат привозят на стрельбы, – отмечает Алексей Крюков. – Но постепенно жители окрестных деревень узнали страшную правду. Дело в том, что через Койранкангас проходит дорога в деревню Лепсари, и по ней жители ездили в Токсово. Правда, движение разрешалось только по воскресеньям, когда не было артиллерийских стрельб на полигоне, а с 1936 года и вовсе было запрещено. Невдалеке от дороги они видели небрежно засыпанные ямы. Из-под песка виднелись тела людей».

Староста Киурумяки даже ездил тогда на Ржевку поговорить с военными: нехорошо, мол, что об этом знают и все видно. Ему сказали: «Не ваше дело»… Иногда местные жители находили в лесу недострелянных, раненых людей – об этом тоже есть воспоминания.

«Мы, дети, нашли в лесу человека, – вспоминал в 1994 году Микко Ванганен 1921 года рождения. – Он лежал, видно, не мог идти. Увидел нас, что-то говорит, мы не понимаем. Что делать, не знаем. Тащить его нам не по силам, да и куда. Сделали шалаш. Приносили питья и чего нашли поесть. Родителям не говорим. И на другой день ходили – он там. На третий день приходим – его нет. Или он ушел, или те нашли его».

А однажды ночью военные нагрянули в Киурумяки, перевернули все дома и сараи вверх дном. Утром пошли слухи: кому-то удалось сбежать с места расстрела… О Койранкангасе знали в Финляндии: в 1939 году там был опубликован автобиографический роман писателя Юхани Конкка «Огни Петербурга». Он был уроженцем деревни Конколово, также находившейся неподалеку от «собачьего редколесья».

Почему для расстрелов был выбран именно артиллерийский полигон? Палачам нужно было место, скрытое от посторонних глаз, но не слишком удаленное от города. Полигон для этих целей подходил идеально. На Койранкангас построили специальную дорогу от Ржевки, а затем и от Токсово. А постоянные испытательные стрельбы служили прикрытием расстрельных залпов.

Того, что местные жители могли быть свидетелями расстрелов, то, очевидно, «органы» этого не боялись. Во-первых, финны – народ замкнутый, молчаливый, неболтливый, «себе на уме». Во-вторых, жители были запуганы: они прекрасно понимали, что за «длинный язык» можно оказаться в тех же ямах Койранкангаса. А потому молчали. До самого конца 1980-х годов, когда можно было уже не бояться… К тому же в 1942 году финское население депортировали из этих мест в Сибирь. Боясь за свою жизнь, они молчали о Койранкангасе до конца 1980-х годов. А кроме них, об этом просто никто не знал.

Первые могильники здесь нашли в 2002 году. В 2010 году впервые прошла панихида. Командование полигона не препятствует, и традиция продолжается. Однако доступ сюда возможен только по специальному разрешению. Автору вместе с прихожанами храма Всех Скорбящих Радости на Шпалерной улице удалось его получить.

На ладони отца Вячеслава – находки поисковиков из расстрельных ям Койранкангаса. Фото автора, октябрь 2012 года

…За несколько часов до нашего приезда сюда, по просьбе «Мемориала», прибыли поисковики из объединения «Святой Георгий». И сразу же, на небольшой глубине, наткнулись на расстрелянных людей.

«Кроме останков, нашли нательный крестик и две гильзы – от „Кольта“ калибра 11,43 образца 1911 года и калибра 7,65 от „Вальтера“, – рассказал руководитель „Святого Георгия“ Олег Алексеев. – Подобное оружие чаще всего использовалось именно для расстрелов».

«Эти находки еще раз доказывают, что здесь происходило, ведь порой можно встретить скептические суждения: а были ли здесь расстрелы? Но мы видим раскопы с костями, видим гильзы от патронов, которые использовались вовсе не для учебных стрельб», – говорит настоятель Скорбященского храма отец Вячеслав, окормляющий поисковое движение.

Найденные останки опять присыпали землей – пока нет официального решения, что тут будет. Либо мемориал возведут, либо все останки надо вывозить отсюда в какое-то другое место – тогда потребуется масштабная эксгумация.

«Безусловно, среди расстрелянных здесь могут быть и преступники, – отметил отец Вячеслав. – Но мы знаем характер репрессий, знаем, сколько людей было осуждено по политической 58-й статье. В любом случае мы поминаем наших соотечественников.

То, что происходило в 1930-х годах в нашей стране, иначе как геноцид не назвать. Непонятно, как жители одной и той же страны могли так планомерно и методично уничтожать собственных сограждан. До сих пор остается загадка тех, кто стрелял. Как они объясняли себе то, что делают, во имя чего совершали эти злодеяния? Раскаялись ли они когда-нибудь в содеянном?

Важно не только помянуть всех невинно убиенных, но и по особенному отнестись к разделению в обществе, которое наблюдается до сих пор. Раскол Гражданской войны до сих пор до конца не преодолен. Разделение на своих и чужих, нетерпимость, – все это имеет далеко идущие последствия, которые отражаются в деяниях и логике последующих поколений. Надо преодолевать психологию Гражданской войны, которая до сих пор царит в обществе. Мы все время сталкиваемся ее с рецидивами – враждой соотечественников друг с другом.

Отец Вячеслав у одной из обнаруженных поисковиками расстрельных ям Койранкангаса. Фото автора, октябрь 2012 года

«Расстрельное место» на Койранкангасе. Фото автора, октябрь 2012 года

Важно, чтобы наше посещение не стало одноразовым. Мы совершаем память, панихида – это только ее внешняя форма. Наша задача – привлечь внимание к исключительной роли Ржевского полигона в истории Ленинграда – Петербурга. В первую очередь, беспокоит участь расстрельных мест, а также судьба реликвий полигона, связанных с защитой города во время блокады. Это огромная территория, которая требует еще своего осмысления – и культурологического, и исторического».

Панихида на Койранкангасе. Фото автора, октябрь 2012 года

Это особенно важно, ведь полигон, который фактически уже находится возле черты города, рано или поздно прекратит свое существование. Судьба этих земель неизвестна, но вполне очевидно, что они будут активно использоваться. Очень важно, чтобы ничто из ценного, связанного с историей, здесь не пострадало.

С чего начинается родина?

С братьями-поисковиками Антоном и Романом Красильниковыми мне довелось познакомиться в 2010 году во время летней «Вахты памяти» под Колпино. Стояла аномальная жара, но даже она оказалась бессильна против болот, где работали поисковики. Здесь, в буреломном лесу под Колпино, где с осени 1941 года проходил передний край обороны Ленинграда, поисковикам приходилось работать в самых что ни на есть экстремальных условиях, – где по колено, а где и по пояс в болотной жиже. Зачем это им нужно, я попытался выяснить у Антона Красильникова – командира поискового отряда «Варяг-2».

– Среди петербургских поисковиков вы представляете достаточно редкий пример, работая плечом к плечу с братом-близнецом. Откуда возник интерес к теме войны, как все начиналось?

– Так сложилось, что мы с братом всегда были вместе. И увлечения у нас были общие. Интерес к войне начался с археологии, причем еще с раннего детства. Мы тогда проводили бо́льшую часть лета на Карельском перешейке, в районе Приморска. Хорошо помню, как в шестилетнем возрасте мы гуляли по отмели залива, и я вытащил из воды какую-то странного вида железку. Потом оказалось, что это был древний меч. Осознание того, что в земле продолжают находиться следы прошлых эпох, стало для нас серьезным потрясением.

С того времени и начался интерес к истории. Тем более, что ходить далеко не надо было: в лесах Карельского перешейка было много следов войны. А лет семь назад мы с братом, будучи еще студентами, поехали к отцу в Калининградскую область и вместе с его другом, занимавшимся военной археологией, отправились на раскопки в лес. Это был серьезный шок: там оказалось огромное количество различных предметов времен Второй мировой войны. Вернувшись домой, мы попробовали узнать: а что хранит в себе земля под Ленинградом, на местах боев?

Когда начали выезжать в лес, нам стало попадаться не только военное железо, но и останки солдат. Тогда мы стали задумываться, что с ними делать. Чтобы официально иметь возможность работать с останками, нужно было легализоваться. В 2005 году мы с братом обратились в Дом молодежи Санкт-Петербурга, который занимается регистрацией и координированием действий всех поисковых отрядов города, и зарегистрировали отряд «Варяг-2». К тому времени мы были уже не вдвоем: вокруг нас собралась группа единомышленников. Спустя четыре года брат зарегистрировал отряд «Ленинградский фронт», командиром которого он стал. Но работать мы продолжаем вместе, рука об руку.

– Как приходят люди к поисковой деятельности?

– Не секрет, что у многих поисковиков первоначально интерес проявляется больше к материальным следам войны – это так называемая «железная болезнь». Но если человек нормальный, адекватный, то он от увлечения «железом» переходит к увековечению памяти воинов. Когда мы начинали, нам с братом тоже была интересна, в первую очередь, возможность подержать в руках предметы того времени, найденные на местах боев. Со временем все это отходит на задний план. Главным становится поиск останков солдат, по возможности, их идентификация и достойное захоронение.

– Непосредственные участники вашего отряда – кто они?

– Военная археология, конечно, мужское занятие. На мой взгляд, это занятие не для женщин – и физически, и психологически. Хотя исключения бывают. В нашем отряде – семь человек. Люди самых разных занятий, профессий и образования. Студент, индивидуальный предприниматель, инженер… Но есть и общая черта – это увлечение историей. Без этого поисковая работа невозможна.

– Как вы определяете свою миссию, свою задачу? Зачем вам вообще все это нужно?

– Я считаю, что те солдаты, которые отдали свою жизнь в борьбе за нашу землю, прожили свою жизнь не зря. Поэтому лично для меня военные мемориалы – это определенные места силы духа. Находя останки солдат и достойно их захоранивая, мы создаем центры силы для нашей Родины.

– Ученый из Казахстана Майдан Кусаинов, много лет занимающийся поисковой деятельностью на Синявинских высотах, где воевал его отец, считает, что выжившие солдаты, вернувшись домой, забыли о своих незахороненных однополчанах, оставшихся на полях боев. И сегодняшняя работа поисковиков – это искупление вины общества, на долгие годы погрузившегося в беспамятство. Вы согласны с этим утверждением?

– Не совсем. На мой взгляд, мы, новое поколение, не имеем морального права на такое осуждение. В первую очередь потому, что оно происходит с позиции сегодняшнего времени. А это неправильно. Тогда, после войны, были другие заботы: страна лежала в руинах, и главная задача была восстановить разрушенное.

Хотя, без сомнения, определенная вина существует. И лежит она, наверное, в большей части, на обществе, на всех нас. Это было бы слишком просто, если бы человек отвечал за то, как он проживает свою жизнь, только перед самим собой. Человек отвечает перед всеми поколениями своих предков и потомков. И если он не интересуется судьбой своих предков, историей своего рода, семьи, то, значит, недостаточно задумывается о своей ответственности.

– Что сегодня для вас, для молодежи вашего круга – Родина? С чего, действительно, она начинается?

А. Красильников на поисковой вахте

– Родина лично для меня – это неразделимый сплав народа и земли. А начинается она с уважения к предкам. Хорошо помню своего прадеда, Степана Терентьевича Царева, прошедшего советско-финляндскую и Великую Отечественную войны. Он был инженером-бортмехаником, участвовал в боевых вылетах. Был ранен, и последствия этого ранения отзывались в нем до самых последних лет его жизни. О войне он не любил рассказывать. Не только потому, что воспоминания были слишком тяжелыми, но еще и оттого, что ему приходилось заниматься секретными заданиями, – в том числе выброской диверсионных групп за линией фронта. Да и в целом то поколение вообще не любило рассказывать ничего «лишнего».

– Что для вас каждый найденный солдат? Какие чувства вы испытываете, погружаясь в ту эпоху?

– Всякий раз испытываешь сильный эмоциональный подъем, до дрожи в руках: ведь удается вернуть из небытия еще одного солдата, чтобы достойно его захоронить. Это своего рода погружение в глубину времени. Тем более, когда эксгумация происходит с помощью археологического метода – тогда можно полностью увидеть и позу, в которой погиб боец, и каким образом это случилось. То есть, фактически, видишь солдата таким, каким он лежал на поле боя. И чем больше непогребенных солдат находишь, тем больше понимаешь настоящие масштабы того серьезного испытания, которое нашему народу пришлось перенести. Понимаешь трагедию всего того, что происходило, когда смерть была повседневным явлением.

– А как вы поступаете с останками воинов вражеской армии? С мертвыми воюют или нет?

Ненависть к мертвым испытывать сложно – до них, как говорится, все равно не дотянешься. Перед смертью все равны. Когда находим останки немецких военнослужащих – передаем их представителям Народного союза Германии по уходу за воинскими захоронениями. Вообще, поисковая работа позволяет взглянуть немного шире на отношения людей друг к другу. Когда приходится иметь дело с останками, всегда наступает момент истины. Ведь уважение к мертвым характеризует моральный облик человека.

Ностальгия на Карельском перешейке

Карельский перешеек – удивительное место, настоящий кладезь памяти об исторических событиях многих времен и народов. Его потенциал поистине неисчерпаем – как для активного отдыха, так и для познавательного туризма. Природа, культура, военная история – тем и сюжетов здесь неимоверное количество.

Удивительной красоты природа, чистейшие озера, сосновые леса – все это любимый всеми Карельский перешеек. Гранитные надолбы в глуши лесов и взорванные укрепления линии Маннергейма, руины лютеранских храмов, разрушенные финские кладбища – это тоже он.

Прикоснуться к удивительному историческому прошлому Карельского перешейка помогают краеведы, которые исходили его вдоль и поперек. Один из них – Баир Иринчеев, уже много лет занимающийся проведением военно-исторических экскурсий по Ленинградской области.

«Приятно видеть, как растет в последнее время интерес к истории нашего края, – отмечает Баир Иринчеев. – Для многих увидеть своими глазами линию Маннергейма, о которой столько слышано, – настоящее откровение. Все это связано еще и с тем интересом к собственной родословной, который наблюдается сегодня. Дети и внуки стараются сегодня выяснить судьбу своих родственников, погибших или пропавших без вести на финской войне. Сегодня, благодаря интернету, находить информацию стало гораздо проще».

Историк Б. Иринчеев ведет экскурсию «Святыни в огне». Фото автора, июль 2011 года

Экскурсия Баира Иринчеева «Святыни в огне», участником которой стал и автор этих строк, посвящалась храмам Карельского перешейка, погибшим в ХХ веке. «Считаю своей задачей показать, как войны, а потом людское невежество стали причиной утраты огромного культурного, исторического и духовного наследия, – подчеркнул Баир Иринчеев. – Судьба культурного наследия лишний раз демонстрирует: худой мир лучше войны».

Конечно, утраченного (за редким исключением) не вернуть, но отрадно то, что за последние два десятка лет память о многих утраченных святынях была увековечена. Важнейшим шагом стало подписание в 1992 году российско-финляндского соглашения об уходе за воинскими захоронениями, после которого финская сторона смогла установить памятные знаки на местах воинских захоронений, гражданских кладбищ, церквей.

Один из них – на месте бывшего кладбища прихода Кивеннапа, ныне это поселок Первомайское. Летом 1993 года здесь возвели монумент в память о покоящихся на этой земле предках, а также о тех, кто сложил свои головы, выполняя воинский долг в минувшие войны. Памятник в виде церковных ворот, ограждающий высокий деревянный крест, взметнувшийся в небо, называют «вратами вечности».

Еще один памятник – на руинах церкви в Муолаа, нынешнем поселке Правдино. Во время «зимней войны» церковный холм стал ареной жесточайшей битвы. От храма, сооруженного в середине XIX века, остались одни руины. Сегодня на месте бывшего алтаря стоит памятный крест, а возле фундаментов бывшего храма собрали сохранившиеся с тех времен надгробия старинного лютеранского кладбища. Рядом стоит чудом уцелевший, со следами пуль и осколков, памятник финской белой гвардии, победившей в Гражданской войне 1918 года…

Церковь – в бывшем Яюряпяя (ныне Барышево) стояла у самого берега Вуоксы – на мысу Ламмасниеми. Ее возвели в 1933–1934 годах из современных строительных материалов, а потому ее руины представляют собой сегодня груду железобетонных обломков с кусками торчащей арматуры. К концу февраля 1940 года эта кирха оказалась в самом пекле ожесточенных боев. От старинного кладбища у церкви не осталось почти и следа – уцелели только фрагменты сложенной из валунов ограды. И сегодня здесь многое продолжает напоминать о войне – вокруг все изрезано полуобвалившимися окопами, траншеями и воронками…

Однако совершенно неправильным считать, что послевоенное отношение к культурному наследию на Карельском перешейке связано исключительно с тем, что на новых землях велась политика их освобождения от «чуждого» наследия, хотя этот мотив, конечно, присутствовал. Дело в другом: как и повсюду в России в то время, война была объявлена всему «несоветскому» наследию. А потому на Карельском перешейке разрушались не только лютеранские, но и православные святыни и погосты. Вот почему экскурсия «Святыни в огне» посвящалась судьбе не только лютеранских, но и православных святынь, ведь на Карельском перешейке веками жили и мирно сосуществовали представители разных национальностей.

Уцелевший памятник на бывшем кладбище прихода Кивеннапа (ныне поселок Первомайское). Фото автора, июль 2011 года

Мемориал на бывшем кладбище прихода Кивеннапа. Фото автора, июль 2011 года

Надгробия прежнего лютеранского кладбища возле руин церкви в Муолаа, нынешнем поселке Правдино. Фото автора, июль 2011 года

Ярким примером стала судьба православного храма и кладбища в бывшем Кюуреля – нынешнем поселке Красносельское. После Северной войны деревня была пожалована графу Чернышеву, который переселил сюда своих русских крепостных крестьян. Так появилась второе название деревни – Красное Село. В 1948 году, во время массовой кампании по замене финских названий Карельского перешейка на русские, поселку присвоили название Красное Село, впоследствии трансформировавшееся в Красносельское.

Красное Село было одним из трех русских поселений на Карельском перешейке, причем самым большим и зажиточным из них. Здесь было развито гончарное производство, а неподалеку находился кирпичный завод. Из 240 дворов только пять – финские, все остальные – русские. Спасо-Сретенский храм в Красном Селе, сооруженный в 1898 году, был самой крупной православной церковью Карельского перешейка. Во время «зимней войны», в новогоднюю ночь на 1 января 1940 года, его сильно повредили артиллерийским огнем. Остались одни развалины, которые снесли в 1950-х годах.

«Удивительны хитросплетения истории! – отметил, рассказывая о судьбе деревни и ее жителей, историк Баир Иринчеев. – Когда Российская империя распалась, Финляндия отделилась и в ней началась гражданская война, большинство русских жителей из Красного Села выступили на стороне «красных». А во время советско-финской войны представители тех же семей, что воевали в гражданскую, были военнослужащими финской армии и сражались за Финляндию, против Красной армии. Многие из них тоже сложили свои головы».

В результате войн русские жители деревни, как и финские жители Карельского перешейка, покинули свои родные места и переселились в Финляндию. Ныне потомки жителей прежнего Красного Села живут в районе города Хямеенлинна. Но довоенная история Красносельского не забыта: отмечено место бывшей церкви, сохранены старые могилы на русском кладбище, установлены памятники на местах захоронения местных жителей, погибших и во время гражданской войны в Финляндии в 1918 году, и во время Второй мировой войны. А недалеко от прежней церкви совсем недавно появился новый великолепный храм – во имя Тихвинской иконы Божией Матери. История продолжается…

Руины лютеранской церкви в бывшем Яюряпяя (ныне Барышево). Фото автора, июль 2011 года

Активную роль в деле сохранения памяти принимают существующие в Финляндии общества бывших жителей Карельского перешейка. Они опекают, по мере своих сил и возможностей, установленные ими памятные знаки.

В 1990-х годах, когда не стало «железного занавеса», на Карельский перешеек хлынул поток туристов из Финляндии. В основном, это были те, кто мечтал, спустя многие годы, прикоснуться к покинутым полвека назад родным местам. Сегодня финский «ностальгический туризм» постепенно затихает: большинство их тех, кто родился и вырос здесь до войны, уже в таком возрасте, что им тяжело отправляться в дальние поездки. А у следующего поколения финнов уже утрачивается эмоциональная связь с родиной их бабушек и дедушек. Они выросли в Финляндии, и о Карельском перешейке знают только по рассказам.

«Для многих молодых финнов более важен исторический аспект – часто они хотят прикоснуться к тем местам, где когда-то воевали их деды и прадеды, – рассказывает Баир Иринчеев. – Сейчас случившееся тогда, во время Второй мировой, они воспринимают просто как данность. В Финляндии есть течение за возвращение земель, утраченных в ходе Второй мировой войны, но его сторонники не пользуются серьезной поддержкой и вызывают отторжение у большинства жителей Финляндии».

Жители Карельского перешейка с пониманием относятся к визитам финских гостей. И не только потому, что спустя почти семь десятков лет после войны ее раны все-таки зарубцовываются, а оттого, что нынешнее исторические сознание большинства наших сограждан сегодня весьма отличается от того, какое было в первые послевоенные десятилетия. «Чужое» наследие уже не воспринимается как враждебное, недостойное сохранения и уважения.

На старинном православном кладбище в бывшем Кюуреля – нынешнем поселке Красносельское. Фото автора, июль 2011 года

Характерный пример – деятельность Владимира Борисовича Мясоедова, доцента Санкт-Петербургского государственного университета аэрокосмического приборостроения, устроившего семейный гостевой дом в поселке Климово.

«В 1946 году сюда, на Карельский перешеек, был направлен дорожным мастером дед моей жены, который был родом из Новгородской области, – рассказал Владимир Мясоедов. – Он руководил пленными немцами при восстановлении дороги. Тогда и получил участок земли в Климово – по наследству участок достался нам».

Участок вовсе не был целиной: на нем оставались следы прежнего хозяйства – массивные стены хлева, сложенные из больших гранитных валунов. Теперь они стали музейным экспонатом гостевого дома. «Я горжусь этими стенами, – говорит Владимир Мясоедов. – Они – ровесники Петербурга».

В самом гостевом доме Владимир Мясоедов выделил место под музейный уголок, среди экспонатов которого – старинная аптечная утварь (из деревни Красносельской), предметы быта довоенных времен и даже «пляжный патефон».

«Портрет Маннергейма не вызывает вопросов. Почему он здесь – ни у кого не вызывает удивления. Сложнее было бы, если бы я выставил здесь изображение Ворошилова или Сталина. Все, кто жили здесь после войны, выросли с именем Маннергейма: у всех на слуху – линия Маннергейма, следы ее повсюду на Карельском перешейке, а любая более-менее приличная усадьба объявлялась „дачей Маннергейма“. Даже усадьба Коллонтай в Климово – и та считалась „дачей Маннергейма“».

В. Мясоедов ведет рассказ в музейном уголке под открытым небом. Фото автора, июль 2011 года

Еще один музейный уголок устроен под открытым небом. Здесь выставлены предметы сельского быта – все они родные, с ближайших мест Карельского перешейка. Тут же – военные реликвии Второй мировой войны.

С чего же начался гостевой дом?

«В конце 1980-х годов сюда очень скромно, с большой опаской стали приезжать из Финляндии бывшие жители этих мест, – рассказал Владимир Борисович. – Завязывались неформальные, очень дружеские, теплые отношения. Финны стали приезжать со своими семьями, знакомыми. Так постепенно стал функционировать гостевой дом, впоследствии официально зарегистрированный».

Исходя из собственного опыта последних лет, Владимир Мясоедов убежден, что «ностальгический туризм» не затихает.

«Возраст не играет особой роли, – говорит Владимир Борисович. – Не забывайте, что Карельский перешеек в результате событий Второй мировой войны покинули четыреста тысяч жителей. Для маленькой Финляндии это очень много, и сегодня практически каждый четвертый житель этой страны имеет какие-то родственные корни отсюда. У них высокая степень уважения к старшим, поэтому для молодых очень важна память о родине их бабушек и дедушек. В дни церковных праздников – обязательное посещение кладбища, где покоятся их предки. Нам, русским, достаточно сложно понять эти чувства. У нас не было такого опыта потери навсегда своего родного места. (Хотя ныне, после распада СССР, подобный «опыт» у определенной части нашего населения появился… – Прим. С. Г.)

Конечно, у молодых финнов – немного иное восприятие. Они не прошли через боль потери родины. Но есть еще одно обстоятельство: благодаря интернету, где в последнее время выложили старинные церковные книги, в Финляндии сейчас настоящий бум исследования собственных родословных. И многие с большим удивлением узнают, что их корни – на Карельском перешейке. А потому возникает желание увидеть землю, где жили их предки».

Естественно, у меня вопрос напрашивался сам собой: «Какое чувство испытывают финны, видя на своих бывших родных местах разрушенные храмы и порушенные кладбища?»

«Конечно, им больно и горько, но у них есть определенное понимание: не люди виноваты – виноваты обстоятельства и политика, – отвечал Владимир Мясоедов. – Немало финнов еще в 90-е годы завязали и ныне поддерживают дружеские отношения с жителями этих мест. Но, в основном, такие контакты складываются с новыми петербургскими дачниками. Многие послевоенные переселенцы к визитам финнам по сей день относятся настороженно: мол, чего они пришли – требовать обратно свою землю? А они ничего не требуют»…

«Послание с зимней войны»

У Карельского перешейка – особая судьба: он хранит память не только о Великой Отечественной войне, но и советско-финской «зимней» войне 1939–1940 годов, очередная годовщина со дня начала которой приходится на 30 ноября.

Здесь, на Карельском перешейке, поисковики до сих пор находят останки бойцов, павших в ту «незнаменитую войну», говоря словами Александра Твардовского, короткую и необычайно ожесточенную. В 2006 году поисковый отряд «Северо-Запад» осуществил уникальную поисковую экспедицию по подъему самолета ДБ-3, погибшего во время советско-финской войны. Самолет лежал на островке в болоте в труднодоступном месте на Карельском перешейке, между Гаврилово и Лейпясуо, неподалеку от хорошо известной участникам советско-финской войны и ее исследователям высоты 65,5, где находились мощные укрепления «линии Маннергейма».

Подробностями этой поисковой экспедиции и ее предысторией поделился с автором этих строк участник отряда «Северо-Запада» Андрей Петров.

«Тринадцать лет назад я познакомился с любителем военной истории Константином Чиркиным, который совершенно случайно обнаружил этот самолет еще в начале 1980-х годов, – рассказал Андрей Петров. – По словам Константина, он наткнулся на торчавшие из земли обломки самолета, когда ходил за грибами. Чтобы произвести подъем самолета, поисковый отряд „Северо-Запад“ провел настоящую поисковую операцию, проходившую на протяжении лета и осени нынешнего года».

Сначала в начале лета произвели разведку местности, чтобы оценить объем необходимых работ. Сразу же стало понятно, что найдены остатки ДБ-3 – двухмоторного бомбардировщика времен советско-финской войны. В августе состоялась первая серьезная организованная экспедиция, и в ходе предварительных раскопок мы сразу же нашли останки штурмана с документами. Версия о том, что найденный самолет относился ко времени «зимней войны», сразу же подтвердилась.

Обломки самолета находились в труднодоступном болотистом месте, поэтому, на счастье поисковиков, его не смогли вывезти ни «черные следопыты», ни просто охотники за цветным металлом, хотя они и пытались поживиться на его обломках. От самолета, действительно, уцелело очень многое. Но даже и это не главное. Уникальность состояла в том, что благодаря болоту хорошо сохранились останки летчика. Уцелело зимнее обмундирование летчика, в том числе меховые унты, кожаные авиационные перчатки. Рядом с летчиком нашли даже авиационную «буденновку». Обнаружили пистолет, ракетницу, аптечку, личные вещи и даже… одиннадцать (!) нетронутых банок тушенки.

«Но самой главной находкой были, конечно, документы, – продолжает Андрей Петров. – Причем мы обнаружили не просто документы, а читаемые документы, которые позволили определить имя погибшего штурмана и дали о нем самую полную информацию. В поисковой практике это случается довольно редко. Необычность ситуации составляло и то, что среди документов штурмана оказалась его автобиография. По всей видимости, он оставил ее себе на память, потому что допустил в ней одну ошибку – два раза написал одно и то же слово».

Штурмана звали Демьян Ананьевич Денисенко. Он был родом с Черниговщины, родился в 1907 году. Как значилось в прекрасно сохранившемся партийном билете, в ВКП(б) он вступил в сентябре 1932 года.

Партийный билет Д.А. Денисенко, обнаруженный поисковиками

Среди других документов были талон-приглашение на парад 7 ноября 1939 года («ужин № 7»), диаграммы по полетам, бомбометанию, обрывки газет, деньги. Прекрасно сохранилось обнаруженное летное задание от 21 октября 1939 года (то есть еще больше чем за месяц до начала войны) на выполнение «инспекторского полета по бомбометанию, воздушной стрельбе и связи» в районе под Тулой. И, что очень важно, – поисковики обнаружили в сумке погибшего штурмана подробную карту всего Карельского перешейка в масштабе 1: 5000 («пятикилометровка») и маленькую карту с указанием района бомбометания на финской территории, где красным цветом был выделен прямоугольник – самый крупный и близкий к линии фронта военный аэродром в Суур-мерийоки.

Какая же судьба постигла этот самолет? Почему его обломки, вместе с останками штурмана, 67 лет пролежали в болоте Карельского перешейка?

Как удалось выяснить участникам поискового отряда «Северо-Запад», найденный самолет относился к 52-й дальнему бомбардировочному авиаполку, который сначала располагался в Крестцах на Новгородчине, а потом перебазировался в Пушкин. Днем гибели самолета стало 21 декабря 1939 года. В тот день, в который, кстати, вся страна отмечала 60-летие «вождя народов» товарища Сталина, 52-й полк потерял сразу четыре экипажа. Одним из них, по всей видимости, был найденный экипаж – под командованием пилота Дранина, поскольку точно известно, что именно в этот экипаж входил штурман Демьян Денисенко. Причем гибель обнаруженного самолета не относилась к боевым потерям, а была следствием воздушной аварии.

Итак, согласно архивным данным, в тот день 21 декабря 1939 года при подлете к станции Сяйние (ныне Черкасово) или над ней из-за сильного тумана столкнулось два наших самолета ДБ-3. Произошло это за линией фронта. Один из столкнувшихся самолетов сумел вернуться на базу, а второй, под командованием Дранина, упал в 17 километрах от места аварии. Место падения самолета оказалось на территории, занимаемой вражескими войсками, – в предполье финских позиций.

По архивным данным, летчик экипажа уцелел: он выпрыгнул из самолета и добрался до своих, а штурман и стрелок погибли. Правда, при поисковых работах стрелка обнаружить не удалось. По одной версии, его останки могут быть где-то возле самолета, по другой, его подобрали финны и похоронили неподалеку – в урочище Меркки.

Судя по останкам самолета, штурман Денисенко до последней минуты пытался посадить самолет, поскольку роковое падение произошло на маленькой высоте и на небольшой скорости. В противном случае от самолета при ударе просто бы ничего не осталось. А здесь, наоборот, поисковики обнаружили четыре неразорвавшиеся авиабомбы, каждая весом по 50 (!) килограммов…

Во время проведения поисковых работ по подъему фрагментов самолета и поиску останков летчика. 2006 год. Фото предоставил А. Петров

Отец Вячеслав (Харинов), известный своим постоянным участием в поисковом движении, на месте падения самолета совершил панихиду по погибшему летчику Демьяну Денисенко. Слова, сказанные отцом Вячеславом, позволяют задуматься и попытаться посмотреть на уникальную поисковую операцию сквозь призму времени. Ведь поисковики находят на местах боев на территории Ленинградской области останки самолетов, погибших во время войны, достаточно часто, но здесь – случай особый, во многом непохожий на другие. И дело даже не столько в том, что найдено большое количество реликвий военного времени.

«Есть в этой истории нечто поразительное, когда Божьей милостью трагическая нелепость исправляется и предстает моментом высоким, торжественным, поучительным, – отметил отец Вячеслав. – Смерть Демьяна Денисенко оказалась нелепой, хотя мы и не знаем всех подробностей. Но Господь как будто бы все исправляет. Даже самые неблаговидные страницы истории оказываются воспитывающими и нужными, и эта неказистая история времен „зимней войны“ отзывается светлым ликом в дне сегодняшнем. Самым поразительным был момент, когда откачивали воду и вдруг появились унты летчика. Все участники операции в тот момент словно бы застыли, ощущая сакральность той минуты, когда из небытия возвращались останки воина. Как будто происходило явление солдата народу – как послание с той войны. Все возвращается на круги своя…».

Тайна болота до конца не раскрыта

В сентябре 2012 года на воинском мемориале в поселке Лейпясуо Выборгского района состоялась церемония захоронения останков воинов Красной армии, погибших во время советско-финляндской войны. Останки бойцов были обнаружены в болоте севернее железнодорожной станции Лейпясуо в ходе поисковой экспедиции, проходившей с 15 июля по 24 августа того же года. О подробностях рассказал командир участвовавшей в этой экспедиции поисковой группы «Безымянная» Герман Сакс.

– Прежде всего, как возникла ваша поисковая группа?

– Образовалась она, в общем-то, случайно. Мы все, ее нынешние участники, встретились в лесу – в районе укреплений «линии Энкеля» на Карельском перешейке. Было это в 1989 году. Поначалу каждый ездил сам по себе, причем интересы у всех были разные: одних увлекала история, других – военные трофеи, третьих – поиск павших. Здесь мы, наконец, увидели, что у нас много общих точек соприкосновения.

Нас всех объединял интерес к военному прошлому Карельского перешейка. Затем началась легальная поисковая работа – Мясной Бор, Невский пятачок, а потом, поскольку всех нас больше все-таки интересовали события совершенно неизвестной еще в то время советско-финляндской войны, мы перенесли центр нашей работы на Карельский перешеек. Это сейчас можно найти массу книг о той войне, а тогда информацию о ней, кроме как в земле, найти было очень сложно. Сейчас стало немного проще с архивами, чем раньше, но все равно сведения найти очень сложно.

– Каков алгоритм поиска?

– Он бывает разным: иногда можно оттолкнуться от какой-то информации, а иногда – наоборот: что-то находишь наобум, а потом начинаешь искать этому подтверждения в литературе или в архиве. С останками, найденными в болоте у станции Лейпясуо, одной из немногих сохранивших свое старое финское название, именно такая ситуация: никакой информации о событиях на этом участке фронта у нас не было, кроме отрывочных сведений о том, что где-то на этом болоте шли бои – по документам 90-й стрелковой дивизии Ленинградского военного округа. Вообще же, это место нашел выборгский отряд «Звезда» по «наводке» местных жителей.

– Какие же события разворачивались в этих местах?

– Через это болото наши части наступали в направлении на Выборг 17–21 февраля 1940 года, уже после прорыва основной оборонительной полосы противника, пытаясь расширить узкую горловину прорыва. И наткнулись на финские позиции – до сих пор сохранились колья с колючей проволокой. Мы не нашли при наших бойцах следов маскировочных халатов, не нашли лыж, кроме тех, на которых лежал замерзший раненый. Все бойцы были в шинелях и валенках. То есть они пешком, по пояс в снегу, наступали через промерзшее болото. Погибли от ружейно-пулеметного огня. Осколочных повреждений на останках почти нет, воронок тоже очень мало.

– Вы искали забытые могилы или непогребенных бойцов?

– Тут, в болоте, были и санитарные захоронения (в большие ямы стаскивали солдат и потом прикапывали), также находили и незахороненных. Во время советско-финляндской войны не было какого-то стандарта, как хоронить солдат. Были приказы – изымать деньги, не сообщать родственникам место захоронения. В тех местах, где после окончания войны оставались воинские части, они имели возможность собрать останки погибших и похоронить их более-менее достойно и даже поставить памятные знаки. Их немало появилось в 1941 году.

А те части, которые прибывали сюда из других округов, после окончания войны с Финляндией погрузили в эшелоны и увезли обратно. Останки погибших из их дивизий зачастую просто оставались на поле боя. В лучшем случае – сложенные штабелем. Случалось и так, что финны, занявшие эту территорию в 1941 году, из санитарных соображений хоронили наших солдат.

– Насколько мне известно, то, что вы обнаружили в болоте, оказалось не совсем обычным…

– Отличительная особенность – найденные здесь останки естественным образом, в силу природных особенностей (не было доступа кислорода), мумифицировались. С таким явлением нам приходилось встречаться на Карельском перешейке, но никогда прежде – в таком масштабе. На данный момент пересчитано 185 останков бойцов Красной армии. Спасибо Выборгской администрации – они сразу привезли на место поисковых работ деревянные гробы, и останки были туда убраны до захоронения.

Того, что мы испытали, не могут передать никакие фотографии. Было такое впечатление, что перед нами – могилы буквально недельной давности. С лицами – конечно, оплывшими, отекшими, со щетиной… На официальном языке это называется «останки с сохранившимися мягкими тканями». Работать было очень тяжело, да еще и опасно с точки зрения гигиены. Все свои вещи, в которых мы работали, носилки, на которых носили останки, мы просто сожгли.

– Удалось ли установить имена погибших?

– Мы нашли более пятидесяти подписных вещей – с фамилиями, инициалами, именами. Установить удалось только одно имя – по подписной ложке. Это Павел Иванович Михайлов, 1908 года рождения, красноармеец 161-го стрелкового полка 95-й стрелковой дивизии, которая прибыла из Одесского военного округа и вступила в свой первый бой на этом болоте. Если бы удалось найти именной список погибших по этой дивизии, мы бы смогли по нескольким буквам установить имена бойцов. А поскольку этого нет, они пока остаются безымянными.

– Можно ли сказать, что тайна этого болота раскрыта?

– Нет, не до конца. Мы вскрыли бо́льшую часть болота, но не всю. В первую очередь те места, где были сигналы на металлодетектор, на щуп, потом начали вскрывать там, где была «подозрительная» растительность. Работу мы продолжим в этом году и с запасом на следующий. Объем очень большой, территория большая, глубины очень разные. Наша задача – отнять наших солдат у болота, чтобы затем достойно за – хоронить.

Но тайна болота остается нераскрытой, пока не найдены имена погибших. Неизвестно, существует ли вообще список погибших по этой дивизии. По Павлу Михайлову, которого нам удалось идентифицировать, в «Книге памяти» было сказано, что он служил в 161-м стрелковом полку 95-й дивизии и «погиб в боях в белофиннами». Дата гибели не была указана. Мы опасаемся того, что все найденные нами останутся безымянными. К сожалению, на архивы надежды мало – сведения там неполные. К примеру, по 84-й мотострелковой дивизии, которая воевала в тех же местах, чуть севернее, в архиве мы именных списков погибших вообще не нашли. Их нет.

– Неужели так плохо с документами?

– Дело в том, что у нас в стране нет единого архива по советско-финляндской войне. В Центральном архиве Министерства обороны в Подольске, известном всем военным исследователям, хранятся документы, начиная с 22 июня 1941 года. То, что хранится по советско-финляндской войне в РГВА в Москве – это коллекция документов, отобранная еще в 1940–1941 годах для хранения. Остальные документы могут быть в архиве Ленинградского военного округа. А поскольку 95-я дивизия прибыла на Карельский перешеек из Одесского военного округа, то материалы могут быть и там.

Мумифицированные останки красноармейцев, обнаруженные поисковиками. Фото О. Алексеева, лето 2012 года

Сейчас существует очень нужная и полезная электронная база «Мемориал» по погибшим на Великой Отечественной войне – теперь нужна такая же по советско-финляндской войне. Ведь «Книга памяти» по той войне делалась давно, на основе карточек индивидуального учета погибших, и данные в ней недостаточно полные, достоверные и точные. А ведь каждый третий найденный поисковиками на территории Ленинградской области и Карелии погиб при боевых действиях 1939–1940 годов. Наши потери были очень большие…

– Меняет ли то, с чем вы сталкиваетесь в поисковой работе, ваше отношение к той «незнаменитой» войне?

В лагере поисковиков. Фото О. Алексеева, лето 2012 года

Г. Сакс (слева) в поисковом лагере экспедиции у Лейпясуо. Фото О. Алексеева, лето 2012 года

Проволочные заграждения – следы «зимней войны» в болотах близ Лейпясуо

Находки на болоте близ Лейпясуо. Фото О. Алексеева, лето 2012 года

Находки на болоте близ Лейпясуо. Фото О. Алексеева, лето 2012 года

Находки на болоте близ Лейпясуо. Фото О. Алексеева, лето 2012 года

– Меняет, и не в лучшую сторону. Лишний раз приходится убедиться, что командиры не берегли простых солдат, обрекали их на верную смерть, посылая в лобовые атаки. А ведь задача командира – не только убить врага, но и сберечь солдата. Что же касается моего мнения по той войне, то я считаю: отодвигать границу от Ленинграда, конечно, было необходимо, и финская сторона накануне «зимней войны» не вела себя лояльно по отношению к нашей стране. Хотя кто относился к ней тогда лояльно? С другой стороны, тот способ решения вопроса, который был выбран, нанес нам гораздо больше ущерба, нежели пользы.

В 1990-х годах сформировалось резко негативное отношение к этой войне, но этот исторический нигилизм возник в ответ на ложь и полуправду, которые обильно сыпалась на нас в предшествующие годы. И самое обидное, что в ответ на прежние мифы действительные подвиги стали вызывать сомнения. Мы, занимаясь поисковой работой, имеем возможность соприкасаться с тем, что было на самом деле.

– Ваша задача – преодолеть и этот исторический нигилизм, и прежний ура-патриотизм?

Наша задача – в первую очередь достойно захоронить павших бойцов, выполнявших свой воинский долг. Это самое главное.

Здесь каждый третий – пропавший без вести

Маленькая деревня Дусьево в Кировском районе, примерно в 80 километрах от Петербурга, – значимое, хотя и не столько известное место, связанное с битвой за Ленинград. К 65-летию Победы к «Дусьевским памятникам» – «Легендарной полуторке» и «Неизвестному шоферу» – добавился еще один, аналогов которому нет нигде в Ленинградской области. Это обелиск на месте бывшего воинского кладбища госпиталя № 731, где захоронены сотни воинов, сражавшихся за Ленинград.

В годы войны окрестности деревни Дусьево стали местом сосредоточения десятков госпиталей и лазаретов. По данным Виктора Кунтарева, председателя Постоянной комиссии увековечения памяти погибших защитников Отечества при Комитете Межрегиональной общественной организации ленинградских ветеранов войны и военной службы-однополчан, в Дусьево с 1942 по 1944 год располагалось больше двадцати госпиталей и эвакопунктов с эвакоприемниками. По оценке исследователя, в Дусьево наблюдалось второе после Ленинграда по плотности скопление госпиталей.

Причин тому было несколько. Во-первых, через Дусьево проходила автомобильная «Дорога жизни», а затем в нескольких километрах от Дусьево проложили временную железную дорогу до Ладожского озера. Во-вторых, это была тыловая полоса – фронт долгое время находился на реке Назии.

К концу января 1944 года, после освобождения Ленинграда от блокады, последние дусьевские госпитали ушли вслед за наступающими войсками. Некоторые покинули эти места еще раньше. А после войны госпитальные кладбища постигла судьба многих воинских захоронений.

Когда закончилась война, территорию Ленинградской области буквально усевали деревянные пирамидки и номерные столбики советских солдат, братские захоронения, обнесенные загородками из деревянных жердей. Но прошло совсем немного времени, за могилами никто не ухаживал, и пирамидки сгнивали, ограды рассыпались, а могилы каждый год весной размывались водой.

В 1944 году, после ухода из Дусьево госпиталей, военные передали госпитальные кладбища, с пирамидками и простыми жестяными знаками на месте могил, местным властям, вместе с подробными схемами и списками захороненных. Однако те не проявили должной заботы, и о могилах павших воинов в лесах близ Дусьево со временем просто забыли…

Шесть лет заняло у Виктора Кунтарева тщательное изучение документов ленинградских госпиталей в архиве при Военно-медицинском музее – именно здесь хранятся документы всех военных госпиталей, в том числе и тех, что располагались в Дусьево. Полтора года ушли на обработку материалов одного из самых больших госпиталей, располагавшихся близ Дусьево, – хирургического полевого передвижного госпиталя (ХППГ) № 731.

Этот госпиталь сформировали в Ленинграде в первый же день войны, 22 июня 1941 года, приказом по Ленинградскому военному округу в здании военного училища связи на улице Красной Связи. В районе Дусьево он находился с 25 мая 1942 года по январь 1944 года. Сначала, до 8 июня 1942 года, госпиталь относился к Ленинградскому фронту, затем – к Волховскому. На 1 февраля 1943 госпиталь преобразовали в хирургический. Во второй половине января 1944 года он ушел в сторону Новгорода, вслед за нашими наступающими войсками.

Тысячи бойцов всех родов войск, сражавшихся за Ленинград, исцелились в этом госпитале и вернулись в строй. Довелось побывать в этом госпитале не только рядовым бойцам, но и военачальникам. Через него прошли многие представители штаба 8-й армии Волховского фронта, а также других его подразделений, в том числе политотдела, особого отдела (СМЕРШа) и т. д. К примеру, здесь приходилось проходить лечение бригадному комиссару, а до этого военкому «Дороги жизни» Андрею Дмитриевичу Окорокову, военному прокурору Давиду Иосифовичу Фуксу, редактору армейской газеты «Ленинский путь» Семену Львовичу Мильцеру.

Побывал тут на лечении даже известный ленинградский фронтовой журналист, писатель Павел Лукницкий, оставивший упоминание об этом в знаменитой книге своих воспоминаний «Ленинград действует». История его болезни также сохранилась в архиве госпиталя № 731. Кстати, Лукницкий фигурирует там как интендант 2-го ранга 2-го эшелона штаба 8-й армии.

Лукницкий попал в госпиталь после очередной поездки по «Дороге жизни» в Лаврово, где он посещал эвакопункт. Было это 19 июля 1942 года. «На следующий день, по приезде в Лаврово, я заболел и больше недели пролежал в палатке армейского полевого передвижного госпиталя в деревне Дусьево, – отмечал Лукницкий в дневнике. – Меня трепали жестокие приступы неведомо где схваченной малярии».

Пример Лукницкого показателен в том отношении, что в госпиталь попадали не только с боевыми ранениями – случалось, причиной обращения в госпиталь являлись болезни времени – туберкулез, перитонит и т. д. На кладбище было несколько инфицированных могил, в которых захоронили скончавшихся от брюшного тифа. Умирали здесь также и от ранений, полученных в результате несчастных случаев. Речь идет о так называемых «небоевых потерях».

К примеру, характерный случай, произошедший 25 июня 1942 года, зафиксирован в истории болезни старшего политрука, комиссара штаба 8-й армии Михаила Тимофеевича Андрианова – уроженца Московской области: «На стрельбище у мишени выронил пистолет и произошел самопроизвольный выстрел». Несмотря на отчаянные усилия врачей, спасти комиссара не удалось: он умер на операционном столе…

Всего на кладбище госпиталя № 731 за все время его нахождения в Дусьево было захоронено около 800 человек. Это люди разных званий – от рядового до майора, различных родов войск Волховского фронта. Здесь покоятся воины 73-й бригады морской пехоты, 11-й, 80-й, 128-й, 191-й, 327-й, 364-й стрелковых дивизий, 98-й танковой бригады, 501-го танкового батальона, 109-го батальона аэродромного обеспечения и других частей и соединений. Здесь лежат те, кто был ранен во время Синявинской наступательной операции осени 1942 года, прорыва блокады в январе 1943 года, боев на Синявинских высотах летом 1943 года…

На госпитальном кладбище – уроженцы самых разных регионов России и республик бывшего Советского Союза. Здесь есть призванные из Ленинграда и Ленинградской области, Челябинской, Вологодской, Астраханской, Самарской, Ивановской областей, по одному человеку – из Молдавии и Грузии. Если смотреть по национальному составу, то первое место занимают русские, второе – украинцы, третье место делят казахи и татары. Кроме того, очень много представителей народов Средней Азии. Одним словом, приведенные данные лишний раз иллюстрируют тот факт, что в битве за Ленинград, действительно, участвовала вся страна…

Согласно данным Виктора Кунтарева, среди похороненных на кладбище госпиталя № 731 зафиксировано четыре женщины и неродившийся ребенок одной из них. Имена женщин известны. Среди них – Валентина Вячеславовна Попова, вольнонаемная из Ленинграда. Она служила наборщицей в редакции газеты «Ленинская правда» штаба 8-й армии. Умерла 20 ноября 1942 года и похоронена в индивидуальной могиле № 40…

По архивным данным удалось установить, что среди умерших в госпитале № 731 был даже немецкий военнопленный – солдат 223-й пехотной дивизии Карл Вебер. Его взяли в плен во время разведки боем в полосе 286-й дивизии 25 июня 1942 года. Он получил тяжелое ранение – пуля попала ему в голову, и спасти его не удалось – 26 июня он умер в госпитале № 731. Похоронили его отдельно, за оградой госпитального кладбища. Любопытно, что уже совсем недавно Карл Вебер оказался ошибочно увековеченным в «Книге памяти Ленинградской области» (том 8) как советский воин…

Есть и еще одно малоизвестное обстоятельство: в этом же районе располагалось строительство № 1010 спецуправления лагерей НКВД. Здесь работали и осужденные военными трибуналами – те, кого не отправили в штрафбат. Тех, кто умер в этом лагере, хоронили рядом с ним. Однако заболевших или раненых «спецстроителей» (к примеру, попавших во время работы под вражескую бомбежку) отправляли в ближайший госпиталь № 731. Если они умирали в нем, то попадали на госпитальное кладбище.

Загадочна судьба Анны Петровны Васильевой – повара подсобного хозяйства № 1 строительства № 1010. Согласно записям в истории ее болезни, она была ранена 16 декабря 1943 года дежурным регулировщиком на посту КПП. Как указывается, «шла сознательно под огонь». Остается только гадать, что могло побудить 26-летнюю девушку совершить этот роковой поступок…

Благодаря схеме местности, сохранившейся в деле госпиталя в архиве при Военно-медицинском музее, удалось предельно точно установить его местоположение. Он находился рядом с магистральной шоссейной дорогой, которая шла практически параллельно нынешнему Мурманскому шоссе (тогда его не существовало): с одной стороны располагался госпиталь, с другой – кладбище, размером примерно 70 на 35 метров. Захоронения разные – есть одиночные могилы, есть братские (по три, пять, шесть человек, самая большая – 29 человек).

Благодаря проведенной огромной работе, Виктору Кунтареву удалось установить имена 750 человек из 800, похороненных на этом кладбище. Сделать это оказалось очень непросто, поскольку, территория кладбища хотя и была закреплена за госпиталем, хоронили здесь своих погибших товарищей и соседние воинские части. Что самое удивительное, каждый третий умерший в этом госпитале до сих пор числится пропавшим без вести!

«История с этими захоронениями лишний раз подтверждает, что нельзя дословно верить документам, – уверен Виктор Владимирович Кунтарев. – Чтобы докопаться до истины, требуется тщательная экспертиза имен. Я разослал письма многим главам районов и поселений тех, кто ошибочно числится до сих пор пропавшим без вести из-за именных и демографических ошибок. И уже пришло одно сообщение с благодарностью от родственников и администрации».

Теперь на месте госпитального кладбища – обычный лес, и нет никаких следов от могил. Если говорить точнее, то координаты такие: 2,2 км юго-западнее деревни Дусьево, северная сторона от ЛЭП (на кромке леса). Здесь и появился памятный знак.

«К сожалению, приходилось рассчитывать, главным образом, только на свои силы и решать все вопросы самому, – отмечает Виктор Кунтарев. – Но отступить от этого важного и нужного людям дела было никак нельзя. Переговоры с фирмами, занимающимися изготовлением мемориальных надгробий, ни к чему не привели. Между тем, время подходило уже к 9 Мая. И только руководитель художественной мастерской Александр Мильчаков помог с плитой. Мемориальную плиту выделила безвозмездно петербургская компания „Вознесение“».

Поддержку в изготовлении надписи и помощь в установке памятного знака оказал глава администрация Шумской волости Юнус Султанович Ибрагимов. И они все вместе все-таки успели поставить знак 8 мая 2010 года, вернув из небытия заброшенное армейское кладбище. «Очень обидно, что огромные средства, выделенные на юбилей, в значительной мере прошли мимо насущных нужд по увековечению памяти защитников Отечества, – считает Виктор Кунтарев. – Цена Победы обходится по-прежнему очень дорого тем, кто увековечивает память не на словах, а на деле. Создается впечатление, что мы – сами по себе, и праздники – сами по себе. На самом деле, как и прежде, в советское время, «наверху» мало кто хочет заниматься реальным, настоящим увековечением памяти».

Укрытая тайна Нижней Шальдихи

Старинная деревня Нижняя Шальдиха у берега Ладожского озера волею судьбы оказалась связана с трагическими событиями времен Великой Отечественной войны. Долгие годы она хранила свою тайну…

Осенью 1941 года здесь была прифронтовая полоса. Ожидали десант из Финляндии, готовились к обороне. Почти всех местных жителей из деревни эвакуировали, но те, кто остался, на всю жизнь запомнили, что там происходило.

«О том, что в деревне проводились расстрелы, я впервые узнал от старожилов», – рассказал депутат Путиловского сельского поселения Евгений Безносюк. Один из местных жителей, Николай Никитин, – в годы войны он был подростком, – навсегда запомнил, как за деревню под конвоем водили солдат – в обмундировании, но без ремней и без знаков отличия. Подтверждали это и другие старожилы. Тогда, в годы войны, они были детьми, и любопытство пересиливало страх. Все знали, что их ведут на расстрел. Слышали хлопки выстрелов, видели кровь на снегу…

Слова старожилов подтвердились документами: с сентября 1941 года по май 1942 года здесь, в Нижней Шальдихе, находились особый отдел НКВД и военный трибунал 128-й стрелковой дивизии. Времена были суровые, приговоры жестокие и обжалованию не подлежащие…

Старожил Нижней Шальдихи Н. Никитин. Фото Н. Астаховой, 2012 год

Местные жители вспоминали, что однажды арестовали одного из сельчан. У него нашли сброшенную с немецкого самолета листовку. Хотя строго-настрого было запрещено их брать, он поднял – на самокрутку. Вроде бы пусто было кругом, но кто-то все-таки увидел и донес. Вечером его арестовали, а через несколько дней расстреляли… Рассказывали и еще одну историю, как однажды вели под конвоем группу солдат, один из них забежал в первый попавшийся дом, сунул записку с адресом, успел сказать: «Напишите моим родным, что я ни в чем не виноват».

Расстреливали за деревней, на берегу Новоладожского канала. После войны туда старались не ходить. Старожилы рассказывали, что долгое время после войны в тех местах на берегу канала иногда находили кости – их вымывало водой…

«Да, возможно, среди расстрелянных здесь были и слабые духом, и предатели, и люди, совершившие преступления и понесшие наказания по законам военного времени, – говорит Евгений Безносюк. – Но, учитывая то, что мы знаем о репрессиях тех времен, можно с уверенностью предположить, что большинство из казненных на канале были без вины виноватые. Если бы не война, они бы не стали под ружье и не оказались бы здесь…

В 2009 году, на традиционном деревенском празднике, который отмечается 2 июля, во время крестного хода мы впервые провели панихиду на месте расстрелов. Осенью того же года обратились в 90-й специальный отдельный поисковый батальон Ленинградского военного округа, правда, я сразу же предупредил, о ком идет речь. Доводы мои были такие: «Хоть и преступники, но люди. Наши люди». Вскоре к нам прибыло два взвода солдат-поисковиков. Старики показали точное место»…

Останки расстрелянных лежали неглубоко в ямах по двое, по трое. Очевидно, они сами рыли для себя могилу, а после расстрела конвоиры прикапывали тела жертв. Всего за неделю работы поисковики подняли останки одиннадцати человек. Ни документов, ни вещей, ни медальонов при них не было. Обнаружили только солдатские ботинки да пуговицы от нательного белья.

Найденные останки казненных похоронили 1 октября того же, 2009-го, года на том же самом месте на берегу канала, где их и нашли. Там, где они приняли свою трагическую смерть. Настоятель храма Святой блаженной Ксении Петербургской иерей Родион Лопатин отслужил панихиду, по его благословению был установлен кованый крест, венчавший когда-то одну из церквей. С тех пор 22 июня, в день скорби, у этого креста проходят поминальные службы.

«Имена расстрелянных здесь людей поначалу никак не удавалось найти, – рассказал Евгений Безносюк. – Как это часто бывает, помог счастливый случай: буквально через неделю после захоронения приехала внучка одного из расстрелянных в Нижней Шальдихе»…

Время ее появления было простым совпадением: она не знала о том, что здесь установили памятный знак, и готовилась к тому, что здесь вообще никто ничего не знает о тех трагических событиях военной поры.

Бойцы поискового батальона Ленинградского военного округа ведут раскопки на расстрельном месте в Нижней Шальдихе. Сентябрь 2009 года. Фото Е. Безносюка

Бойцы поискового батальона Ленинградского военного округа ведут раскопки на расстрельном месте в Нижней Шальдихе. Сентябрь 2009 года. Фото Е. Безносюка

Московский социолог Надежда Астахова, старший преподаватель Высшей школы экономики и МГУ им М.В. Ломоносова, приехала в Нижнюю Шальдиху, установив судьбу своего родного деда и разыскивая место его захоронения. Она нашла документы в архивах ФСБ и Центральном архиве Министерства обороны в Подольске, в которых указывалось место расстрела.

Затем ей удалось выйти на список всех расстрелянных по приговору военного трибунала 128-й стрелковой дивизии – всего 165 человек. Самому младшему из расстрелянных было 17 лет, старшему – 41 год. В основном – рядовые, выходцы из большого числа российских регионов – от Подмосковья до Алтая, из Чувашии и Мордовии, Татарстана и Дагестана; есть здесь украинцы, белорусы, армяне и казахи.

Дед Надежды Астаховой, разведчик, командир отделения Прохор Степанович Астахов стал жертвой доноса в особый отдел. Ему инкриминировали слова, сказанные в момент отчаяния после очередного тяжелого боя: «Как мы сможем победить без оружия? Сколько мы работали, платили налогов и отдали госзаймов, а воевать все равно нечем. Столько народу уже положили, столько детей сиротами оставили». Все это было расценено как «клеветнические помышления, направленные против налоговой политики Советской власти».

«Его арестовали, судили и приговорили военным трибуналом по статье 58–10 „антисоветская агитация и пропаганда“, а 16 декабря 1941 года расстреляли, – рассказывает Надежда Астахова. – Семья не знала, что именно с ним произошло, однако родным объявили о лишении всех льгот, в том числе бесплатного начального школьного образования для детей. Приговор также включал конфискацию имущества, но что было отбирать у семьи, которая пережила оккупацию и потеряла все во время пожара? На сегодня Прохор Астахов полностью реабилитирован и решением Военной прокуратуры признан жертвой политических репрессий».

Всего пересмотрены дела десяти расстрелянных по 58 статье в Нижней Шальдихе, все они реабилитированы. Вот их имена: Азаров Степан Васильевич, Астахов Прохор Степанович, Иванов Максим Павлович, Кирюткин Александр Иванович, Колегов Василий Семенович, Конин Петр Дмитриевич, Мельников Ефим Лукьянович, Полетаев Александр Семенович, Худорошков Георгий Никитович, Широбоков Иван Васильевич (по данным, предоставленным Надежде Астаховой из Центрального архива ФСБ). У каждого из них своя история. Рядовой Василий Семенович Колегов 1915 года рождения из деревни Колиговицы Кировской области. Он попал в окружение, остался без оружия, но выбрался к своим. Его отправили в особый отдел НКВД, где объяснить и доказать свою невиновность ему не удалось. Колегова расстреляли в сентябре 1941 года после пяти дней следствия и трибунала. Его обвинили по трем статьям – политической 58-й и двум пунктам 193-й статьи, то есть в нарушении им правил хранения огнестрельного оружия и в самовольном оставлении поля боя.

В постановлении президиума Ленинградского окружного военного суда от 8 августа 2001 года говорилось, что по 58-й статье реабилитация происходит независимо от фактической обоснованности обвинения. Что же касается обвинения по пунктам 193-й статьи, что «изучение имеющихся материалов дела позволяет сделать вывод о том, что Колегов самовольно не оставлял поле сражения и события, связанные с нарушением правил хранения огнестрельного оружия, произошли в результате боевых действий по независящим от подсудимого обстоятельствам». И далее: «…к уголовной ответственности за эти преступления он был привлечен необоснованно, по формальным основаниям и политическим мотивам, лишь из предположения его виновности и собственных показаний, вызванных глубокими личными переживаниями из-за окружения противником и невозможности дать ему достойного отпора»…

Результаты раскопок на расстрельном месте в Нижней Шальдихе. Сентябрь 2009 года. Фото Е. Безносюка

Бойцы поискового батальона на привале. Фото Е. Безносюка

Панихида на расстрельном месте в Нижней Шальдихе, 1 октября 2009 года. Фото Е. Безносюка

Как отмечает Надежда Астахова, понятия «реабилитация» и «жертва политических репрессий» введены для осужденных именно по 58-й политической статье. У некоторых расстрелянных в Нижней Шальдихе, как у Василия Колегова, добавлялись еще и уголовные статьи. В этой ситуации человека реабилитировали по 58-й и рассматривали, был ли состав преступлений по остальным статьям. Если не находили, то приговор отменяли и дело прекращали, а человек считался полностью реабилитированным. Дела тех, кто проходил только по уголовным статьям, вообще не пересматривались, – это совсем иная процедура. Даже если в их действиях и нет состава преступления, для доказательства этого нужно новое заседания военного трибунала с обвинителем, защитником и т. д.

Вот почему большинство из расстрелянных в Нижней Шальдихе по сей день числятся «вне закона». Среди предъявленных им обвинений значились паникерство, трусость, утрата военного имущества, измена родине. Однако под последнее понятие в ту пору могло подойти что угодно. Многие пострадали, например, за то, что у них в кармане находили немецкие листовки, которые бойцы подбирали и использовали для самокруток и прочих бытовых нужд из-за нехватки бумаги.

Долгие годы местные жители сторонились печального «расстрельного места» на канале. Однако времена меняются, Нижняя Шальдиха стала превращаться в богатый дачный поселок, и здесь появились новые люди.

«Когда мы ставили памятный крест, то еще не знали, что ближайшие земли вдоль канала, где тоже были расстрельные места и могли быть захоронения, уже проданы в частное владение, – рассказывает Евгений Безносюк. – Новые хозяева очень негативно восприняли крест, находящийся рядом с их землей, и всячески стали нам препятствовать. Они и знать не хотят, что строят свои дома на костях, что будут жить на расстрельных местах. Настаивают на том, чтобы мы перенесли останки и крест в другое место. Но местный приход и жители деревни категорически против. Мое убеждение – это памятное место должно быть сохранено».

«Я не уверена, что в следующий свой приезд в Нижнюю Шальдиху смогу добраться до места памяти своего дедушки, – говорит Надежда Астахова. – Вокруг ставят сплошной забор, ведется активное строительство, а подход с реки блокируется сточными канавами и оврагами. Я разговаривала с владельцами земельных участков, объясняла ситуацию, но они и слышать ничего не хотят о том, чтобы как-то обеспечить доступ к кресту. А ведь им была известна история этой земли.

Перед тем как начать строительство, они не стали вызывать специалистов, которые могли провести поисковые работы, и нет никакой гарантии того, что фундаменты их домов не стоят на расстрельных ямах. Глава администрации Кировского района Николай Петрович Емельянов лично пообещал мне не допустить перекрытия доступа памятнику и оказать всяческое содействие»…

На территории Ленинградской области это первое подобное найденное и отмеченное место, связанное с расстрелами по приговору военного трибунала. А ведь во время войны при каждой дивизии был трибунал! Как отмечает в книге «22 июня. Анатомия катастрофы» исследователь Марк Солонин, всего за годы войны военные трибуналы Красной армии осудили свыше 994 тыс. советских военнослужащих, из них 157 593 человек было расстреляно. «Десять дивизий расстрелянных!» – восклицает историк.

«Очень вероятно нахождение такого же расстрельного места неподалеку от Нижней Шальдихи, рядом с деревней Назия, где тоже находился особый отдел НКВД, – говорит Надежда Астахова. – Один из старожилов помнит, что солдат также уводили на расстрелы в ближайшую рощу».

Между тем памятный крест в Нижней Шальдихе уже стал для деревенских жителей местной святыней. «Мы включили это место в генплан Путиловского сельского поселения – как место памяти жертв репрессий, – пояснил Евгений Безносюк. – Здесь будет мемориал. Когда в Путилово будет восстановлена верхняя часовня, в ней будут храниться списки казненных на канале вместе с именами расстрелянных в 1937 году священников Тихвинской церкви в селе Путилово, а также всех репрессированных по Шлиссельбургскому уезду».

На чертовых высотах

…Здесь, на Синявинских высотах, всякий раз кажется, что война была как будто вчера. Тут все копано-перекопано уже по несколько раз, а земля все равно продолжает хранить в себе трагическую память. Весной, пока еще не поднялась высокая трава, здесь все особенно напоминает о войне. Следы окопов, траншей, воронок.

«Чертовы высоты», «проклятые болота» – какими только эпитетами не награждали тогда, в дни войны, солдаты и военачальники эти гиблые места. В этих краях пытались прорвать блокаду в 1942-м, здесь, на замерзших болотах, оставшихся от довоенных торфоразработок, сумели пробить вражеское кольцо в январе 1943-го. Но и после прорыва блокады в январе 1943 года Синявинские болота остались ареной страшных боев.

Летом 1943 года началась очередная боевая операция, но и тогда ни Синявинская гряда, ни Мустоловские и Келколовские высоты, ни Мгинский железнодорожный узел не были взяты нашими войсками. Бои шли на одном и том же месте – среди торфяных топей, вокруг высот, занятых немцами. Батальоны и полки одних дивизий заменялись другими по несколько раз, ходили в атаки, отражали контратаки, и практически снова на одном и том же месте…

Тогда здесь творился настоящий ад. Теперь эти места имеют совершенно мирный вид, и добраться сюда от Петербурга можно за считанные полчаса. Сначала по накатанной трассе Мурманского шоссе, возле диорамы – поворот на Кировск, затем небольшой отрезок по шоссе, ведущему на Мгу. Вот и указатель – «Синявинские высоты». Дорога уходит в поле…

Последний раз мне довелось побывать здесь лет пять назад, в середине 2000-х годов. За прошедшее время тут многое изменилось. Прежнюю ухабистую грунтовую дорогу, тянувшуюся к мемориалу через не существующее ныне село Синявино, покрыли асфальтом. Правда, он уже весь покрылся морщинами и выбоинами. Но самое главное – на высотах несколько лет назад появились корпуса птицефабрики.

Нашим гидом по местам весенней «Вахты памяти» стал командир поискового отряда «Меридиан» Максим Чичварин. Отряд «Меридиан» небольшой – десять человек, существует три года. Все его участники, в основном, работающие люди. Поисковой работе отдают свои выходные и отпуск. И, по их признанию, ничуть не страдают от этого. Наоборот – их наполняет значимость совершаемого дела, сопричастность к событиям, в которых участвовали деды, а у кого-то уже и прадеды.

«Фактически здесь было всего две высоты, известные под номерами «43,3» и «57,2» – рассказывает Максим Чичварин. – На первой из них находится теперь птицефабрика, на другой – мемориал „Синявинские высоты“. С фабрикой – интересная история. Она открылась года два назад, а до этого, согласно закону, они обеспечили проведение поисковых работ на месте будущего строительства. Три года там работал поисковый отряд „Уголек“, и каждый сезон по полторы-две тысячи бойцов поднимали с этой высоты».

Бои шли страшные. Нашим бойцам приходилось здесь очень тяжело. Немцы были гораздо лучше подготовлены и в тактическом плане, и по вооружению. Здесь все перепахано войной, причем очень глубоко. Высота «43,3» несколько раз переходила из рук в руки. Когда немцы четвертый раз отбили ее, то насчитали на ней порядка восьмидесяти наших подбитых танков.

Поисковики на Синявинских высотах. Фото автора, май 2012 года

«Три года отряд простоял здесь, и поднял, по моим подсчетам, от четырех до шести тысяч человек. Но сколько бы «Уголек» ни работал, всех он вынести отсюда не смог. Ведь следы войны уходит на глубину до шести метров. Когда после поисковиков сюда пришли экскаваторы и стали копать котлованы, начал твориться настоящий кошмар. Говорят, многие строители просто отказывались тут работать. Представьте: едет трактор, толкает перед собой землю, и перед ним снаряд крутится. Если хотите, покажу наглядный пример – под забором птицефабрики и сейчас лежит набитый тротилом кусок от огромного корабельного снаряда со взрывателем. И никому нет дела», – говорит Максим.

Мы идем вдоль чистых, аккуратных корпусов птицефабрики, пространство между которыми залито новеньким асфальтом. Такая же свежая дорога ведет и к воротам. Все – под камерами видеонаблюдения. Как только мы приблизились к забору, к воротам уже подъехал на машине начальник охраны: проверить, что за гости. Но поскольку мы ничего не нарушали, развернулся и уехал. А мы так и остались ходить под прицелами видеокамер.

Часть снаряда, действительно, лежала на месте. Большая, ржавая, тяжелая, с рваными краями. Первый из «гостинцев» войны, что повстречался нам сегодня на Синявинских высотах.

«Такими снарядами обстреливала противника наша дальнобойная корабельная артиллерия, – рассказывает Максим. – Мы сейчас стоим на самой высоте, а поля за ней представляли собой полностью нашпигованные траншеями линии обороны немцев. После войны, когда надо было освободить эту землю от следов войны, просто сровняли все бульдозерами, а потом сверху засыпали на тридцать сантиметров грунтом с тех мест, где боев не было. Когда его снимаешь – начинается самое интересное»…

Командир поискового отряда «Меридиан» Максим Чичварин держит в руках один из многочисленных «следов» войны на Синявинских высотах. Фото автора, май 2012 года

Как известно, все поисковики делятся на официальных – тех, кто ищут бойцов, и неофициальных. Последних иногда называют «черными копателями». Впрочем, и они тоже бывают разными: одни копают только ради железа, но с уважением относятся к останкам, а другие цинично раскидывают после себя кости.

«Нелегалы не любят работать на этих полях, – объясняет Максим. – Здесь очень кислая почва и все, что можно найти, в очень ржавом состоянии, при этом еще приходится «перемалывать» достаточное количество грунта. Вот там, на кромке высоты, они копают. Пойдемте, посмотрим, что они после себя оставили».

Мы пробираемся по гребню высоты, на которой теперь стоит птицефабрика.

«Вон склон высоты „43,3“, – показывает наш гид. – Лес перед нами молодой. Во время войны там было ровное пространство. Это – топь синявинских болот. А мы стоим сейчас на немецких позициях».

Отсюда до корпусов птицефабрики – не больше ста метров. А здесь, прямо под нашими ногами, следы войны. Противогазы (резина не гниет даже в этой почве!), ржавые саперные лопатки. Заглядываем в свежие раскопы… В одном – снаряды, неразорвавшиеся минометные мины, предметы амуниции – нашей и немецкой. Остатки немецких ящиков, с остатками покраски. В другой яме – железная кружка, бутылка.

«Неужели все это, – спрашиваю, – тех самых времен?»

«Конечно. Кружка – наша, самая настоящая, солдатская. А бутылка – из-под „коктейля Молотова“. Посмотрите – вот в ней внутри даже подтеки остались от горючей смеси».

А вот еще один раскоп на склоне высоты. Вокруг раскиданы кости – останки бойца.

«Скотство, – бросает в сердцах Максим. – Давно уже здесь с таким не сталкивались. Завтра же сюда придет наш поисковый отряд и будет поднимать бойца. Потому что такого быть не должно»…

С высоты «43,3» мы возвращаемся на поле, где раньше стояла деревня Синявино. Когда-то в ней было двести дворов. Война полностью стерла ее с лица земли. Остался только холм на месте бывшей церкви, служившей узлом немецкой обороны.

Посреди поля кипит работа. Здесь трудятся поисковики из Питера, Москвы, Архангельской области.

«Раскапываем одну из позиций в районе села Синявино, – рассказывает командир отряда «Александр Невский» Георгий Григорьев. – Линия фронта тут постоянно менялась, траншеи переходили из рук в руки. А потому и находки – наши и немецкие – идут вместе. В одной яме – советские противогазы и ящики из-под немецких пулеметных лент. Вчера подняли бойца, рядом нашли медаль „За оборону Ленинграда“. Но она не была номерной, так что определить имя бойца по ней невозможно».

А еще тут встречаются и находки, оставшиеся от мирной жизни деревни – кирпичи, посуда, кухонная утварь. Все это использовалось потом в землянках и блиндажах…

«Бойцов мы находим не только в поле, но и рядом с самим мемориалом „Синявинские высоты“, буквально в десятке метров от памятников, – говорит Максим Чичварин. – А что мемориал? Когда экскаватор начинает копать рядом с ним братскую могилу, метра на три, и не было еще ни одного раза, чтобы он не зацепил кости. Была даже ситуация, когда останки бойца подняли в процессе рытья братской могилы, и в ней же его и опять захоронили».

На мемориале готовят уже третью линию братских могил. Места не хватает. Каждый год поисковики хоронят по пятьсот-шестьсот останков бойцов.

«Медальоны находим редко. Встречаются красноармейские книжки, которыми были потом заменены медальоны. Но бумажные документы в земле практически полностью сгнивают. Сегодня бойца в большинстве случаев опознают по каким-то надписям на личных вещах – подписным котелкам, ложкам, портсигарам. А зная примерно дату операции, можно достаточно быстро определить, кем он был, откуда призван. Это стало возможным благодаря электронной базе данных «ОБД Мемориал», в которую выкладываются документы Центрального архива Министерства обороны. Войти в нее можно теперь прямо отсюда, с места раскопок, через интернет с помощью мобильного телефона. Раньше о таком даже и не мечтали», – признается Максим.

Здесь, на Синявинских высотах, многое понимаешь как будто изнутри давних событий. Война здесь предстает совсем не такая, как в книжках или фильмах.

«Многое видишь совсем другими глазами, – говорит Максим. – При том, что немцы были вооружены в основной своей массе винтовками, у них плотность огня была в три раза выше, чем у нас. За счет того, что оружие у них было лучше, им было удобнее пользоваться. Я говорю так не с целью хулы нашего оружия, а чтобы показать, какой героизм приходилось проявлять, чтобы противостоять сильному и хорошо оснащенному врагу. А при обстрелах немцам помогали знаменитые «лисьи норы», перекрытые специальной алюминиевой крышкой. При близком взрыве она выдерживала ударную волну и не давала засыпать укрытие землей».

«Здесь немцев погибло с гулькин нос, а нашего народу полегло десятки тысяч, – гневно восклицает поисковик Георгий, который только вчера нашел останки бойца буквально в нескольких метрах от мемориала. – Не берегли солдат наши полководцы. А солдаты были настоящими героями»…

P.S. Как рассказал мне Максим на следующий день, отряд «Меридиан» практически сразу же пришел на место возле птицефабрики, где мы обнаружили раскиданные черными копателями кости бойцов. И буквально за несколько часов поднял здесь останки пятерых наших воинов.

По переднему краю Волховского фронта

Железнодорожная станция Апраксин – на полпути между Питером и Волховстроем. Стоит отойти совсем немного от примет цивилизации, и время словно бы обращается вспять, в те годы, когда здесь стоял фронт. В этом наглядно убедился автор этих строк, приняв участие в походе под руководством Евгения Ильина – командира студенческого поискового отряда «Ингрия» при Санкт-Петербургском госуниверситете, руководителя Центра по изучению военной истории.

Семьдесят лет назад, осенью 1942 года, здесь, на рубежах Волховского фронта, решалась судьба Ленинграда. Тут уже в четвертый по счету раз пытались прорвать блокаду. 2-я Ударная армия сорвала планы немецкого командования, задумавшего взять Ленинград в двойное кольцо, соединившись с финнами. Однако пробиться к Неве не удалось: в гайтоловских болотах 2-я Ударная попала в окружение. Вырваться из кольца удалось немногим. Погибшие остались лежать в лесах и болотах. Только один отряд «Ингрия» за двенадцать лет поднял здесь останки более двух тысяч бойцов и командиров Красной армии. В «Вахте Памяти» каждый год участвуют десятки отрядов, но конца края работе не видно!

«Мы будем идти по местам боев, боеприпасов там более чем достаточно», – предупреждает участников экспедиции Евгений Ильин. Узкая тропинка ведет нас вдоль железной дороги, потом шагаем по шпалам, а затем, по ориентирам, знакомым только поисковикам, сворачиваем на лесную дорогу. Еще несколько сот метров – и мы у скромного гранитного обелиска на месте деревни Тортолово.

Руководитель студенческого поискового отряда «Ингрия» Е. Ильин (справа). Фото автора, октябрь 2012 года

«Вот мы с вами и прибыли на войну», – говорит Евгений Ильин.

Немцам на этом участке фронта протяженностью пятнадцать километров удавалось сидеть наверху – на высотках. Наши сидели ниже – в болотах, недаром волховчане называли себя «болотными солдатами». Вся война здесь сводилась к захвату той или иной высоты, того или иного населенного пункта – Тортолово, Гайтолово, Гонтовой Липки.

В отличие от рубежей Ленинградского фронта, на которых спустя двадцать лет после Победы стал создаваться величественный «Зеленый пояс Славы», места, где сражался Волховский фронт, оказались в забвении. Постановление Ленгорисполкома от 1978 года о проекте планировки мемориальной зоны от озера Барское до Рощи «Круглая» осталось на бумаге. С этим категорически не могли смириться ветераны-фронтовики и представители общественности – именно благодаря их стараниям здесь стала складываться народная, неформальная мемориальная зона. Во второй половине 1980-х годов к работе подключились поисковые отряды.

Е. Ильин у памятника на месте бывшей деревни Тортолово. Фото автора, октябрь 2012 года

Поход по рубежам Волховского фронта. Фото автора, октябрь 2012 года

Из года в год сюда приезжал казахстанский поисковый отряд «Мемориальная зона». Его бессменный командир Майдан Кусаинов, инженер-строитель, проектировщик, профессор Евразийского национального университета имени Льва Гумилева, впервые попал сюда, будучи аспирантом Ленинградского инженерно-строительного института (ЛИСИ). Именно здесь, на синявинских болотах, тяжелое ранение получил его отец, замполит роты 310-й стрелковой дивизии, сформированной из уроженцев Акмолинской области Казахстана. Создаваемую мемориальную зону казахстанцы назвали «Надежда» – именно тут проходили четыре (увы, неудачные!) попытки прорыва блокады, сюда с надеждой были устремлены взоры ленинградцев из осажденного города…

Студенческий поисковый отряд «Ингрия» работает здесь на «Вахтах Памяти» с 2000 года. Кроме поисковой работы, отряд занимается благоустройством памятников и обелисков на территории мемориальной зоны. «Мы сами добровольно взяли на себя эту задачу, – поясняет Евгений Ильин. – Мне по-человечески всегда бывает стыдно, когда с высоких трибун нам говорят правильные красивые слова о долге и памяти, а на деле мы видим забвение. На работу по благоустройству, как правило, призываем добровольцев. Полтора десятка человек нам вполне хватает, чтобы пройти 15-километровую зону и привести за полторы недели все памятники и территорию вокруг них в достойный вид. Выкосили траву, покрасили обелиски. Государство этим не занимается. Если не мы, то никто больше это не сделает».

Кроме того, по мере своих сил, отряд «Ингрия», а затем и Центр военной истории предпринимают усилия, чтобы как можно больше людей прикоснулось к тем страницам истории ленинградской битвы, которые по сей день остаются в тени. «Волховскому фронту, который сыграл исключительную роль в битве за Ленинград, не повезло, – отмечает Евгений Ильин. – Даже сегодня его дела находятся в тени деяний Ленинградского фронта»…

Исходной точкой экспедиции стал памятник на месте бывшей деревни Тортолово. «Три года здесь шли бои, и этот населенный пункт, точнее то, что от него осталось, бойцы называли не иначе как «окаянное», «проклятое», «чертово» Тортолово, – пояснил Евгений Ильин. – По сути дела это была сухопутная крепость немцев. Их оборона в этом районе считалась лучшей полевой обороной вермахта на всем советско-германском фронте. Можно себе представить, что здесь происходило… В 1942 году наши взяли это «окаянное Тортолово», но удержать не сумели – немцы снова сбросили их в болото, и в конечном итоге немцы вынуждены были уйти отсюда лишь 21 января 1944 года, потому что создалась реальная угроза их окружения».

От памятника на месте деревни Тортолово участники похода двинулись по бывшей фронтовой дороге. Вокруг – братские могилы, где захоронены солдаты, найденные поисковиками. Это теперь бойцов, найденных во время «вахт памяти», с торжественными воинскими почестями захоранивают на крупных мемориалах. До середины 90-х годов поисковики производили захоронения своими силами возле тех мест, где проводили раскопки, и ставили самодельные обелиски. Таких много в здешних краях. На большинстве из них указано лишь количество неизвестных бойцов, похороненных здесь. Почему неизвестных – понятно: «смертных» медальонов при них не оказалось, а подписанные личные вещи были не у каждого.

…На нашем пути – памятный знак «Красное знамя». Его установили здесь в 1975 году студенты ЛИСИ. Еще несколько сот метров, и мы у могилы семьи Дергачевых. Все они, включая малолетних детей, погибли. «Отец вернулся с войны сюда, жить он здесь не мог, переехал во Мгу, дальше следы его теряются, – рассказал Евгений Ильин. – Сложилась традиция: когда поисковики находят в земле предметы домашнего крестьянского обихода, они приносят их к этой могиле. Мы же собираемся класть детские игрушки…».

Могила семьи Дергачевых. Фото автора, октябрь 2012 года

Преодолев ручей, оказываемся у памятника «Скорбящий матрос», посвященный бойцам 73-й отдельной морской бригады, сформированной из добровольцев Тихоокеанского флота, Каспийской военной флотилии, а также курсантов военно-морских училищ. Бригаду перебросили сюда, в район Тортолово, в самый критический момент Синявинской операции 1942 года. Приказ во что бы ни стало прорвать кольцо окружения, в которое попала 2-я Ударная армия, моряки выполнили: они сумели пробить коридор. Потери при этом были колоссальные.

«Скорбящий матрос» – самый крупный памятник во всей этой «неформальной» мемориальной зоне. Он был сооружен ветеранами в 1982–1985 года при помощи Ленинградской военно-морской базы. Рядом с монументом – братские захоронения и памятный знак «Неизвестному матросу».

Фронтовая дорога ведет нас дальше через лес. Он вырос уже после войны – от прежнего леса оставались одни обгорелые огрызки деревьев. Повсюду на нашем пути – траншеи, заплывшие воронки от снарядов и бомб, ямы от блиндажей. Кое-где видны следы работы «черных копателей». То и дело натыкаешься на саперные лопатки, противогазы – резина лучше всего сохраняется в земле, солдатские ботинки, подсумки, пустые пулеметные диски.

В одной из траншей лежит большой кусок трубы. «А это ни что иное, как часть немецкого реактивного снаряда, – поясняет Евгений Ильин. – У нас были „Катюши“, а у немцев шестиствольный миномет».

Возле дороги – искореженные руины нашей железобетонной огневой точки, в нее в сентябре 1942 года попала немецкая бомба. Теперь через них, как символ жизни, проросла береза…

Сориентироваться в лесу помогают указатели, расставленные поисковиками из казахстанского отряда «Надежда». Здесь все высоты имели свои названия – «Огурец», «Клещ», «Круглая».

«Высота „Клещ“, действительно, сильно кусалась, – рассказывает Евгений Ильин. – Возле остатков танка мы подняли там 32 человека. А высотой „Яйцо“ наши овладели только после того, как саперы подложили под нее взрывчатку. Результат – немецкая рота полегла вся, высоту взяли без боя, но удержать не смогли. Впрочем, это уже не была высота: в результате взрыва образовалась огромная воронка глубиной шесть с половиной метров, диаметром 25 метров».

…Где-то вдалеке, но очень увесисто, грохнул взрыв. Земля вздрогнула.

«Фугас рванули», – заметил один из бывалых поисковиков.

«Это очень плохо, – отозвался командир похода. – Значит, где-то „балуются“ черные копатели. Будем идти аккуратнее»…

«Происходят ли в здешних лесах мистические события?» – спросил я Евгения Васильевича.

«Скорбящий матрос» – самый крупный памятник во всей «неформальной» мемориальной зоне на рубежах Волховского фронта. Фото автора, октябрь 2012 года

Руины железобетонной огневой точки. Через них, как символ жизни, проросла береза… Фото автора, октябрь 2012 года

«Есть места, где чувствуешь себя очень нехорошо. Кажется, что кто-то как будто бы за тобой подглядывает сзади. А вообще я здесь всегда прислушиваюсь к внутреннему голосу. Был случай на Синявинских высотах во время „Вахты Памяти“: никак не мог заснуть в палатке. День мучался, другой. Спрашиваю у ребят – отвечают, что им тоже как-то не очень спится. Говорю: „Надо посмотреть, что здесь“. Взяли на щуп: оказалось, что практически под нами – санитарное захоронение, пять человек»…

Дорога незаметно приводит нас к месту, которое известно в здешних краях как «Дом лесника». Рядом проходит высоковольтная линия, проложенная здесь еще в 1920-х годах, – даже сегодня еще можно увидеть остатки старых железобетонных опор. Была эта линия здесь и во время войны, а вдоль нее проходила «Дорога смерти».

Этот уходящий вдаль путь вдоль высоковольтной линии во время войны называли «Дорогой смерти». Фото автора, октябрь 2012 года

«Такое название она получила в августе 1942 года, – рассказал Евгений Ильин. – В одну сторону она ведет на Путилово, в другую – на Келколово. Это была единственная грунтовая дорога, по которой шло снабжение наступавшей Красной армии. Немцы это быстро уяснили, перенацелили сюда тяжелую артиллерию и авиацию, и дорога превратилась в настоящий ад»…

Еще несколько километров по лесной дороге, и дальше путь пошел по старинному, мощенному булыжником Архангельскому тракту. Остановка – возле обелиска на месте деревни Гонтовая Липка. Ее «слизнула» война, и после войны тут ничего не было. В годы войны здесь размещался мощный опорный пункт немцев, бои здесь были упорными и ожесточенными.

Наконец, последняя важная точка на нашем пути, – памятный знак «Роща Круглая».

«За это место шли жесточайшие бои, – рассказал Евгений Ильин. – Во время поисковых работ идут наслоения – 1941-й год, 1942-й, 1943-й – зима и лето. В битве за Ленинград Роща Круглая в планах двух сторон занимала исключительно важное место. В январе 1943 года на Рощу Круглую были нацелены 365 орудий и минометов. Они должны были смести с лица земли этот опорный пункт. Но немцы устояли – нашим удалось захватить только часть Рощи.

Немцы называли это место «нос Венглера», по фамилии командира 336-го пехотного полка, который лично из рук Гитлера получил рыцарский крест за то, что немцы устояли здесь во время Синявинской операции. Они называли Рощу «замком к Синявинским высотам»». Какие же у них здесь были укрепления? Главным образом – деревоземляные заборы. С двух сторон – бревна, зазор между ними в полтора-два метра засыпали землей, утрамбовывали ее, прорезали бойницы. Получались практически неприступные валы. Но удержать Рощу Круглую немцы все равно не смогли: 2 октября 1943 года им пришлось оставить ее, потому что сил держаться уже не было, и они отошли на Синявинские высоты».

…А мы идем дальше, к мемориалу «Синявинские высоты», где нас ждет полевая кухня. Все увиденное в лесах и болотах неизгладимо остается в памяти.

Напоследок я не мог не задать Евгению Ильину вопрос: как все эти места будут выглядеть лет через сто?

Следы войны на местах боев Волховского фронта. Фото автора, октябрь 2012 года

Следы войны на местах боев Волховского фронта. Фото автора, октябрь 2012 года

«Это будет зависеть от нас. Если стирается память, то история исчезает. А если исчезает история, то исчезает народ. В то же время глупо предполагать, что через сто лет здесь все будет так же, как и сейчас. Жизнь идет вперед, и, может быть, здесь будут новые дачные поселки и города-спутники. Живая память держится три поколения, потом она уходит, и это неизбежный процесс. Вопрос состоит в том, как сделать так, чтобы эта память не ушла окончательно. Историки вычислили, что живая память о членах своей семьи держится три поколения. И когда некоторые студенты говорят мне, что для них Великая Отечественная война – как Куликовская битва, я их не обвиняю: это нормально. Но все-таки предлагаю им покопаться в своей родословной. Некоторые загораются интересом, а потом приходят и говорят: «Я даже и не знал, что мой дед воевал, был награжден». И он теперь им гордится. А значит – память будет жить»…

Памятники истории у бывшей границы

Карельский перешеек – примечательное место во многих отношениях, в том числе и с точки зрения фортификации. Здесь, на маленьком пространстве земли, друг против друга стоят остатки некогда очень мощных линий обороны, оставшихся со Второй мировой войны. Причем название одной из них, названной в честь Маннергейма, у всех на слуху. А вот наш Карельский укрепрайон, сокращенно КаУР, знают пока только специалисты и те, кто глубоко интересуется историей. Строили его одновременно с «линией Маннергейма», стремясь защитить город Ленина от возможного нападения армий враждебных «буржуазных стран» с северной стороны. Граница-то проходила всего в 32 километрах от Смольного!

Свою роль КаУР реально сыграл во время Великой Отечественной войны, став фактическим северным рубежом города. Более того, это единственный укрепрайон, входящий в так называемую «линию Сталина», который не был взят врагом. Один из участков КаУРа, насчитывавшего около 30 фортификационных сооружений самого разного рода, находился в бывшем местечке Каллелово нынешнего Всеволожского района Ленобласти. Сюда и пригласили журналистов ревнители истории фортификации.

Здесь уже всего несколько сотен метров до бывшей финской границы. Самого Каллелово уже давно нет – оно исчезло во время войны. А местных жителей, финнов, оттуда выселили еще в середине 1930-х годов, когда начали возводить тут сооружения Карельского укрепрайона. Теперь вокруг лес, который ныне активно вырубают…

Свернув с Выборгского шоссе на узкую дорогу через садоводства, наш ПАЗик, проявив чудеса выносливости, покувыркался по ухабистой грунтовке, а затем загромыхал колесами по пыльной бетонке, ведущей к песчаному карьеру. Вот и первая остановка – обелиск в память погибших летом 1944 года шведских добровольцев, воевавших в составе финской армии. Установили его здесь ветераны «той стороны» еще в 1993 году. Памятник бывшим врагам стоит уже почти двадцать лет, и вот добрый знак: он в целости и сохранности, ни у кого не поднялась на него рука. Все-таки раны войны зарубцовываются…

Впрочем, историки-фортификаторы хотели показать не столько памятник, сколько необычное сооружение в лесу, всего в метрах двадцати от него. На первый взгляд – ничем не примечательная яма, уходящая куда-то вглубь. Но если присмотреться: в глубине ее виднеется почерневшая от времени, но очень аккуратная деревянная бревенчатая конструкция.

«Эта шахта, по всей видимости, – особый вид фортификационного сооружения, называемый миной, – поясняет недоумевающим журналистам участник Клуба истории и фортификации Игорь Бухаров. – В 1936 году, при усилении КаУРа, в этих местах построили много сооружений именно такого типа. Сверху подобные колодцы «накрывали» танковой башней. А поскольку эти «мины» были дерево-земляными, то за семь десятилетий почти ничего не сохранилось».

Железобетонным сооружениям в этом отношении повезло гораздо больше: время почти не властно над ними. Поросшие мхом, ощетинившиеся ржавой арматурой, бетонные монстры посреди глухого леса и сегодня производят сильное впечатление. К одному из них – артиллерийскому полукапониру постройки 1938 года мы и направились. От него до бывшей границы по реке Сестре – всего метров двести.

Знак в память погибших летом 1944 года шведских добровольцев, воевавших в составе финской армии. Фото автора, июль 2011 года

Этот полукапонир, как и многие другие на КаУРе, не успели полностью достроить и оборудовать, а после советско-финской войны, когда границу отодвинули, решили, что надобности в нем и вовсе нет. Так, недостроенным, он и встретил «войну-продолжение». В первый день сентября 1941 года рубежи обороны в этих местах заняла 198-я стрелковая дивизия, однако бойцам, не имевшим специального вооружения, не удалось тут закрепиться: из ДОТов винтовкой особенно не повоюешь. Бетонные стены полукапонира по сей день хранят следы боев тех дней – выбоины от пуль и снарядов. Недостроенный ДОТ был оставлен и оказался на все время блокады в ближнем финском тылу – до июня 1944 года, когда началось наше наступление…

После войны Карельский укрепрайон оставался на боевом дежурстве, здесь испытывались образцы новой техники и инженерных конструкций. История КаУРа продолжалась вплоть до середины 1990-х годов, когда фортификационные укрепления полностью списали с баланса Минобороны. После этого начался период упадка и разграбления – сооружения оказались беззащитны перед вандалами и охотниками за металлом.

«Поиском объектов Карельского укрепрайона мы занимались восемь лет, – рассказал активист КИФа (Клуб истории и фортификации) Алексей Шварев. – Поначалу искали практически наугад, по наитию, пользуясь имевшими обрывочными историческими данными: архивные материалы тогда еще были недоступны. И только на восьмом году поиска появились карты укрепрайона, найденные исследователем Олегом Тульновым в Российском государственном военном архиве в Москве. Еще больше ясности внесли архивные документы, рассказывавшие о самом ходе строительства».

С весны 2010 года КИФ занимается субботниками на бывших ДОТах (долговременных огневых точках) и установкой на них, при поддержке властей Ленинградской области, памятных табличек. В ходе нынешней акции она появилась и на артиллерийском полукапонире в бывшем Каллелово. Четверть часа работы – и на потемневшей от времени бетонной стене уже красовалась яркая красная табличка, начинающаяся словами «Памятник истории». Еще одну табличку (на счету КИФа она уже пятнадцатая) установили в тот же день на расположенной неподалеку бывшей артиллерийской казематированной батарее постройки 1939 года. Со времен войны она сохранилась почти нетронутой.

Установка таблички на артиллерийском полукапонире. Фото автора, июль 2011 года

«Иногда спрашивают: а зачем нужны эти таблички? – говорит Алексей Шварев. – Да хотя бы для того, чтобы люди знали, что это такое. Ведь многие до сих пор считают, что это финские сооружения. А если будут знать, что они – наши, то, хочется надеяться, будут и иначе относиться. Самое малое – перестанут устраивать в них мусорные свалки. Другой, не менее важный, вопрос: в каком качестве стоит сохранять эти сооружения? На сегодняшний день усилиями энтузиастов создан музей в одном из дотов КаУРа близ Сестрорецка. Но в каждом ДОТе музей не сделаешь, да это и ни к чему».

Энтузиасты КИФа видят своей сегодняшней задачей просто обозначить эти исторические объекты. Иными словами – нужна их популяризация среди местных жителей и всех тех, кто бывает в этих местах. Там нужна забота…

Васильковичи, место печали

На мызе Васильковичи в Лужском районе ни в День скорби, ни в День Победы негде возложить цветы в память о погибших партизанах. Здесь все заросло бурьяном. Местные жители, пережившие войну, поумирали или разъехались кто куда, и теперь уже мало кто помнит, чем «прославилось» это место.

В середине 1960-х годов, когда Ким Васильевич Голубков, в ту пору следователь, а ныне полковник ФСБ в отставке, в поисках свидетелей обошел пешком все окрестные деревни, память о войне была здесь еще очень свежа. Он участвовал в расследовании дела под № 51437, фигурант которого Василий Долин служил в карательном отряде оккупантов с 1942 по 1945 год. Собранные доказательства прозвучали на громком судебном процессе, проходившем в Луге в 1966 году.

На совести Василия Долина были десятки мирных жителей, партизан, разведчиков, казнь которых он совершал без малейших угрызений совести, не зная ни жалости, ни сочувствия к своим соотечественникам.

– Двадцать лет искали его по всей стране и наконец нашли на Дальнем Востоке, где он жил по фальшивым документам, – рассказывает Голубков. – В уголовном деле по обвинению Долина были показания десятков свидетелей, служивших с ним в одном отряде и уже отбывших к 1965 году сроки наказания, а также протоколы очных ставок гитлеровского прихвостня с родственниками тех, кто был арестован и расстрелян.

Оредежские «молодогвардейцы» – А. Семенова, Е. Богданова, Е. Нечаева, Т. Яковлева и Г. Комлева

От рук карателей погибли девушки-патриотки из поселка Торковичи Оредежского района. Эта история особенно взволновала следователей. Речь шла о своего рода местной «Молодой гвардии», которую организовала и возглавила 30-летняя Анна Семенова, в недавнем прошлом старшая пионервожатая местной средней школы. В группу входили бывшие ученицы этой школы 18-летние Екатерина Богданова, Елена Нечаева, Таисия Яковлева и 14-летняя Галя Комлева.

Девушки поддерживали связь с партизанским отрядом – передавали информацию о передвижении немецких военных частей и карателей, помогали продовольствием, по ночам стирали для бойцов белье, а также распространяли среди жителей окрестных селений полученные в отряде листовки и агитационные материалы с призывами к борьбе с оккупантами.

В декабре 1942 года девушек выдал предатель, бежавший из партизанского отряда. Их арестовали, доставили в Оредеж и бросили в тюрьму, устроенную в помещениях бывшего дома культуры. Жестоко допрашивали, выпытывая у них сведения о партизанах, а 20 февраля 1943 года расстреляли в полутора-двух километрах от станции Оредеж, у мызы Васильковичи.

Двухэтажное здание на мызе Васильковичи, где базировался карательный отряд

Когда-то тут было имение, потом, вплоть до войны, – областная овощеводческая школа. Сегодня той мызы нет – только остатки фундаментов посреди бурьяна… Во время оккупации здесь базировался карательный отряд, сформированный гитлеровской контрразведывательной службой СД. В нем под командованием двух немецких офицеров, Хассельблаха и Вайзе, было сорок человек, и все из числа перешедших на сторону врага.

В двухэтажном доме располагалась казарма, в хозяйственных помещениях – тюремные камеры. После освобождения на их стенах обнаружили множество предсмертных надписей… Место казни было совсем рядом, в поле. Людей расстреливали у заброшенных силосных ям, там же и зарывали тела. Каратели не скрывали казней партизан и подпольщиков, более того – о них для устрашения непокорных сообщалось в специальных объявлениях. Развесили объявления и о расстреле девушек из Торковичей.

Неполный состав карательного отряда с мызы Васильковичи. Фото сделано в 1944 году в Псковской области, куда отряд бежал из Оредежского района вместе с отступавшими немецкими войсками. В центре – офицеры Хассельблах и Вайзе. Крайний слева в нижнем ряду – В. Долин

«В собранных нами материалах уголовного дела были показания десятков свидетелей, в том числе и бывших карателей, о массовом уничтожении там же, у мызы Васильковичи, цыган, – рассказал Ким Голубков. – Их приводили сюда, а затем, отобрав все вещи, конвоировали к ямам и расстреливали всех без исключения. При этом обреченных заставляли собирать на ближайших полях булыжники и мостить ими дорогу к месту своей казни».

Сколько именно было расстреляно там цыган, неизвестно: каратели не утруждали себя подсчетами. Свидетели говорили, что тех вели группами по несколько десятков человек. Местные жители рассказали, что в 1942 году каратели с мызы Васильковичи расстреляли все цыганские семьи, проживавшие в поселке Торковичи. Всего более семидесяти человек.

«Никаких списков расстрелянных следствию обнаружить не удалось, почти все эти люди остались неизвестными, – сообщил Ким Голубков. – Лишь имена некоторых сохранились чудом. Так, однажды свидетели слышали, как из группы приговоренных к смерти, которых вели на мызу, молодой крупного сложения парень выкрикнул: «Ваня Орел погибает!». При опросе жителей одной из деревень Батецкого района мне удалось узнать, что так звали молодого цыгана, который до войны работал у них кузнецом. В числе других обреченных на смерть здесь видели красивую девушку-блондинку, о которой сами каратели говорили как о ленинградской артистке цыганского ансамбля. В табор она приехала навестить родных. Благодаря опросу старых артистов-цыган и помощи архива Ленконцерта моим коллегам удалось установить имя и фамилию той девушки»…

В апреле 1943 года у мызы Васильковичи каратели расстреляли еще одну девушку из поселка Торковичи – Сусанну Яковлеву. Она держала связь с группой наших разведчиков, заброшенных в Оредежский район. По наводке предателя из партизан каратели разгромили отряд. Девушку-связную забрали в тюрьму, а потом казнили. Подробности этой истории стали известны только в 1965 году при расследовании «дела Долина»…

В 1944 году, сразу после освобождения Оредежского района от оккупантов, был составлен акт о злодеяниях фашистов и их подручных-карателей. Как отмечает Ким Голубков, этот важный документ, изготовленный в спешке не очень грамотными людьми, изобиловал общими цифрами и фактами, не обоснованными с достаточной полнотой, и даже не имел даты.

«Увы, такой акт убеждает только в том, что фашисты и их приспешники были убийцами и палачами, но для уголовного преследования этой бумаги оказалось недостаточно, – говорит Ким Васильевич. – Может быть, именно из-за таких неубедительных документов советским властям после войны и было отказано в выдаче скрывавшихся на Западе карателей-палачей. Например, при расследовании „дела Долина“ стало известно, что руководители этого карательного отряда живут и процветают в Западной Германии, а непосредственные участники отряда, бывшие наши сограждане, нашли убежище в Англии, Бельгии и в других странах».

К моменту расследования «дела Долина», вспоминает ветеран, ямы-могилы, расположенные вблизи дороги Луга– Оредеж, настолько поросли кустарником и бурьяном, что их уже с трудом можно было обнаружить. Только на месте расстрела цыган стоял самодельный памятник, поставленный местными цыганами.

Тогда, в 1966 году, о «деле Долина» много писали. Военный трибунал Ленинградского военного округа под председательством полковника юстиции Л.П. Хламова начал открытый судебный процесс 15 февраля 1966 года.

«Мыза была мясорубкой, перемалывающей людей, – говорилось в публикации «Тропа предателя» на страницах одной из ленинградских газет. – Здесь пытка и убийство возводились в ранг доблестей. Здесь убивали, чтобы похвастать перед другими подонками, и пытали, чтобы выслужиться».

После войны некоторым карателям удалось уйти от возмездия. В середине 1960-х годов шеф оредежского СД и его заместитель жили в Западной Германии, командир карательного отряда – в США, начальник тюрьмы – в Англии. Долин предпочел спрятаться на родине. Метался по всей стране: Донбасс, Псковская область, Эстония, Дальний Восток, снова Донбасс, Приморье, Казахстан. Его долго искали, но безуспешно. Известно было, что под фамилией «Долинский» после войны он вернулся из американской зоны оккупации под видом бывшего военнопленного. Однако, как выяснилось потом, фамилия была не «Долинский», а «Данильский»…

«Небольшой Дом культуры литейно – механического завода не может вместить всех, кто хочет присутствовать в зале суда, – говорилось в „Лужской правде“. – А желающих из числа жителей города Луги, Оредежи и деревень района много. Где бы ни ступала нога фашистских палачей и их наемников, всюду оставался страшный след. Редкая лужская семья не испытала горя и тяжелых утрат в годы войны. И поэтому вполне понятно, что каждому хотелось бы посмотреть в лицо предателя, напомнить ему о злодеяниях…

Следствие привлекло показания более чем 200 свидетелей, 67 из них выступят на заседаниях суда… «Не помню», «этого не было», «виновным себя не признаю», – часто повторяет Долин, а в том случае, когда показаниями свидетелей его участие в массовом уничтожении советских людей подтверждается, изворачивается. Но даже то, в чем пока признается Долин, раскрывает весь звериный облик этого фашистского прислужника… За небольшой решеткой, ограждающей скамью подсудимых, он похож на волка. Зорко, цепко смотрит этот «волк» в лица всех, кто входит в зал. Он «ищет» в страхе того, кто заставит его вспомнить о каком-нибудь преступлении. Долин потому все отрицает, что прикидывается Иваном, не помнящим родства».

Газета «Лужская правда» печатала большие репортажи из зала суда. Названия их говорили сами за себя: «Пришел час расплаты», «Предателя судит народ», «Предатель изворачивается», «Факты изобличают фашиста», «Лицо изверга», «Преступления доказаны», «Палач приперт к стенке», «Возмездие».

«Тишину в зале суда нарушают то глубокие вздохи, то гул возмущения, – читаем в газете. – Многие не скрывают слез, когда зачитываются показания свидетелей, акты и другие документы о зверствах на мызе Васильковичи, о пытках, расстрелах, массовых истреблениях мирных советских граждан: стариков, женщин, подростков, младенцев».

Родная мать Долина, Дарья Степановна, не смогла присутствовать на суде, но на очную ставку приезжала. Ее разыскали в Токсово: после войны ей пришлось уехать из родной деревни, где невозможно было жить бок о бок с людьми, знавшими о страшных преступлениях, которые творил ее сын. На очной ставке она сначала не признала сына, ведь последний раз видела его в 1944 году, и только когда увидела его родимое пятно на спине, поверила, что это он.

Из ее показаний и свидетельств других жителей Торковичей явствовало, что Василий Долин до войны, будучи плотником местного стеклозавода, часто пьянствовал, дебоширил. Без него не обходилась ни одна деревенская драка. В 1940 году его призвали в армию, он попал во флот, служил в Кронштадте. Последнее письмо мать получила от него в августе 1941 года. Вскоре после этого Василий попал в плен (или сдался врагу – обстоятельства так и не удалось прояснить) в районе Ораниенбаума, потом был отпущен немцами и в декабре 1941 года явился домой. Мать предлагала ему уйти в партизаны, но сын отказался: «Не лезь, не твое дело». Устроился в комендатуру на хозяйственную работу, потом немцы присмотрели его и взяли в отряд…

Из мызы Васильковичи карательный отряд бежал в конце января 1944 года, уходя от наступающей Красной армии. Перед бегством сжигались документы – во дворе мызы горел огромный костер. Каратели перебазировались в деревню Малая Пачковка Печорского района Псковской области, и здесь продолжился их кровавый след. Там и была сделана роковая для них общая фотография, по которой чекисты потом определяли участников тех злодеяний. В августе 1944 года Долин в составе отряда СД находился в Риге, с ноября 1944 года, будучи в Югославии, принимал участие в карательных операциях против партизан. Весной 1945 года обучался в германской разведшколе в Карлсбаде…

Открытый судебный процесс продолжался в Луге две недели. В своем последнем слове Василий Долин ссылался на молодость и неопытность в те суровые годы, говорил о безвыходности своего положения в то время, уверял, что был рядовым исполнителем злой воли своих руководителей, отрицал личное участие в казнях и расправах, обещал искупить свою вину. 26 февраля 1966 года суд огласил вердикт: Василия Долина приговорили к высшей мере наказания – расстрелу. Присутствующие в зале суда встретили приговор дружными аплодисментами и возгласами «Правильно!».

30 августа 1966 года в «Ленинградской правде» появилась коротенькая заметка под лаконичным заголовком: «Приговор приведен в исполнение». В ней говорилось: «Военная коллегия Верховного суда СССР оставила приговор В. Долину в силе, а Президиум Верховного Совета СССР отклонил ходатайство о помиловании ввиду особой тяжести и опасности совершенных Долиным преступлений. 29 августа приговор приведен в исполнение»…

Местные власти заверяли, что там, где приняли геройскую смерть советские патриоты, будет мемориал. Но прошло время, пришли новые власти, и об обещаниях забыли. Только цыгане продолжали поминать своих соплеменников. Каждую весну они огораживали жердями место расстрела, потом эта традиция прервалась, оградка обветшала, развалилась. В последние годы кто-то из состоятельных цыган на свои средства поставил здесь металлическую ограду. Чтобы пройти к бывшей мызе, от шоссе положили через канаву три шпалы. Вот и вся память. И сегодня на месте расстрельных силосных ям растет уродливый борщевик…

И все-таки есть в этих краях люди, которые помнят об оредежских «молодогвардейцах». Уголок, посвященный им, есть в местной школе. Имена девушек выбиты на скромной табличке на братской могиле бойцов, погибших в 1944 году при освобождении Оредежа. Но там не указаны ни даты их жизни, ни кто они, ни когда и за что погибли!

«Как же это так – до сего времени здесь, на том месте, где казнили сотни патриотов, нет никакого памятника и даже скромных надгробий», – сокрушается Ким Васильевич Голубков.

Много лет он стучится в местные, районные и областные инстанции:

«Чиновники разводят руками: юбилеи прошли, денег нет. Неужели им не стыдно так отвечать? Неужели память о тех, кто погиб за Родину, должна зависеть от юбилея?!».

Ванюшка из Кирково

Когда в бывших союзных республиках что-то недоброе творится с мемориалами, воздвигнутыми в память о Великой Отечественной войне, мы всегда слышим много слов возмущения и негодования с самых высоких трибун. Но когда то же самое происходит на нашей земле, те же трибуны пустуют, а борцы за уязвленную национальную гордость молчат. А все потому, что печальная судьба многих наших памятников – вовсе не происки врагов, внешних или внутренних. Дело-то просто в забвении и равнодушии к своему собственному прошлому.

Именно такая участь постигла единственный в своем роде мемориал в деревне Кирково Тосненского района, увековечивший ее печальную судьбу во время войны. Как в капле воды, в ней отразилась трагедия многих российских деревень. Открытие мемориала в конце 1980-х годов явилось событием большого значения: об этом писали в газетах, а авторский коллектив наградили премией ленинградской комсомольской организации.

…Эта история началась в середине 1970-х годов с маленькой старой фотографии военных лет, которая оказалась у Галины Александровны Озол – преподавательницы ленинградской школы № 171 на улице Маяковского. На фотографии был изображен измученный босоногий мальчик. Кто он? После длительных поисков ребятам из 171-й школы открылась трагическая летопись деревни Кирково – история расстрелянного детства.

За годы войны в Кирково, где всего-то было около трех десятков домов, от рук оккупантов погибли более шестидесяти человек. Среди них было немало детей. В деревне царил голод, и они в поисках еды ослушались запрета оккупационных властей выходить за околицу. Фашисты поймали детей, заперли их в сарае, требовали, чтобы те признались в связи с партизанами. Не добившись ничего, расстреляли детей в назидание остальным жителям.

Одним из этих детей и был тот босоногий мальчик Ваня, изображенный на фотографии. Его казнили на берегу реки, что на краю деревни. С тех пор дорогу к тому месту называли «дорогой смерти». В ночь после расстрела в дом его матери постучался неизвестный человек и передал фотографию Вани, сделанную перед его смертью кем-то из немецких солдат. Именно этот снимок и попал спустя три десятка лет к Галине Александровне Озол…

Трагедия Кирково, о которой рассказали ее непосредственные свидетели, в том числе и матери погибших детей, потрясла ленинградских школьников. Они взяли шефство над жителями деревни, название которой отныне звучало для ребят как пароль. Забота о обитателях Кирково стала настоящей школой жизни, воспитания, добра для нескольких поколений детей.

Именно тогда и родилась идея увековечить память о своих ровесниках из Кирково. За помощью школьники обратились в Художественное училище имени В.А. Серова (ныне имени Н.К. Рериха). Молодые скульпторы сразу же откликнулись. Возник авторский коллектив, который возглавили преподаватели Виктор Новиков, Эдуард Озоль и Александр Серенко. Участниками коллектива стали студенты-выпускники училища Андрей Поляков, Павел Опекунов, Владимир Уткин, Андрей Емельянов, Юлия Мурадова и Сергей Шайдуров.

В 1984 году, в сороковую годовщину полного освобождения Ленинграда от блокады, был установлен памятный знак на месте, где враги расстреляли кирковских детей. Еще через несколько лет установили первые памятники. Один – солдатам, выходившим из окружения и погибшим на околице деревни, два – детям, умершим от голода, замученным фашистами. Постепенно, шаг за шагом, возникал уникальный музей под открытым небом.

«Создание мемориала явилось общественной акцией: ни копейки государственных средств не было затрачено, – рассказывает скульптор Виктор Новиков. – В Кирково трудилось все скульптурное отделение училища. Работали бесплатно, на совесть. Устанавливать памятники безвозмездно помогал располагавшийся по соседству совхоз-миллионер „Агротехника“. На их кузнице делали все кузнечные работы. Это был труд большого коллектива, одно из моих самых важнейших детищ. Все, что я пережил сам во время блокады, моя память о войны – вся она воплотилась здесь»…

В 1987 году мемориал открыли полностью. Он представлял собой уникальный ансамбль из девяти деревянных памятных столбов с горельефами, выполненных в традициях русского зодчества. Каждый дом, каждый двор, колодец поведали историю одной из многих тысяч русских деревень, опаленных войной. Были отмечены и дома, где когда-то жили дети, погибшие от рук оккупантов. Встал памятник и на пустыре, где жителей деревни строили перед отправкой в Германию. В соответствии с решением Леноблисполкома от 16 мая 1988 года мемориальный комплекс стал объектом культурного наследия регионального значения.

Девяностые годы изменили многое. В пылу борьбы с советским наследием ликвидировали многие школьные музеи, воспринимавшиеся исключительно как идеологическое порождение эпохи. Не избежал этой участи и музей в 171-й школе, посвященный ленинградской блокаде. А в Кирково пришло запустение. Скульпторы, создававшие мемориал, по старой привычке надеялись, что местные власти присмотрят за их детищем. Однако обедневшему бывшему совхозу-миллионеру, наверное, было не до того.

Памятник на месте расстрела детей в Кирково. Фото 1987 года

В результате сохранением памятника никто не занимался. Хорошо, конечно, что не забывали о мемориале местные школьники, и каждый год в День Победы возлагали здесь цветы. Но уберечь памятники от разрушения дети были не в силах. А ведь к естественному «старению» деревянных памятников добавился еще и совершенно сознательный вандализм.

Когда несколько лет назад создатели мемориала побывали в Кирково, они ужаснулись: не сохранилось почти ничего. Чудом уцелел памятник девочке – хранительнице памяти этого места. Его сберег один из местных жителей. Спасли жители и кованых журавлей. Все остальное было порушено, в буквальном смысле выброшено на помойку…

«В настоящее время мемориал полностью разрушен, – констатирует директор Художественного училища имени Н.К. Рериха Станислав Иванов. – Вызывает не только горькое разочарование, но и справедливое возмущение безответственностью по отношению к памятнику, состоящему на учете охраны объектов культурного наследия».

Как такое могло произойти? Причин можно найти много. Разъехались, а то и ушли из жизни многие из непосредственных свидетелей трагедии деревни Кирково. А новое, последующее поколение… Почему же оно не приняло эстафету памяти? Ведь в самой деревне живут дети, внуки и правнуки тех, кто во время войны были свидетелями трагедии, увековеченной в мемориале.

«Ничего не осталось от памяти, – сокрушается скульптор Виктор Новиков. – Мы часто говорим, как заклинание: «Никто не забыт». А тут все забыто, предано забвению, разрушено и поругано. Но ведь на этом мемориале выросло не одно поколение ленинградских детей, мои студенты проводили тут летнее время. Это было выстраданное общее дело».

И ведь виноватых не найти. Корень всему – отношение общества. Но даже и теперь, на руинах мемориала, Виктор Новиков не теряет надежды: еще не поздно все восстановить, ведь живы те, чьими трудами создавались эти памятники.

Памятный знак «Подвигу солдат-окруженцев». Фото 1987 года

Вход на кладбище в Кирково стал частью мемориального комплекса. Фото 1987 года

«Скульпторы, повзрослевшие, умудренные опытом, готовы воссоздать мемориал, причем сделать это в граните, ничего не меняя в первоначальном замысле, – подчеркивает Виктор Новиков. – Готовы сделать это, пока еще не забыта история, пока она стучит в их сердце».

Принять посильное участие в возрождении кирковского мемориала готова и гимназия № 171, учителя и ученики которой в свое время так активно участвовали в его создании и его судьбе. Семь лет назад здесь снова стали создавать школьный музей. Практически с нуля, по крупицам собираются новые экспонаты, так как от прежней экспозиции, увы, сохранилось немногое.

«Конечно, очень жаль, что утрачены многие реликвии прежнего музея, но сегодня, к счастью, еще есть интерес и неравнодушное отношение большинства ребят к истории своей страны, к памяти ее героических защитников, – говорит преподаватель истории 171-й гимназии Андрей Кустов. – И мы будем стараться не только воссоздать музей, но и возобновить утраченную когда-то школьную традицию – снова, по мере возможностей, взять шефство над мемориалом в деревне Кирково»…

В апреле 2011 года, незадолго до Дня Победы, в Кирково высадился целый «десант» из Петербурга, дабы собственными глазами увидеть нынешнее состояние мемориала и ответить на извечный русский вопрос: «Что делать?». Участниками экспедиции стали координатор «Союза юных петербуржцев» Вера Петрова, заведующая сектором школьного краеведения и музееведения Городского Дворца творчества юных Эльвира Архипова и учитель истории из 171-й гимназии – той самой, что когда-то поднимала из небытия военную летопись Кирково.

Добраться до деревни несложно – не такой уже это глухой край. Полтора часа по шоссе на Москву, затем четыре километра от Любани – и мы на месте. Вот оно, Кирково. У въезда уже нет красивого памятного знака, который можно увидеть на фотографиях двадцатилетней давности. Лишь две полуразвалившиеся деревянные фигурки встречают нас. В руках одной из них – цветы: значит, все-таки не забывают…

Памятный знак у въезда в деревню Кирково. Фото 1987 года

Памятный знак у въезда в деревню Кирково. Фото 1987 года

Деревня – всего одна улица, ведущая к речке. Как раз туда, где оккупанты расстреляли двух мальчишек, укравших хлеб. И где был воздвигнут монумент «Памяти расстрелянному детству».

Понедельник, полдень… Деревня кажется пустой и сонной. Редкие жители лениво, словно бы нехотя под ласковым весенним солнцем занимаются своими делами на огородах. Впрочем, деревня совсем не производит впечатление забытой и заброшенной, как это было еще лет десять назад. Наоборот, все выглядит очень аккуратно, чисто и ухоженно. Почти на всем – печать заботы и благоустройства.

По словам старосты деревни Валентины Кукумань, коренных жителей в Кирково осталось совсем мало. О войне помнят лишь несколько старушек, да и тем уже глубоко за восемьдесят. Разъехались все кирковцы из деревни в эпоху неустроенности. В последнее десятилетия их место заняли городские жители, мечтающие о «домике в деревне». Зимой Кирково почти вымирает, зато летом она наполняется дачниками, жизнь кипит.

Старых домов в деревне, сохранивших в неизменности свой облик со времен военного лихолетья, в Кирково очень мало. Да и они уже несут черты новой жизни. Как символ контрастов – новенькая тарелка спутникового телевидения на старом покосившемся бревенчатом доме, одним углом основательно ушедшим в землю. Все дома, – в основном, добротные, недавно отремонтированные. Еще большее впечатление производят новые хоромы – таких тут отродясь не было.

Потемневшие и подгнившие деревянные столбы мемориала, с едва различимыми надписями, резко контрастируют с нынешним обликом деревни. От всего комплекса остались лишь несколько объектов, да и те в полуразрушенном состоянии. Увы, дерево оказалось очень недолговечным. Крепче других оказался памятник воинам-окруженцам, но и он, того и гляди, скоро рухнет…

Памятный знак «Детям деревни Кирково». Фото 1987 года

Счастье, что есть люди неравнодушные. Одна из старейших жителей деревни Людмила Кухаренко сохранила в сарае деревянную скульптуру девочки. Уберегла она и кованых журавлей, когда-то венчавших работу скульптора Юлии Мурадовой. Два столба с журавлями, устремленными в небо, – как символы двух погибших детей.

Могилу одного из них, того самого Ванюшки Григорьева, мы без труда отыскали на крошечном местном кладбище. «10 лет, убит фашистами» – гласит надпись на простой металлической табличке. Рядом немало могил, помеченных тем же роковым, 1942-м, годом. Как выяснилось, племянница Ванюши до недавних пор жила в Кирково. Пять лет назад продала дом и перебралась в Тосно. С тех пор бывает здесь довольно редко…

Соседний с Кирково поселок Сельцо и вовсе поразил своей зажиточностью. Бывший совхоз-миллионер и сегодня, похоже, не бедствует. Об этом красноречиво свидетельствовали аккуратные коровники с ухоженными буренками. Впрочем, в Сельце гордятся не только молочной фермой. Здесь две обустроенные школы, в каждой из которых есть собственный музей. В одном из них, историко-краеведческом, нам удалось побывать.

Руководительница музея Татьяна Сергеева с готовностью показала экспонаты, рассказывающие о кирковской трагедии в годы войны, рассказала, что о деревне они помнят, и даже несколько лет назад школьники попытались подготовить свои предложения о восстановлении мемориала. Но «наверху» им сразу же сказали: нет никакого смысла начинать – денег все равно нет. Однако если теперь будет «пламенный мотор», то к общему делу сельцовская школа подключиться готова.

Да и глава Любанского городского поселения Виктор Захаров, встреча с которым в сельцовском ДК оказалась приятной неожиданностью, тоже, как выяснилось, был в курсе проблемы. И выразил готовность участвовать вместе с петербуржцами в общем проекте. Одним словом, не было никого, кто бы сказал, что все эта история быльем поросла и никого не интересует.

Дело за «малым»: нужны серьезные средства. На сегодняшний день есть инициатива, порыв души, участники. Возродить мемориал готовы скульпторы, – в том числе и те, кто занимался эти делом четверть века назад. Если все эти усилия приложатся в одной точке, имя которой деревня Кирково, – может быть, и сдвинется дело с мертвой точки? Ведь получилось же в Лычково!

Заботой о памятниках, связанных с Великой Отечественной войной, занимается немало детских общественных объединений Петербурга. Теперь началась еще одна детская акция – кирковская. О ее начале было объявлено 5 мая 2011 года на городском традиционном празднике «Юные – ветеранам!» в Аничковом дворце.

В июне 2011 года автору этих строк снова довелось побывать в Кирково. Теперь уже делегация выглядела еще более представительней: вместе со школьниками приехал сам автор мемориала – скульптур Виктор Сергеевич Новиков. Виктор Сергеевич не был здесь уже много лет и с замирающим сердцем шел по главной и единственной улице, до боли знакомой. Многое изменилось: деревня стала зажиточной и больше напоминает дачный поселок, а вот памятников стало меньше. Почернели, потрескались, покосились уцелевшие деревянные столбы, а иных и вовсе нет.

Так выглядит то, что уцелело от кирковского мемориала спустя двадцать лет после его открытия. Фото автора, июнь 2011 года

Скульптор Виктор Новиков у памятного знака на том месте, где оккупанты расстреляли кирковских детей. Фото автора, июнь 2011 года

Но, однако, не все так беспросветно. Цел и окружен заботой местных жителей памятник неизвестному солдату на кладбище. В цветах могилы и Ванюши Григорьева – одного из мальчиков, расстрелянных фашистами в 1942-м, и его мамы Зинаиды Ивановны, прожившей долгую жизнь и скончавшейся в 1989 году в возрасте девяносто одного года. Но самое главное – буквально за последний месяц на могиле Ванюши появилась новая мемориальная плита – из черного полированного гранита. Как потом выяснилось, ее установили ребята во главе с преподавателем истории 171-й гимназии Андреем Кустовым. Все своими силами: бросили клич, собрали средства, изготовили плиту, привезли и установили ее…

Тепло встретила питерских гостей одна из старейших жителей деревни Кирково Людмила Кухаренко. Именно она сохранила в сарае деревянную скульптуру девочки и кованых журавлей, когда-то венчавших памятник «расстрелянному детству». Сохраненные реликвии долго ожидали своего часа, и вот теперь Людмила Александровна передала их в надежные руки: девочка и журавли получили теперь новую «временную прописку» – в петербургской мастерской Виктора Новикова, где уже началась работа над скульптурными моделями нового мемориала.

«Увы, дерево оказалось недолговечным, – признается Виктор Сергеевич. – Теперь мы будем делать проект нового мемориала, в граните, на века, и надеемся на помощь всех неравнодушных людей. Конечно, дело это трудное и затратное. Но неужели же предадим мы забвению кирковскую память?»…

Предатель или жертва судебной ошибки?

Немалое число «белых пятен» истории нашего края связано с тем периодом, когда значительная его часть находилась в условиях немецкой оккупации, и люди оказывались перед сложнейшим выбором: как вести себя в складывавшихся условиях, выжить, уцелеть, сохранить человеческое достоинство в ситуации «меж двух огней»…

Характерным примером подобной коллизии может служить трагическая судьба простого колхозника Тимофея Евдокимовича Павлова, жившего в деревне Голубково Лужского района на берегу Череменецкого озера.

Его племянник, ветеран войны Алексей Васильевич Горбунов, с начала 2000-х годов занимается изучением событий, связанных с судьбой Тимофея Павлова. До войны Павлов был колхозником, работал трактористом, потом шофером. Когда началась война, его не взяли в армию по возрасту (ему было 49 лет), а отправили сопровождать в эвакуацию колхозное стадо. Но противник наступал тогда настолько стремительно, что уйти не удалось. Так, не по своей воле, Тимофей Павлов оказался «под немцами».

Находясь в блокадном Ленинграде, а затем в действующей армии, Алексей Горбунов не имел никаких сведений о своем дяде, и только после освобождения Лужского района от немцев из писем дочери Тимофея Павлова стало известно, что его арестовало НКВД. Долгое время его судьба была неизвестна. Доходившие иногда сведения носили характер слухов и не вносили ясности в вопрос о судьбе этого человека.

«Было очевидно, что Тимофея Павлова уже нет в живых и изменить ничего уже нельзя, – признается Алексей Васильевич. – Но у меня подспудно все время была мысль выяснить его судьбу. Наконец, поводом для действий послужило знакомство с книгой бывшего секретаря Лужского райкома партии И.Д. Дмитриева „Записки товарища Д“». Затем Алексею Горбунову удалось ознакомиться с уголовным делом 1944 года в отношении Павлова.

Выяснилось, что приговором Военного трибунала Тимофей Павлов был приговорен по ст. 58-1-«а» (измена Родине) к высшей мере наказания. Сопоставление и анализ материалов дела и имеющейся в семейном архиве переписки с родственниками за 1941–1944 годы привели Алексея Горбунова к выводу, что дело Павлова инспирировали в определенных политических целях, а приговор был неправосудным. «У меня есть документальные сведения того периода (1944 г.), которые позволяют мне сделать вывод, что Т.Е. Павлов является жертвой политических репрессий, или грубой судебной ошибки, а произошедшее с ним – результатом ложных доносов с целью сведения с ним личных счетов», – говорится в обращении Алексея Горбунова военному прокурору Ленинградского военного округа.

Что же произошло с Тимофеем Павловым? Подробностей мало, но известно, что в начале 1942 года, когда оккупационные власти предпринимали попытку «умиротворить» местное население, Тимофей Павлов оказался старостой деревни Голубково. Не известно точно – избрали его сельчане или его назначили.

Эту должность он занимал до осени 1943 года, когда вместе с женой и тремя детьми ушел в партизанский отряд. Дочь Антонина стала разведчицей и медсестрой, старший сын Петр занимался диверсиями. Сам Тимофей Павлов в боях не участвовал, а занимался обеспечением отряда продовольствием. Когда Лужский район в начале 1944 года освободили от врага, Тимофей Павлов с семьей вернулся из партизан в родную деревню Голубково. Сыновей вскоре взяли в армию (один из них погиб в 1944 году в боях в Эстонии). А Тимофея Павлова в марте 1944 года арестовали органы НКВД.

Предварительное следствие заняло около месяца, и в апреле 1944 года состоялся открытый суд военного трибунала в Луге. Впрочем, еще до окончания следствия судьба Павлова была предрешена: на митинге в Луге, посвященном памяти жертв фашистской оккупации, прозвучали слова: «Павлова – к смертной казни!».

Обвинение против Тимофея Павлова строилось на показаниях свидетелей – местных жителей, которые сообщали, что он «добросовестно относился к выполнению обязанностей старосты по сбору продовольствия с населения для нужд немецкой армии и направления односельчан на различные принудительные работы, доносил оккупационным властям о случаях саботажа со стороны советских граждан, в результате чего людей подвергали физическим наказаниям». Кроме того, ему инкриминировалось участие в достаточно странном эпизоде сентября 1941 года, когда он якобы выдал немцам двух человек за то, что они обстреляли из винтовки немецкий самолет. На самом же деле, по всей видимости, этот эпизод явился провокацией, один из участников которой (некто Олег, его впоследствии видели в Старой Руссе в немецкой форме) был вражеским агентом.

«Люди наговорили всякой чертовщины, – писала тогда Антонина Павлова Алексею Горбунову. – Конечно, вообще хорошие и справедливые люди никогда и ничего не говорили плохого и сейчас ничего не говорят, не обижаются. А те, которые при немцах языками трепали и были с немцами в хороших отношениях, те и сейчас натрепали языками».

Т.Е. Павлов: фотокарточка из следственного дела 1944 года и предвоенное фото из семейного архива

Как следовало из материалов дела, Тимофей Павлов по всем пунктам обвинения признал себя виновным. В обвинении говорилось, что Тимофей Павлов (он проходил по одному делу с Егором Федоровым), «изменил Родине – Советскому Союзу». Далее говорилось: «Павлов и Федоров работали старостами, активно помогали немецким властям в установлении их фашистского режима, дали согласие немецкому коменданту выявлять партизан, коммунистов, комсомольцев и лиц, антифашистски настроенных».

Да, признает Алексей Васильевич, Тимофей Павлов служил старостой при немцах, но несправедливо считать его пособником фашистов: люди оказались тогда в жесточайших условиях, и служба старостой – вынужденная мера, а не преступление. А если бы он, действительно, был предателем, пособником врага, то его казнили бы партизаны и тем более не приняли в партизанский отряд. Кроме того, если бы Тимофей Павлов чувствовал за собой вину, он не стал после окончания немецкой оккупации возвращаться в родную деревню, и попытался любым способом скрыться.

За что же пострадал Тимофей Павлов? Приговор ему – порождение системы. Когда пришли наши войска, основные виновники кровавых злодеяний, творимых в оккупации, ушли с немцами, и вину за преступления возложили на тех, кто оказался под рукой, в том числе и на старост. Это не означает, что все арестованные тогда были невиновны в преступлениях периода оккупации, но «органы» нередко действовало по принципу предвоенной эпохи произвола: «Был бы человек – а статья найдется». Что же касается сделанных им собственноручных признаний в своей полной виновности, то сегодня, зная обстоятельства многочисленных «открытых процессов» сталинских времен, когда люди признавали себя виновными в тех делах, к которым никогда не были причастны, удивляться уже ничему не приходиться…

Подобные «дела» для того времени не были единичными. После войны ответ приходилось держать многим нашим согражданам, не по своей воле оказавшимся в немецкой оккупации и вынужденных делать сложнейший выбор – как вести себя в складывавшихся условиях, выжить, уцелеть, сохранить человеческое достоинство. Немало было случаев, когда справедливое возмездие настигало предателей, пособников врага и карателей, на чьей совести были десятки и сотни загубленных мирных жителей, пособников врага и карателей, но бывало и так, что приговор выносился не всегда справедливый.

В том, что его дядя невиновен, Алексей Горбунов убежден абсолютно. «Я, как один из немногих, кто знает существо дела, не только в силу родственных связей с Т.Е. Павловым, но и как гражданин РФ, считаю своим долгом доведение дела от отмены приговора или реабилитации Т.Е. Павлова, – говорит Алексей Васильевич, – и это будет моим вкладом в объективную историю Великой Отечественной войны. Я хорошо помню Тимофея Павлова – до войны мне, тогда еще подростку, доводилось бывать у него в деревне на зимних и летних каникулах. Каким он мне запомнился? Обычный, простой сельский мужик. Жил бедно, хотя числился середняком. Мне приходилось жить в его семье в деревне до войны, а его дети, Дмитрий и Антонина, были моими самыми близкими друзьями… В 1941 году я закончил восемь классов школы в Ленинграде, и родители в очередной раз отправили меня в деревню Голубково. Там меня и застало известие о начале войны».

Однако судебные органы с доводами Алексея Горбунова не согласились. Прокурор Ленинградской области дал заключение об отказе в реабилитации, затем и президиум Ленинградского областного суда в июле 2003 года, изучив материалы дела, пришел к заключению, что Тимофей Павлов реабилитации не подлежит, поскольку не подвергался политической репрессии и был осужден за тяжкое уголовное преступление – измену Родине в форме перехода на сторону врага. Вина его доказана, и не доверять выводам следствия и суда от 1944 года оснований нет. Алексей Горбунов с этими выводами не согласился, считая, все они практически слово в слово переписаны с обвинительного заключения 1944 года, и обратился в Верховный суд РФ.

И в заключение – строки из исследования Алексея Васильевича Горбунова, посвященного Тимофею Павлову: «Так кто же ты был, Тимофей Евдокимович? Человек, который попал в жернова войны и обстоятельств, жертва или предатель? У меня нет права судить твои поступки. Слишком много в твоей жизни оказалось «белых пятен». Если бы не война, ты так бы и прожил свою жизнь, тихо и незаметно, как миллионы других людей…

Мне неизвестно, будет ли пересмотрено твое дело, отменят ли приговор. В моей же памяти ты останешься простым советским человеком, патриотом своей Родины. Простым полуграмотным русским мужиком, честным тружеником, не сделавшим карьеры, не нажившим богатства. Оказавшись в сложных жизненных условиях, ты стал жертвой провокационных действий немецких карательных органов, необъективных оценок следствия и суда. А в конечном итоге – жертвой политических репрессий… Кто-то из древних сказал: «Пусть погибнет мир, но восторжествует истина». Миру погибать не нужно, но восстановить истину – необходимо».

По словам дочери Алексея Васильевича, Елены Алексеевны, всегда сопровождающей отца на этих встречах, по-человечески многие чиновники чувствуют проблему. И даже говорят: «Конечно, я вас понимаю. У меня у самого родные пострадали вот так же, ни за что». Но когда речь заходит об их официальной позиции как представителей власти, то они сразу же разводят руками: «Ничего изменить невозможно»…

Все годы, что Алексей Горбунов ведет борьбу за имя Тимофея Павлова, он ведет нечто вроде исторического дневника, который он назвал «Исследования». «Начиная свои «Исследования», я и предположить не мог, что процесс займет такое длительное время и будет сопровождаться такими трудностями, – отмечает Алексей Васильевич. – Увы, приходится констатировать, что как и прежде, имеют место рецидивы прошлого мышления, бюрократическое засилие чиновников… И все-таки хочется надеяться, что историческая правда и справедливость восторжествуют».

И без врагов все разрушили

В июле 2012 года в поселке Сиверский с размахом отметили 200-летие Клястицкого сражения – первой крупной победы русских войск в Отечественной войне 1812 года. Эта битва сковала неприятельские войска и тем самым обезопасила петербургское направление, а полководец Петр Христианович Витгенштейн, командовавший в ней русскими войсками, был назван «спасителем Петербурга». Именно ему принадлежала впоследствии усадьба Дружноселье, что находилась по соседству с Сиверской.

Как известно, у Наполеона существовали планы захвата российской столицы, хотя этому и придавалось второстепенное значение. Взятие Петербурга французский император намечал на 15 августа – день своего рождения.

На петербургском направлении действовали корпуса маршалов Удино и Макдональда. Удино с отборным гренадерским корпусом «Адский легион» продвигался по Псковской дороге, а Макдональд – по Курляндской. Этим французским войскам и противостоял корпус Витгенштейна, который в двух ожесточенных сражениях – на реке Двине и под Полоцком – сковал неприятельские войска. В честь «спасителя Петербурга» слагались стихи. Впоследствии его имя золотыми буквами были выбито в Москве в храме Христа Спасителя…

В рамках праздника в Сиверском состоялись историческая конференция, выставка детского рисунка, литургия, крестный ход и, конечно же, военная реконструкция. Перед ее началом местный батюшка, пустившийся в пространные размышления, напомнил собравшимся, что мы должны гордиться тем, что мы русские, как бы ни противились этому сегодня наши враги. Правда, кого он имел в виду, не уточнил. А завершилось праздничное действо вечером бардовской песни.

И все было бы замечательно, если бы «за скобками» праздника не осталась печальная судьба усадьбы виновника торжества – князя Витгенштейна. Едва ли в этом виноваты те самые враги, о которых говорилось на поле «праздничной битвы». Ведь разорили все своими руками…

После окончания войны с Наполеоном, дабы выразить уважение и признательность «спасителю града Петрова», петербургское купечество торжественно преподнесло в дар князю П.Х. Витгенштейну обширное земельное владение в Царскосельском уезде – поместье Дружноселье под Сиверской и деревни Большево и Лампово.

После смерти князя П.Х.Витгенштейна из его усадьбы Каменка в Малороссии в поместье Дружноселье доставили многочисленные реликвии фельдмаршала. Хранителем памяти об отце стал его сын Лев Петрович Витгенштейн. Именно благодаря его заботам в Дружноселье открылся музей памяти Отечественной войны 1812 года. Первоначально он размещался в господском доме, а затем в каменных павильонах, специально построенных для этой цели в Дружносельском парке. Вокруг них устроили земляные рвы, на которых поставили чугунные пушки. Особой гордостью музея являлась уникальная коллекция оружия.

Поместье Дружноселье принадлежало Витгенштейнам до самой революции. Последним владельцем усадьбы являлся правнук фельдмаршала – князь Генрих Федорович Витгенштейн. Во время Гражданской войны его судьба оказалась печальной – он умер в Винницкой тюрьме ВЧК в 1919 году.

Что же касается усадьбы Дружноселье, то в 1917 году новые власти национализировали поместье и сделали в нем сельскохозяйственную коммуну, ставшую затем совхозом. Старинное поместье было разорено, семейное захоронение Витгенштейнов уничтожено, храм разграблен и превращен в склад. Исторический музей закрыли…

Торжественное построение воинов русской армии перед началом военной реконструкции в Сиверской, посвященной 200-летию Клястицкого сражения. Июль 2012 года, фото автора

«Гнедой жеребец под высоким драгуном. Роскошная лошадь под пышным гусаром…» Июль 2012 года, фото автора

«Большая дорога военной удачи». Июль 2012 года, фото автора

«Очаровательные франты минувших лет…». Июль 2012 года, фото автора

Нашим гидом по историческим местам стал сиверский старожил Андрей Николаевич Колобовников, один из руководителей общественного фонда «Моя Малая Родина».

«О плачевном состоянии имения Витгенштейна сказано уже много, но пока все остается по-старому, – рассказал Андрей Николаевич. – Отец рассказывал мне, какой красивой была усадьба до революции. Он учился в Петербурге и студентом приезжал сюда, в поместье Витгенштейна, – здесь была замечательная библиотека. Владелец усадьбы разрешал пользоваться книгами».

От шоссе к бывшему господскому дому мы идем по старинной тенистой дороге, с двух сторон обсаженной могучими липами. Из-под разбитого асфальта видна булыжная мостовая, которая, несомненно, помнит очень давние времена. Уже издалека видно, что усадебный дом давно не обитаем. Стоит пустой, заколоченный, крыльцо покосилось, то и гляди рухнет. Только в левой части здания кто-то живет. Зато перед самим зданием, там, где раньше останавливались экипажи, – цветущий огород. Грядки, клумбы, парники.

Какой была усадьба после войны, Андрей Николаевич хорошо помнит. Памятны ему и события времен войны: «Летом 1941 года, меня, трехлетнего, привезли в Сиверскую на дачу к бабушке. А потом всю оккупацию был здесь. Нас, местное население, здесь фактически бросили на произвол судьбы. Милиция велела не поддаваться панике, а сами, когда им сообщили, что немцы подходят, скарб кинули в машину, сели на велосипеды и умчались. Когда стало понятно, что немцы подходят, жители бросились в сторону Павловска, Пушкина. Там еще было тихо, а из-под Гатчины доносились звуки канонады. Но со стороны Вырицы уже неслась весть: впереди – немцы, дороги перерезаны, уходить некуда. Мы вернулись по домам, так и остались в Сиверской „под немцами“…

Бывшая усадьба Витгенштейна. Фото автора, июль 2012 года

Помню, было очень голодно, и мы, местные детишки, кормились у немецкой полевой кухни. Прячась за забором, выстраивались невдалеке от нее. Когда солдаты заканчивали получение своих порций, повар подзывал нас. Помню еще, мы наблюдали, как немец ремонтировал машину. Как закончит, руки вытрет, снимет свой специальный комбинезон, и манит нас к себе пальцем: „Киндер!“. Пересчитывает нас всех, потом дает каждому по конфете. Потом достает фотографию, показывает, что у него свои дети есть. Тут надо понимать одно: с тобой он может быть добр и даже ласков, но если только появится эсэсовец и прикажет стрелять, он уже думать не будет. Приказ для немца – это все. А в мирное время – он такой же, как наши мужики…»

Во время оккупации, с сентября 1941 года до января 1944 года, в Сиверском и Дружноселье располагался штаб немецкой 18-й армии генерала Линдемана, а вместе с ним все основные карательные органы и спецподразделения войск группы армии «Север» – гестапо, абвер, СД, разведшкола и зондеркоманда, полиция и жандармерия.

«Вот ведь парадокс: когда немцы ушли отсюда в 1944 году, парк и усадьба были практически в идеальном состоянии, – продолжает рассказ Андрей Николаевич Колобовников. – Немцы педанты и во всем любят порядок, тем более – штаб! Потом в усадебном доме долгое время был клуб, а затем оно долгое время пустовало. И вот – результат»…

Еще одна историческая реликвия – в бывшем усадебном парке. Это костел Святой Стефаниды, построенный архитектором Александром Брюлловым (братом художника Карла Брюллова) в 1832 году, – родовая усыпальница Витгенштейнов. Когда узнаешь, что содеяли здесь после революции наши соотечественники, ослепленные то ли самогоном, то ли классовой враждой, испытываешь острое чувство стыда. И непоправимости ими содеянного. Старожилы рассказывают, что могилы в костеле были вскрыты, а кости раскиданы по округе. Потом местные жители тихонько собрали останки и предали земле. Где – неизвестно.

«Здание удивительной красоты, трогательной истории и несчастливой судьбы, – отмечает Андрей Колобовников. – Современники писали, что в зале костела был наборный паркет из редких пород дерева, между гранитными колоннами стояли мраморные скамьи, а в нишах второго этажа, куда вела винтовая лестница, стояли статуи святых. В советское время в костеле был совхозный амбар. Не самое лучшее применение, конечно, но хотя бы внутреннее убранство сохранилось. И фрески были целы, и наборный паркет. А когда началась перестройка, украли старинные двери, а затем все, что оставалось внутри, разграбили мародеры».

Теперь бывший костел наглухо закрыт железной дверью. По сравнению с архитектурными формами костела смотрится она дико. Зато надежно – а как еще уберечься от вандалов?..

Костел Св. Стефаниды – родовая усыпальница Витгенштейнов. Фото автора, июль 2012 года

Печальна судьба и музея войны 1812 года, который находился некогда в усадьбе Дружноселье.

«Судьба музея таит загадку, – говорит Андрей Николаевич. – По архивным данным известно, что часть музея до прихода немцев успели увезти в Гатчину, но там все это исчезло. А остальное немцы вывезли уже при отступлении – и тоже никаких следов нет. Мы мечтаем о том, чтобы заново музей сделать. И не только мечтаем, но и делаем конкретные шаги. Экспозиция, посвященная Витгенштейну, действует в местном Сиверском музее «Дачная столица», существующем уже несколько лет»…

В ходе праздника, посвященного 200-летию Клястицкого сражения, произошло важное событие, к которому местные краеведы готовились очень долго: благодаря усилиям фонда «Моя Малая Родина» в Сиверской на углу улицы Саши Никифорова (бывший Береговой проспект) и Вокзальной улицы был установлен закладной камень будущего памятника героям 1812 года и генерал-фельдмаршалу Витгенштейну. Проект безвозмездно разработала петербургский архитектор Александра Алексеевна Морозова, потомок одного из первых строителей Петербурга Н.Ф. Гербеля, соавтор книги «Наша Сиверская».

«С детства она воспитывалась у бабушки в Сиверской, всей душой прикипела к этим местам, считает их своей малой родиной, – рассказал Андрей Колобовников. – Именно Александра Алексеевна, которая отлично знает историю и ландшафт Сиверской, нашла место для установления памятника. На холме монумент будет величественно смотреться между растущих здесь крупных елей».

Кто поможет Новой Ладоге?

Этот маленький город как будто бы спрятался в заповедном «кармане» возле устья Волхова. Уже больше десяти лет местный праздник носит название «Алтарь Отечества» и посвящается А.В. Суворову, годы военной службы которого имели самое непосредственное отношение к этому городу.

Когда-то Новая Ладога была уездным городом, говоря по-современному – районным центром, а затем утратила свой статус и потихоньку приходила в упадок. Нет уже давно Новоладожского уезда, есть Волховский район, и все «столичные» функции – у города Волхова. А Новая Ладога благодаря своей потере так и осталась нетронутым, заповедным уголком провинциальной петербургской старины. Может быть, именно ее провинциальная заброшенность – единственный плюс здешних мест? Улицы города и пересекающие их каналы необычайно романтичны: они сохранили облик купеческого города времен XIX века.

Первый раз побывать в Новой Ладоге автору этих строк довелось еще в конце 90-х годов. На фоне тогдашней еще всеобщей нищеты город производил довольно благоприятное впечатление, и даже встречавшиеся кое-где руины не столь резали глаз. Однако прошло десять лет. Многие областные города приобрели парадный лоск и налет «буржуазной» сытости и довольства, а Новая Ладога, к сожалению, так и выглядит бедной родственницей.

Открытка издателя Н. Фридмана с видом Новой Ладоги, начало ХХ века. Из фондов Новоладожского историко-краеведческого музея

Много надежд возлагалось на 300-летний юбилей, который город отмечал в 2004 году. Новая Ладога всего на год младше Петербурга, недаром ее иногда называют «младшей сестрой» северной столицы. Обещаний и прожектов было много, но юбилей прошел – и почти все намерения канули в Лету. Остался лишь установленный к юбилею памятник основателю города – Петра Великому…

Увы, первое впечатление у путника, въезжающего в Новую Ладогу, довольно удручающее. Да и как может быть иначе, когда видишь руины Георгиевской (суворовской) церкви – в таком виде они стоят еще с конца 1980-х годов, рядом с ним – пострадавшие от пожара и брошенные на произвол судьбы старинные постройки земской больницы. Неподалеку – пустующее старинное здание бывшего Офицерского собрания. Грустно, уныло, и даже яркий щит с надписью «Новая Ладога – город полководческого таланта А.В. Суворова» едва ли спасает положение. Скорее, наоборот: говорит о разнице между словом и делом…

Врач и начальник пожарной дружины Федор Львович Караваев на почетном месте (в центре) среди членов Новоладожского добровольного городского пожарного общества. Фото начала ХХ века из Новоладожского историко-краеведческого музея

Зияют глазницами пустых, безжизненных окон старинные здания Провиантских складов и Присутственных мест. А вот и главный проспект города, который хранит очарование купеческой старины. Но и здесь – следы запустения: обветшавшее здание Гостиного двора, гибнущий на глазах Климентовский храм – уже деревья растут на остатках его шлемовидной крыши. Рядом – пустующая Спасская церковь. Они выглядят так, словно времена «воинствующего безбожия» были только вчера, и борьба с «поповским дурманом» в Новой Ладоге еще не закончилась.

Семь лет назад, приезжая в Новую Ладогу накануне праздника ее 300-летия, мне довелось зайти в Спасскую церковь. Храм был открыт настежь: двери и окна выбиты, гулял ветер, на всем была мерзость запустения. И только старинные росписи, уцелевшие под слоями штукатурки, как будто бы молили о спасении. Совсем недавно я снова заглянул сюда. Надеялся: все-таки столько времени прошло, должно же что-то измениться. А увидел то же самое. Даже, пожалуй, еще хуже…

Пейзажи Новой Ладоги и ее приладожских окрестностей

Деревня Креницы близ Новой Ладоги. Фото автора, август 2011 года

Нет, конечно, не все беспросветно в Новой Ладоге. Наверное, в первую очередь, потому, что здесь есть немало людей, неравнодушных к своей малой родине. Среди них – коллектив Новоладожского историко-краеведческого музея, который является сегодня не только хранителем памяти, но еще и набатом: именно музейщики бьют во все колокола, привлекая внимание властей и общества к бедственному состоянию новоладожских памятников старины.

«К юбилею Новой Ладоги 2004 года была создана программа, в которую входило восстановление Суворовского храма, – рассказала научный сотрудник и главный хранитель Новоладожского историко-краеведческого музея Наталья Морозова. – Но юбилей прошел, а дело с места не сдвинулось. Неоднократно мы писали во все инстанции. Предлагали, если епархии не потянуть дело восстановления, использовать здание под церковный архив или благотворительное заведение, но, увы, никакого успеха. Еще один больной вопрос – судьба старинного деревянного здания бывшего Офицерского собрания. Много лет оно пустует. Сколько раз мы обращались с просьбой передать его музею для размещения в нем филиала, посвященного военной истории города! И опять – никаких подвижек»…

«Населения Новой Ладоги все меньше и меньше, – продолжает Наталья Федоровна. – В 1985 году было 12,5 тысяч, сейчас – 9,8 тысяч. С работой трудно. Давно уже не действуют судоремонтный завод и конденсаторный завод «Лаконд». На месте «Лаконда» функционируют ряд мелких фирм, связанных со сборкой и продажей мебели, с металлообработкой. А судоремонтный завод обанкрочен, выкуплен собственником, сдвигов пока не видно. Хорошо, что работают рыбокомбинат и ряд мелких предприятий, в том числе местное кожгалантерейное производство. Мы всегда опирались на средние, малые предприятия, они-то и не дали городу упасть в самые тяжелые времена. Успешно работает небольшое предприятие «Ладожская верфь», где делают маленькие речные теплоходы, которые ходят по рекам и каналам Петербурга. Здесь же их принимают на сезонный ремонт и зимнее хранение. Однако сегодня точки роста города связаны со сферой обслуживания и торговли».

Еще семь лет назад, когда отмечался 300-летний юбилей, тогдашний глава Новой Ладоги заявлял, что уповать на развитие промышленности в городе не приходится в силу объективных причин, поэтому основная стратегия развития – это раскрытие его туристского потенциала. Прошло семь лет, и велики ли результаты?

Стоит согласиться с Натальей Морозовой, что осмысление исторического пространства – это золотая жила города в будущем. Ведь Новую Ладогу можно назвать настоящим заповедным уголком. Это памятник под открытым небом, другого такого нет на пространстве Ленинградской области.

Действительно, Новая Ладога до сих пор сохранила вид уездного купеческого города середины XIX века, многие улицы как будто бы сошли со старинных открыток. Но сегодня старые деревянные дома, а их в городе немало, ветшают буквально на глазах. И даже «украшающие» их новомодные стеклопакеты и тарелки спутникового телевидения не улучшают картину, а только добавляют лишнего контраста в облик города. Очень хочется надеяться на его лучшую судьбу.

…Новоладожский историко-краеведческий музей – это место, где прошлое встречается с настоящим. Побывав здесь, чувствуешь, что дело сохранения исторической памяти в Новой Ладоге – в надежных руках увлеченных, творческих, неравнодушных людей. И на душе становится тепло и спокойно за этот милый сердцу уголок ленинградской земли…

«Новая Ладога – это своеобразный заповедный карманчик, очерченный Волховом и Ладожским озером, – говорит Наталья Морозова. – Старый исторический город – это памятник под открытым небом. Таких городов-памятников не так уж и много. К сожалению, каждый год случаются утраты, но точечно, в разных местах города вдруг пробьется свежей краской выкрашенный фасад, засеребрится новая крыша, возобновится памятник, подмигнет чистое новое окно. И затеплится надежда. И прошлое с настоящим заговорят, как добрые друзья…».

Люди нашего времени