Осёл и вол спрашивали себя, следует ли впускать хищников, а также одногорбых и двугорбых верблюдов, слонов и вообще всех подозрительных животных, обладающих горбами, хоботами и прочими излишками мяса и костей.
Тот же вопрос возникал по поводу всяких ужасных насекомых и ещё скорпионов, тарантулов, больших подземных пауков, гадов – словом, всех, чьи железы денно и нощно, даже на заре, когда кругом такая чистота, вырабатывают яд.
Дева не колебалась.
– Вы можете позволить войти всем, – сказала она. – Мой ребёнок в такой же безопасности в яслях, как в высоте небесной.
– Но впускать только по одному! – добавил Иосиф приказным тоном. – Я не хочу, чтобы два зверя сталкивались в дверях, так мы своё жилище потом вовсе не узнаем.
Сначала пошли ядовитые животные – каждый входил с таким чувством, словно исправлена некая несправедливость. Надо было видеть, с каким тактом держались змеи, – стараясь не смотреть на Деву, они огибали её на большом расстоянии, насколько позволяло помещение. И удалялись с таким же достоинством и спокойствием, будто были голубями или сторожевыми псами.
Среди пришедших были такие крохотные создания, что и не понять, здесь они уже или только ждут своей очереди снаружи. Целый час был отведён атомам, чтобы дать им возможность представиться и покружиться над яслями. Наконец их срок истёк, и хотя Иосиф ощущал по лёгкому покалыванию кожи, что прошли ещё не все гости, он приказал животным продолжить шествие.
Собакам не удалось скрыть своего удивления, почему им не позволили жить в хлеву, как волу и ослу. Хозяева, вместо ответа, ласково погладили их, и собаки удалились, исполненные признательности.
И всё-таки, когда в воздухе потянуло запахом приближающегося льва, вол и осёл забеспокоились. Запах становился всё ощутимее и привлёк общее внимание, потому что заглушил ладан и мирру и другие ароматы, которые оставили в хлеву щедрые царственные маги.
Вол понимал благородные причины доверия, которое проявляли Дева и Иосиф. Но оставлять Младенца, этот хрупкий светильник, рядом со зверем, одно дыхание которого могло погасить свет…
Беспокойство вола и осла возрастало и дошло уже до последнего предела, ибо они хорошо понимали, что предо львом окажутся просто парализованными. Они и помыслить не могли наброситься на льва – ведь это всё равно что сразиться с громом или молнией. К тому же вол, ослабленный многодневным постом, чувствовал себя скорее воздушным созданием, чем бойцом.
Вошёл лев. Гриву его если кто и расчёсывал, то лишь ветер пустыни, а меланхолические глаза говорили: «Да, я лев, ничего не поделаешь, я всего лишь царь зверей».
Видно было, что заботило его больше всего: занять как можно меньше места в хлеву, что само по себе было нелёгким делом, дышать при этом так, чтобы никому не причинить вреда, постараться убрать когти и забыть про челюсти, приводимые в движение могучими мышцами. Он продвинулся дальше, прикрыв глаза веками и спрятав свои великолепные зубы, как прячут постыдную болезнь. Лев шёл с величайшей скромностью – сразу было видно, что он принадлежит к тому племени львов, которые впоследствии, много позже, откажутся сожрать святого Бландина.
Дева исполнилась жалости и подбодрила льва улыбкой, похожей на те, что приберегала для Младенца. Лев смотрел прямо перед собой, его отчаяние возрастало с каждой минутой, он словно хотел сказать: «Ну зачем, зачем я вырос таким большим и сильным? Вы же прекрасно знаете, что я никогда не ел просто так, – меня толкали на это голод да вольный ветер. И вы понимаете, что, когда у тебя львята, всё очень непросто. Мы так или иначе пытались стать травоядными, но трава – не для нас. Из этого ничего не вышло».
Воцарилось молчание, и каждому передалось горе зверя, а лев склонил свою огромную голову, при этом грива взметнулась взрывом, уткнулся в пол, и даже кисточка на кончике хвоста выражала великое уныние.
Когда настала очередь тигра, он распластался на земле, выражая полное смирение и строгую покорность, и превратился в меховой коврик подле яслей. Через несколько секунд он вернул себе прежнее обличье, вновь стал невероятно суровым и гибким зверем и вышел, не произнеся ни звука.
Жирафа довольно долго демонстрировала в дверях свои ноги, и все единодушно решили: «Сойдёт», – она как бы заочно совершила свой обход вокруг яслей. Так же и слон – он смог лишь преклонить колени у порога и выразить хоботом особое восхищение, и все весьма высоко это оценили.
Заросший шерстью баран потребовал, чтобы его немедленно остригли. Поблагодарив, семейство великодушно оставило руно нетронутым.
Мама-кенгуру очень хотела подарить Иисусу одного из своих малышей, она говорила, что делает это от всего сердца, что она не лишится потомства, что дома у неё полно кенгурят. Но Иосиф и слышать не хотел об этом, и маме пришлось унести малютку с собой.
Страусихе повезло больше: она улучила минутку, когда на гостью никто не обращал внимания, снесла в углу яйцо и бесшумно удалилась. Подарок обнаружили лишь на следующее утро. Яйцо нашёл осёл. Он никогда в жизни не видел такого большого и прочного яйца и подумал, что случилось чудо.
Иосиф вывел осла из заблуждения наилучшим способом: приготовил омлет.
Рыбы не смогли явиться, поскольку вне воды имели очень жалкий вид, и в качестве своего представителя прислали чайку.
Птицы улетали, оставляя свои песни (голуби – свои любовные игры, а горлицы – нежность своего горлышка), обезьяны убегали, оставляя свои весёлые ужимки, кошки – свой томный взгляд…
А ещё хотели прийти и представиться совсем уж неведомые твари, которые лишь ждали в недрах земли и пучинах морей, что их откроют и как-то назовут, они ждали в глубинах, где царит вечная ночь и нет ни звёзд, ни луны, ни времён года.
Чувствовалось, что в воздухе трепещут души существ, которые не смогли прийти или опаздывали на эту встречу, и других существ, обитавших на краю света, но они всё-таки пускались в дорогу, а лапки насекомых были такими маленькими, что за час не пройдешь и метра, а жизнь столь коротка, что ее хватит лишь на пятьдесят сантиметров пути – и то, если очень повезёт.
Случались и чудеса: черепаха просто примчалась, игуана сбавила свою обычную скорость, бегемот очень грациозно преклонил колени, а попугаи сумели сохранить молчание…
Незадолго до восхода солнца произошло событие, повергшее всех в глубокую печаль. Иосиф, который совершенно выбился из сил, целый день дирижируя нескончаемой процессией и не съев при этом ни крошки, нечаянно раздавил большого, грозно выглядевшего паука, который пришёл, чтобы отдать дань уважения Младенцу. Потрясённое лицо святого надолго погрузило всех в состояние глубокой подавленности.
Некоторые звери ждали своей очереди с величайшей выдержкой, но потом подолгу задерживались в хлеве, и волу пришлось попросить удалиться каменную куницу, белку, барсука, – те никак не хотели уходить.
Несколько ночных бабочек воспользовались тем, что их расцветка совпадала с цветом стропил, и остались на ночь. Однако первые же лучи солнца разоблачили полуночниц, и Иосиф, который никому не хотел покровительствовать, немедленно их прогнал.
Мух тоже пригласили удалиться, те, в силу природной недоброжелательности, остались, мотивируя это тем, что всегда были здесь. Иосиф просто не знал, как их уговорить.
От сверхъестественных явлений и событий, происходивших вокруг вола, у него то и дело перехватывало горло. Научившись задерживать дыхание, как это делают аскеты в Азии, вол стал мечтателем, и, хотя радость от величия происходящего смешивалась с покорностью и смирением, он познал мгновения настоящего экстаза. Тем не менее вол был животным невероятно совестливым, именно совесть руководила всеми его поступками, и это почему-то мешало ему представлять в своих мечтаниях ангелов и святых. Он видел их лишь тогда, когда они и в самом деле появлялись поблизости.
«Бедный я, бедный, – думал вол, напуганный этими появлениями, – ведь я всего лишь вьючное животное. Или всё-таки демон? Почему у меня такие же рога, как у него, – у меня, который никогда не творил зла? А может, я всего лишь колдун?»
Иосиф не мог не заметить, каким беспокойным стал вол, худевший прямо на глазах.
– Иди на луга и поешь там! – повышал он голос. – Ты целыми днями путаешься под ногами. Скоро от тебя останутся кожа да кости.
И вол с ослом ушли.
– Верно, ты очень худ, – заметил осёл. – Твои кости так заострились, что скоро по всему телу вырастут рога.
– Хватит о рогах!
И вол сказал тогда себе:
«Он прав. Да, надо жить дальше. Возьмём, например, эту роскошную охапку зелени. Или эту. Что, неужели это отрава? Нет, я просто не чувствую голода. Как же прекрасен Младенец! А эти большие создания, которые влетают и вылетают, овевая нас непрестанно машущими крыльями? Весь этот небесный мир, который с такой лёгкостью проникает, не пачкаясь, в наш простой хлев. Ладно, вол, жуй свою жвачку и не думай больше об этом. А ещё не позволяй себе просыпаться от счастья, которое вытаскивает тебя за уши из сна прямо посреди ночи. И не стой подолгу возле яслей, преклонив одно колено, пока оно не заболит. У тебя шкура стёрлась до костей, ещё немного, и твои раны облепят мухи».
Однажды наступил черёд созвездия Тельца дежурить на тёмном полотнище ночного неба над яслями. Огненно-красный глаз Альдебарана величественно сиял совсем близко. Казалось, воловьи рога и бока украшены огромными драгоценными камнями. Вол гордился тем, как хорошо охраняют ребёнка.
Все мирно спали. Уши осла доверчиво поникли. Но вол, хотя его и подбадривало сверхъестественное присутствие родственного и дружественного созвездия, чувствовал необыкновенную слабость. Он размышлял о жертвах, которые принёс ради Младенца, о бесполезных бдениях возле яслей, о своих слабых попытках обезопасить Иисуса.
«Видит ли меня созвездие Тельца? – думал он. – Знает ли этот огромный красный глаз, что так грозно сверкает, о моём существовании? Ведь эти звёзды сияют так высоко, они так далеки, что непонятно даже, каким боком они смотрят».