[42] весной, – делилась Агата. – Я предложила ей помочь отцу на пасеке, чтоб как-то связь между отцом и дочерью наладить, а она слова такого странного – пасека – ни разу не слышала. Не знает, сколько имбиря класть в джем, а Кассиопею она в глаза не видела, в уши не слышала!
– Она мне уже нравится, – кивал я.
– Безалаберная голова, как у её матери. Так отец говорит. А я охотно в это верю. Ведь отец отлично знает, где Кассиопея!
На моей физиономии проступил немой вопрос.
– Что непонятного? Шивон – моя сводная сестра! – уточнила Агата, но так, словно объясняла сапожнику, для чего в его работе этилацетат[43]. – Она впервые решила к нам наведаться. Такая история была. Мой отец загулял с какой-то ирландкой приезжей, мне тогда четыре стукнуло. А мамы в живых уже не было. Несерьёзная интрижка, девица быстро уехала. Они оба никак не ожидали, что родится ребёнок. Папе об этом телеграммой сообщили.
– Почему она не сделала аборт? – спросил я, и меня тут же одарили взглядом, который смог бы остановить несущийся бронепоезд.
– Аборт – для слабых. Ройшн, мать Шивон, много раз под метлой женилась[44], рассказывал отец, но всегда уходила, предпочитала независимость. К трудностям ей не привыкать. Шивон у неё единственный ребёнок, и ошибок таких она больше не совершала.
– К делу, – Адам положил ладонь поверх руки Агаты.
Дочь лесника воззрилась на меня упёртым давящим взглядом.
– Я хочу, чтобы ты, Макс, занялся моей сестрой.
– Вот как? – от обрушившегося предложения я откинулся назад вместе со стулом.
Нам подали мороженое. Три шарика мне, два Агате и один – совсем уж крохотный – Адаму.
– Погоди, – оторвался я от спинки стула, обращаясь теперь к белобрысому очкарику. – Это и есть мои исправительные работы? То самое задание важное?
Адам весомо, по-профессорски, взглянул.
– На тебя непохоже, – покосился я. – Всё равно что лечить от пьянства алкоголем. В чём же мораль?
– А мораль, – каким-то внезапно жёстким голосом изрекла Агата, – в том, что моя сестра совершенно не искушена.
– А при чём здесь я?
– Дослушай. Их дом в Ирландии окружён пастбищами. Только вчера утром Шивон делилась со мной. Рассказывала, какие ей в детстве фантазии приходили, как краски в её голове рождались с утра до ночи при взгляде на бесконечные выцветшие лоскутки возделанной земли…
– Я точно должен об этом знать? – наморщил я лоб.
– Потом были книги. Они-то и стали, как считала Шивон, её окном в мир. Но ведь и в них мир не настоящий, а сплошной обман! Мечтательные сопли о бурных страстях, словом, бульварщина, собранная матерью. Мать Шивон от жизни давно устала, сгорела как спичка. Материала гореть не осталось, хотя полыхала в молодости на всю катушку.
– Это называется климакс, – заметил я. – Но мать мне определённо нравится.
Агата продолжала, не слушая мои комментарии:
– Сама жизни напилась, а дочь взрастила в четырёх стенах. Возможно, и правильно сделала, хотя Шивон известно о былом распутстве матери. На одной чаше весов пример цинизма и безнравственности, а на другой – собственные представления Шивон об идеальной жизни, преисполненной романтической чуши. Последняя чаша перевесила, как мешок гравия против перьевой подушки.
– И тебя это сильно расстроило?
Агата метнула в меня искры из бледно-голубых глаз, выглядевших огромными через сильные линзы.
– Я бы предпочла равновесие, – сказала она значительно. – Понимаешь, как глупа и неопытна моя сестра? В таком состоянии легко в кювет слететь, сбиться с пути и наломать дров.
– А я-то здесь при чём? – повторил я. – Со мной дорога как раз в кювет и обеспечена. Ведь ты же меня в Асмодеи[45] и зачислила! Уже забыла?
Агата потупила взгляд и уставилась на мороженое. Потом уже менее напористо сказала:
– Шивон здесь впервые, и я бы не хотела, чтобы кто-то её обидел.
– А почему ты считаешь, что её обязательно обидят? – Я взял хромированную вазочку с ложкой и вновь развалился на стуле.
– Она – ангел, – голос Агаты смягчился, лицо посветлело. – В незнакомом месте потеряет голову. Там хотя бы её пастбища, а здесь лес, Волчье кладбище…
– А Ирландия что, какая-то страна ангелов, что Шивон…
– Знаешь, что она сказала, когда наш лес увидела? – перебила Агата. – «Да это же настоящий Арденнский лес!»
– А что плохого в Шекспире? – скромно намекнул я на широту своих литературных познаний.
– Шекспира в их доме не было, – покачала головой Агата. – Шивон больна Джорджем Элиотом[46] и его пасторальными сказками о прекрасной девушке и внуке сквайра.
Я изобразил презрение, хотя знать не знал об авторе и слыхом не слыхивал историй о девицах и дворянских отпрысках.
Агату аж передёрнуло от возмущения:
– Хэтти отвергла плотника Адама с добрым сердцем ради богатого наследника Артура. И к какому ужасу привели их тайные встречи! В какой хаос погрузилась тихая деревенька!
– Ну не преувеличивай!
– Вот только невдомёк моей глупышке сестре, что за псевдонимом Джордж Элиот прячется такая же парящая в мечтаниях особь женского пола! Это благодаря её фантазиям Шивон таких страстей жаждет! Конечно, ведь Роданфорд кишит богатыми наследниками! Как только она прослышала об этом, давай писать нам, телеграфировать… И не придёт никак ей в голову – а меня вообще слышать не желает, – что в жизни это совсем иные люди, которые только секса от таких дур ищут!
– Ну, ты напраслину на нас возводишь! Ах, больно слышать! – отбивал я громы и молнии с улыбкой.
– Она от матери сбежала сюда ради этого, под предлогом повидать отца и меня. Уж я-то знаю!
Вот в это охотно верилось, ведь сама Агата пять дней в неделю среди этих самых страстей книжных отсиживалась по долгу службы.
– А мне не с кем её оставить! У отца работа, у меня работа. Шивон не по душе в библиотечной клетке весь день околачиваться, в доме её не запрёшь. Что мне с ней делать?
Я поёрзал на стуле, слизывая фисташковый сироп с ложечки.
– Значит, ей сейчас семнадцать, – рассудительно вычислил я.
Агата заметно поднапряглась.
– Какая разница? – бросила она с подозрением.
– Да никакой, – сказал я, запустив пятерню в подсохший стог густых своих волос.
– Макс, конечно, ею займётся. – Адам вновь положил ладонь на руку Агаты и пронзил меня ледяным взглядом.
Я ухмыльнулся и спросил:
– А выглядит она… ну… по-ирландски?
Агата по-учительски поправила очки.
– Нечего себе фантазировать!
– Да тут для фантазии и места не остаётся. – Я имел в виду, конечно, предательски искреннее платье по левую мою руку.
Слизнув ещё ложку мороженого, я спросил:
– Так ей не дружок, а телохранитель нужен?
Агата с неясными мыслями принялась изучать моё лицо, словно ей что-то новое в нём почудилось.
– Пожалуй, так будет вернее, – наконец выдала она.
Затем, оттаяв, взялась за ножку вазочки двумя руками. Проигнорировав десертный столовый прибор, Агата впилась рыбьими губами в ванильный шарик, громко всасывая его. Я замер с ложкой во рту и, наблюдая за картиной, подумал, что в свои двадцать два Жозефина Мутценбахер[47] выглядела бы именно так.
Я перевёл недвусмысленный взгляд на Адама. Нет, его сие действие не волновало, как и искренний штапель, как и плечи. Его хмурость говорила: «Макс, нам надо серьёзно обсудить твоё несерьёзное отношение к делу».
– Сколько она здесь пробудет?
– Ох, надеюсь, недолго.
– Значит, я должен оберегать малышку от коварного внука местного сквайра, – кивал я. – Что ж, это забавно!
– Ничего забавного здесь нет. А главное – не подпускай её к лесу. До обеда я с ней повожусь, пока у вас занятия, а после – ваш выход, юноша.
– Говоришь так, будто в Волчьем кладбище нашем и впрямь волки.
Адам, безучастно ковырявший мороженое, вновь сдвинул брови и косо на меня посмотрел.
– Там кое-что поопаснее водится, – заметила Агата.
– А я сегодня полдня чертополох выкапывал, – с ухмылкой ляпнул я.
Агата покивала, потягивая растаявшее мороженое из вазочки.
– Ещё с утра вся деревня слышала о ваших подвигах.
Меня вдруг посетила мысль, что соски Агаты вовсе не соблазнять вышли, а были каким-то образом связаны с расторопшей. Молоко Девы Марии, все дела. Возможно, так Агата безмолвно выражала своё согласие с сегодняшними словами и действиями Адама. Возможно, её голая грудь – как эмблема Шотландии, гордо носящая образ чертополоха на своём знамени.
– Послушай, кисонька, но ведь я тоже сын богатого сквайра. Что ж ты вдруг решила в мои лапы хищные такое сокровище отдать?
Агата взглянула на меня с укором. «Сокровище» я нарочито произнёс с иронией, представив себе Шивон – то, как она обидно похожа на сводную сестру, а соответственно, и на их общего отца, мистера Диксона, нашего лесника. Тот так смачно умел сморкаться прямо на ходу, что сопли полдня на бороде его болтались и сохли. Ещё от него луком несло хронически. В остальном вроде обычным мужиком был.
– Если бы не рекомендации Адама, в жизни бы не доверила, – отрезала Агата, а затем добавила, но уже теплее: – Адам говорит, у тебя доброе сердце.
Я чуть не подавился:
– Как у плотника Адама из этой твоей сельской истории? Ну всё понятно! Хотите изменить концовку книжки в реальности!
Я повеселел, хотя ни намёка на ответную улыбку в свой адрес не получил. Только тяжкое молчание.
– Ладно, это меняет дело, – твёрдо признал я, отставив полупустую вазочку. – И, однако, барышня, ты ищешь не любовь сестре, а бездушно предлагаешь мне неоплачиваемую должность преторианца[48]