Но я знала, что мама все равно переживает, думает только о лекарстве.
— Ты не волнуйся. Я обязательно найду еще, — пообещала, обеспокоенно глянув на нее.
Глава 2. Ненастоящая травница
— А где Агла?! — прозвучал низкий возмущенный голос.
Здоровый потный кузнец Строн, вошел, задел головой пучок засушенных трав, тут же пригнулся и принялся тщательно шарить глазами по углам лавки. Как будто Агла прячется в одном из них и сейчас выпрыгнет ему навстречу.
Но кузнеца ждало разочарование — по углам у нас свисали лишь крупные связки веток, в которых притаились только тонкие черные паучки. Ни один из них на матушку Аглу не походил.
Я вздохнула, продолжая перемалывать сухие цветки. Вопрос «Где Агла?» звучал сегодня уже не в первый раз. Какой там «в первый»?! Его выпаливал каждый входящий, встречаясь со мной взглядом. Понять можно: люди, которые приходят к старой проверенной травнице, ожидают встретить именно Аглу, а не её непроверенную дочь.
Но так вышло, что сегодня матушка поставила меня за себя, а сама продолжила работать над отваром, отдельно указав, что ее беспокоить не нужно. В последнее время она делала так периодически, приговаривая: «Пора, доча». К вящему неудовольствию жителей нашего селения.
Со мной они свыкались с треском. Конечно, все привыкли к маме — это раз. А два — возраст играл против меня. Для хорошей травницы я недостаточно старая. Не по душе людям это. Знания никого не интересовали.
Пыталась быть серьезной — насмехаются, пыталась шутить — говорят, скалюсь. Как с ними в лавке себя вести — совершенно непонятно.
«Настоящая травница должна быть пожившей», — категорично озвучила мне недавно соседка. И еще глянула так неодобрительно, что я однозначно поняла — меня она как настоящую травницу не воспринимает, да и не воспримет никогда.
Я огорчилась, конечно.
Недостаточно молодая с одной стороны, недостаточно старая с другой... Вот как так? На исходе третьего десятка лет, я уже начала мечтать постареть, чтобы спокойно работать. Молодым не доверяли даже молодые.
— Матушка важными делами занимается, — терпеливо ответила в который раз, глухо шурша каменном пестиком. Сухие цветки мягко трещали под нажимом. — Говори, что надо, Строн. Я науку знаю, помогу.
Огорошенный кузнец хмуро покосился на меня, почесал черными пальцами лысеющий затылок, еще раз с надеждой огляделся по сторонам. Отошел, зачем-то потрогав пучки трав. И только потом, наконец, заговорил.
— Я это...
Начал он так нерешительно, что я уже примерно поняла место дислокации проблемы. Ниже пояса, как пить дать.
— Меня друг прислал. У него это...
Не поднимая глаз, слушала его, мысленно начиная делать ставки.
«ЭТО спереди или сзади?»
— Ну ЭТО. Слышь, Аска?
Вопросительно посмотрела на гостя, изо всех сил сохраняя каменное лицо. Кузнец кривился, подмигивал и усиленно указывал голубыми глазами вниз. Ужасно хотелось расхохотаться.
А ставки на то, что проблема — спереди, росли.
— По нужде больно ходить... другу? — предположила.
— Не, — Строн недовольно скривился, и оперся огромными волосатами ручищами о прилавок, нетерпеливо заглядывая мне в глаза. — Это... Того... Палочка у моего братана на землю глядит. Понимаешь, Аска? Душа у него болит. Молодой совсем. Плохо без палочки-то. Ты ж замужем была, должна понять. Жалко мужика. Рано ему еще...
«И что они все мое замужество поминают?» Внутренне я скрипнула зубами, внешне не повела и бровью.
— Жалко, — безжалостно согласилась и не отказала себе в удовольствии уточнить. — А лет-то другу сколько?
Строн на несколько секунд задумался, еще раз почесал затылок.
— Да, наверное, как я. Вместе росли. Так есть какое средство, знаешь?
— Все время на землю смотрит или иногда и на небо озирается? — продолжила допрос.
— Ненадолго может, — по виду кузнец все знал о друге. — Одним глазком поглядывает.
С трудом удержала серьезную мину.
— Давно?
— Пару лун...
Наше село славилось самыми верными друзьями. Все они как один шли ради друга за лекарством от боли в заду. Причем они всегда знали, снаружи болит или внутри, симптомы, точное расположение, время появления. И про палочки друг у друга тоже все знали. Золото, а не друзья.
Кивнула.
— Но к земле больше тянет? Поняла. Есть кое-что, — я не спеша направилась к прилавку. — Я тебе настойку приготовлю стимулирующую. Точнее другу твоему. А ты переставай брагу пить. Точнее друг твой пусть перестанет. И завтра за настойкой свеженькой заходи. Точнее он.
Кузнец нахмурился.
— Как же без браги-то? У меня работа нервная. То есть у друга.
— Воду пей, молоко! Пусть друг пьет. Нервничать тоже надо заканчивать.
— Аска! А можно так, чтобы с брагой?
— От браги, Строн, палочки как раз глазки и закрывают. Ты бы выбрал, что тебе дороже. Точнее, друг твой. А то все хотите и сразу. Так не бывает! С тебя одно серебро. Вечером приходи, будет готово.
С глухим ворчанием Строн подчинился, кинул мне монету, но как-то нехотя.
— А вечером-то Агла будет? — спросил, не теряя надежды.
— Возможно, — утешила его.
Поспешно ушёл, опять задев головой пучок.
Чувствуя, что визитом остались недовольны мы оба, я фыркнула, продолжая усиленно тереть цветки.
Чтобы односельчане меня приняли, оставалось как можно скорее дожить до морщин. Этим я и занималась день за днем: старела, собирала цветы, корни, ветки, засушивала, делала настойки, мази, отвары. Будущее виделось простым и понятным: мне предстояло стать хотя бы наполовину такой хорошей травницей, как мама. Создать семью все равно уже не светило.
«Должна быть пожившей», — вспомнив слова соседки, я с интересом задумалась об искуственном старении. В принципе, если немного пройтись золой под глазами, да по щекам, да волосы присыпать...
— Все правильно, Аса. Только серьезнее, серьезнее... — мама подала голос из кухни. Лавка у нас встроена в дом, звук из смежной комнаты разносился уверенно и звонко.
— Так я же не насмехалась, — возразила. — Просто пыталась расслабить его. Он же стеснялся.
— Ты лучше сочувствуй. Люди же к тебе с бедами своими приходят, кто с какими. Какие тут шутки, — Агла говорила неторопливо. — Представь, что они — твои дети... Каждый, кто входит — ребеночек. Вот ему, ребеночку, помогай.
Следы улыбки мгновенно слетели с моего лица. Детей иметь я не могла, три года в браке ясно показали: пустоцвет я. Потому муж отверг, потому и с семьей уже вряд ли сложится. Кому я такая нужна? Голос мамы из кухни не умолк.
— Не хмурься, Аса, — даже не видя, она угадала мое выражение лица. — Своих может и не быть, так ты чужих за своих прими, вот и появятся. Дети неразумные, разве годится шутить над их бедами? Как детей, доча. Может Порядок так и рассудил, что теперь твои дети — все они.
Я молчала, понимая и не понимая одновременно. Одно дело соображать роль мамы у себя в голове, другое — когда перед тобой стоит огромный лысеющий кузнец с палочкой глазиком вниз. Или сварливую соседку, которая тебе с порога претензиями прижимает. Принять их за своих детей у меня не получалось, хотя я действительно старалась помочь. Вот как? С ними даже на равных говорить не получалось, а мой «материнский тон» звучал настолько искусственно, что даже пытаться было неприятно.
Все они это чувствовали.
Я — тоже. Собирать травы было проще.
Матушка Агла — другое дело. Не одна я ее «матушкой» называла, все. Она действительно была матерью всем входящим, а я смотрела на нее, пытаясь подражать, но выходило жалко. То ли характер не тот, то ли возраст. А может все сразу.
«Получится ли у меня когда-нибудь так же? Может хотя бы лет через десять?» — я невесело терзала давно превращенные в пыль цветки. Но так и лучше: чем мельче порошок, тем больше вода сможет из него забрать. Целебнее так.
Агла вышла в лавку, оглядела солидную кучку толченых цветков и одобрительно хмыкнула.
— Да, вот еще, доча... Заканчивай разговор на хорошем. Можно здоровья пожелать, пошутить, как ты любишь... Только осторожно, чтобы человек улыбнулся, не нужно пытаться рассмешить его до колик. От тебя кузнец с какой фразой ушел, помнишь?
— Э-э-э... — вспоминая, нахмурилась. — С прощальной.
— «Вечером Агла будет»? — «Возможно»! — передразнила мама меня. — Это не хорошо. Что надо было сказать, Аса?
Как так получается, что в своем возрасте рядом с мамой, я веду себя как девчонка? Вот и сейчас язва внутри меня выпалила слова раньше, чем я успела ее придержать:
— Надо было сказать: пусть ваша палочка подни...
— Аса!
— Да шучу я, мам... — уже серьезно выдохнула. — Все понимаю. Надо было сказать, что все будет хорошо с вашим другом.
— Уже лучше, — оценила, забирая смолотое. — Люди, Аса, могут забыть, что ты скажешь. Могут забыть даже, что ты сделала. Но они запомнят, что ты их заставила почувствовать. Что почувствовал Строн, как думаешь, а?
Теперь я посмотрела на кончики ботинок.
— Неловкость, — ответила за меня мама, возвращаясь на кухню.
Я осталась за прилавком, ощущая вину перед Строном, его другом, мамой и собой. Старалась же сделать все хорошо, а получилась какая-то ерунда на ровном месте!
Когда дверь лавки опять со скрипом открылась, я еще купалась в неприятном чувстве. Поспешно подняла глаза, но внутрь просунулась рыжая голова. Я сразу расслабилась.
Олов — мой друг с детства. Повзрослев, рыжий мальчишка вытянулся в мужчину выше меня на полголовы, не потерял ни одной конопушки, но внутри остался все тем же безобидным, вихрастым и смешным мальчишкой, который не выговаривает «р».
— Мату... — начал и замолчал, увидев меня. — Аска?! Ты чего тут?
Почтительный тон тут же сменился на небрежный.
— Матушка занята, — проворчала.
— Дай мне что-нибудь от спины, — требовательно заявил, шагнув внутрь.
— Плетей? — хохотнула. Никакой материнской заботы изображать я не собиралась.