и, как под ударами электрического тока. Невыносимая боль терзала каждую клетку, каждый атом его тела. Он не чувствовал чужих рук, пытающихся связать его. Не видел доктора, который пытался вогнать в него шприц с мутной жидкостью и торчащей иглой.
Внезапно все стихло. Навалившаяся боль мгновенно исчезла без следа. Бруно обмяк. Не было сил пошевелить даже пальцем. Он чувствовал, как его обвязывают веревкой и опускают в люк рубки, затем передают из отсека в отсек. Руки свисали и бились о стальные ребра переборок. Наконец его измученное тело узнало мягкую поверхность койки. Дальше Бруно уже ничего не чувствовал. Он спал. И впервые за много дней без сновидений и кошмаров.
5
Гюнтер лежал в капитанской каюте и смотрел в потолок. Задернутая тяжелая штора создавала слабую иллюзию уединения. В корме монотонно стучали дизеля. Рядом, в центральном посту, убаюкивающе жужжали механизмы. Покинув Мексиканский залив, они уже двое суток шли в район встречи с кораблем снабжения. Сегодня ночью с нуля часов лодка должна быть в квадрате ED-36.
Гюнтер снова и снова прокручивал в голове события последних дней. То, что они не погибли, он объяснял только чудом. Из этой передряги лодка вышла практически целой, за небольшим исключением. Для капризной и точной аппаратуры такое испытание оказалось не по силам. Гидроакустический пост, по всей видимости, вышел из строя. Хотя Ганс и уверял, что у него все в порядке, верилось в это с трудом. По пути они несколько раз погружались, чтобы послушать и проверить акустику, но, кроме шумов моря и бульканья собственных винтов, ничего услышать так и не удалось. А ведь еще три недели назад распираемый от гордости Ганс давал ему послушать шум работы в порту, до которого было не меньше пятидесяти километров. Но самое неприятное было в том, что вышла из строя радиостанция. Они оглохли и онемели. Гюнтер надеялся, что, возможно, неисправен только приемник, а передатчик уцелел, и регулярно заставлял радиста давать радиограммы в установленное время о том, что у них все в порядке. Но если все-таки они остались полностью без связи, возникала угроза серьезных неприятностей. Американцы наверняка раструбили на весь мир о том, что утопили в Мексиканском заливе немецкую лодку. Штаб Кригсмарине, связав их молчание с этим сообщением, вполне логично сделает вывод о гибели U-166. И, естественно, никакой транспорт снабжения на встречу не придет. А продовольствие и питьевая вода таяли с катастрофической быстротой. Оставалось вновь надеяться только на чудо. Думать о плохом не хотелось.
«Придем в район, подождем сутки, и если встреча не состоится, тогда и будем ломать голову, что делать дальше», – ворочаясь на койке, думал Гюнтер.
Потом он вспомнил о доминиканце, с ним надо было что-то решать. Выглянув в центральный пост, он увидел Вилли, склонившегося над штурманским столом. Рядом, нахлобучивая на себя водонепроницаемую робу, готовился заступить на вахту старпом. Возле рулевого, сидя на палубе и уронив на грудь голову, спал измученный и осунувшийся за последние дни Эрвин.
– А где наш черный друг? – спросил Гюнтер.
– Вместе с коком перебирает гнилую картошку, – ответил старший помощник. – Последнее время я его вижу исключительно на камбузе.
– Отто, дайте команду, пусть его приведут ко мне. – Гюнтер задернул штору и вновь растянулся на койке. Хотя, что делать с доминиканцем, он так и не придумал.
В голову опять пришли мысли о старпоме. За полтора месяца совместного плавания Гюнтер так и не смог в нем разобраться. Для него он был темная лошадка, человек-загадка. Отто никогда ничего о себе не рассказывал, всегда молчал. Если разговор и получался, то только по службе. Иногда он поражал Гюнтера глубиной своих знаний и рассуждений, бывало, шокировал невежеством относительно элементарно-прописных истин из жизни подводной лодки. Своим появлением старпом удивил всех, но особенно командира.
В экипаже U-166 был свой старший помощник обер-лейтенант Вильгельм Кремер. Жизнерадостный, со своеобразным чувством юмора, он был другом Кюхельмана и любимцем всей команды.
В июне 42-го жаркое французское лето жгло немилосердно. Они с Вильгельмом готовили лодку к походу, вокруг все цвело, бурлила жизнь, и ничего не предвещало плохих новостей. До тех пор, пока на их лодку не заглянул только что приехавший из отпуска механик со стоявшей рядом U-506. Курт, как и Вильгельм, был родом из Дюссельдорфа. Он рассказал, что в последнее время англичане несколько раз бомбили их город. Перед отъездом Курт хотел зайти к родителям Вильгельма, но на месте их дома увидел лишь развалины. Что с родителями и Гретой, с которой они только-только успели пожениться, он не знает. С этого момента старшего помощника как подменили. Он замкнулся в себе, осунулся, ни с кем не разговаривал. Когда Гюнтер узнал, в чем дело, он сам взял за руку Вильгельма и повел к командиру десятой флотилии корветтен-капитану Гюнтеру Кунке. Не особенно надеясь на успех, по дороге они обдумывали, какие бы повесомее аргументы выложить на стол начальству.
Поначалу командующий ничего и слышать не хотел. Выход в море U-166 через три дня, война есть война.
Но вдруг он задумался, наморщив лоб, что-то вспомнил и неожиданно пошел на попятную:
– Хорошо, Кюхельман! Отправляйте старпома в отпуск. А насчет замены не беспокойтесь, я приму меры.
Какими оказались эти меры, Гюнтер узнал на следующий день.
Он сидел в своей каюте и составлял ведомость оставшегося имущества, необходимого для похода, когда его вызвал наверх вахтенный.
– Герр командир, вас хочет видеть неизвестный мне господин обер-лейтенант.
Возле сходней, переминаясь с ноги на ногу, стоял невысокий лысоватый офицер в морской форме подводника. Он нервно теребил в руках черную фуражку, стряхивая несуществующую пыль. На вид ему было под сорок, нижние пуговицы застегнутого кителя распирало брюшко. Рядом на бетонном причале стояла сумка, забитая до отказа и застегнутая ремнями на последние дырочки.
– Обер-лейтенант Отто Клюбер! Прибыл в ваше распоряжение на должность старшего помощника! – доложил он, увидев появившегося в рубке Гюнтера и его белую капитанскую фуражку. Свою же он так и забыл надеть на голову.
Кюхельман остолбенел: в свои двадцать восемь лет он считал себя патриархом среди подводников.
«Вот так шутка от Кунке, – подумал он. – Сколько же ему лет? Ожидал чего угодно, но не такого».
Потеряв на несколько минут дар речи, Гюнтер только и смог вымолвить:
– Неужели в Кригсмарине наступили такие тяжелые времена? – Затем, спохватившись, добавил: – Добро пожаловать на борт, обер-лейтенант.
Воспоминания прервали шорох и чье-то топтание за шторой. Догадавшись, кто это боится его побеспокоить, он накинул китель на голые плечи и переступил порог своей каюты. Удо заглядывал в лицо, пытаясь угадать причину, по которой его вызвали к командиру. Доминиканец стоял, ссутулившись, в тесном для него центральном отсеке, в одних шортах, в которых приплыл на лодку, и босиком.
– Я не настолько кровожаден, чтобы выбросить вас за борт, – обратился к нему Гюнтер, используя весь свой небогатый англоязычный словарный запас. – Но и везти вас в Германию, даже в качестве трофея, у меня нет никакого желания.
Удо молча кивал головой.
«Хорошо, – подумал Гюнтер. – Значит, понимает».
– А потому мы с вами поступим следующим образом, – продолжил он, заметив краем глаза, что старпом шепотом переводит штурману и всем, кто находился в центральном посту, о чем говорит командир с доминиканцем. – Сейчас я не могу покинуть этот район, а через сутки мы пройдем возле множества мелких островов. Возле того из них, на котором заметим какую-нибудь цивилизацию, мы вас высадим. Как вы плаваете, все видели, и доплыть до берега каких-то полкилометра вам не составит особого труда. А у нас будет время уйти подальше в море. После того как вы все расскажете, поднимут тревогу, но мы будем уже далеко. В Америке вы станете героем, я уже вижу передовицы газет с вашей физиономией.
Гюнтер улыбнулся, он действительно представил, как Удо отбивается от назойливых репортеров, рассказывая, как провел героическую неделю на борту немецкой подводной лодки. Еще и приврет наверняка.
Лодку то и дело заваливало с борта на борт, погода с каждым часом становилась все хуже. Повернувшись к доминиканцу спиной, Гюнтер дал понять, что вопрос закрыт. Теперь его внимание полностью захватила карта, лежавшая на штурманском столе, перед Вилли. Им предстояло обследовать район 110 на 110 километров в поисках транспорта, с которым они не имели возможности связаться по радио. И это было поважней «загостившегося» у них Удо. Надвигающийся шторм сильно осложнял возможность встречи.
Оттеснив Герреро в угол, о чем-то тихо беседовал с ним старпом. Доминиканец отвечал односложно, все больше сутулясь после каждого вопроса Отто. Гюнтер хотел спросить, почему старший помощник не торопится заступать на вахту, но его отвлек Вилли.
– Герр капитан, я предлагаю идти в центр, затем вести поиск, разворачивая спираль. – Вилли тыкал циркулем в карту, навалившись на штурманский стол грудью.
Ответить Гюнтер не успел. За спиной, покашливая, попытался привлечь к себе внимание старший помощник.
– Ну что еще, Отто?
– Капитан, на пару слов, – старпом говорил почти шепотом.
«Когда я ему уже объясню, что в военном флоте нет капитанов, есть командиры», – подумал Гюнтер.
– Говорите, у меня от команды нет секретов, – раздраженно ответил он.
Старпом выдержал паузу и, кивнув на Удо, сказал:
– Я хотел бы представить вам радиста с американского парохода.
Гюнтер в недоумении уставился на потупившего взгляд доминиканца. На флоте всегда считалось, что радисты – это интеллигенты, когорта, посвященная в великие тайны радиоволн, шифров и сложных, понятных только им радиосхем. Уж очень не вязался этот образ с мощной фигурой черного атлета. Да и наслышан он был о том, что негры в Америке допущены только полы мыть за белыми господами.