За ним ехал высокий статный красавец в синем парчовом плаще, отороченном у ворота человечьей бородой. Ещё прошлым летом эту бороду — не столь уж короткую, кстати сказать, — носил викинг по имени Асбьёрн сын Асмунда из Сканесфьорда, советник Эрика конунга. За того человека клялись отомстить, но руки были коротки. Златовласый красавчик знал о том и самодовольно улыбался. На голове у него, несмотря на тёплую весну, сидела красная остроконечная шапочка, отороченная белым мехом. Само небо плескалось в синих глазах юноши. За всадником бежал пегий гончий кобель с золотым ошейником. Оба — и пёс, и хозяин — любопытно вертели головами, принюхивались и казались довольными жизнью.
Проезжая во двор замка, златовласый поймал томный взгляд рыжей девушки с корзиной яблок в руках. Подмигнул в ответ, бросил ей перстенёк. Девушка поймала кольцо в корзинку, улыбнулась и присела в изящном полупоклоне. Потом поставила поклажу на землю, попробовала перстень на зуб. Позолоченная медяшка! Девушка громко фыркнула. Всадник обернулся, улыбаясь и виновато пожимая плечами.
— Бабы и пиво доведут до ямы со змеями, — проворчал ехавший следом, не вынимая трубки из зубов. Красавец ничего не ответил, только посмеялся.
За ним следовали двое парней, чьи тёмно-русые волосы и зелёные глаза выдавали уроженцев острова Линсей. На том их сходство и кончалось. Любитель курительного зелья был на полголовы выше своего земляка. Одет в светлый льняной плащ с рукавами, широкий и чистый как от грязи, так и от узоров, тогда как второй линсеец носил на плечах медвежью шкуру, скреплённую золотой пряжкой. Холодно ли ему, или он просто бахвалился, трудно было сказать. Скорее второе — судя по ожерелью из когтей и зубов разных хищников, висевшего на груди в три ряда. Волосы у берсерка свалялись в космы и торчали во все стороны, в то время как его скромный земляк стянул ростки холма плеч в тугой узел на затылке, кроме пары прядей, падавших на лоб. Нос у него был сломанным, а лицо — вытянутым, бледным и задумчивым. Усы свисали до подбородка, где торчала клинышком борода. Берсерк, напротив, был круглолиц и улыбчив, а пара выбитых зубов и густая бородища делали его облик ещё забавней. И мало кто мог бы узнать это милое лицо, когда его искажала священная ярость, когда он, опьянённый битвой, изрыгая пену себе на бороду, врубался секирой или двумя мечами в ряды врага, не ведая ни боли, ни страха, ни милосердия, ни стыда.
Замыкал поезд черноволосый и чернобородый господин в алом шёлковом плаще с вышитым вороном и с вороновым же пером на щёгольской тирольке[6]. Ту шляпу он купил на торгах в Хлордвике за какие-то вовсе уж несусветные деньги. Нездорово бледное, с просинью, лицо насмешливо кривилось, а в чёрных глазах стыла тьма подземелий. Уж ему-то ни одна девушка не подарила бы милой улыбки! Впрочем, девичьи улыбки не слишком его занимали.
Да — они все были вооружены. Кто явно, кто тайно, но, так или иначе, при каждом стражи замка нашли меч, секиру или боевой нож. Не говоря уже о доспехах. Гости столицы не стали сдавать оружие при въезде — лишь потуже завязали ремни «добрых намерений».
Стражи не возражали.
Коли уж сам Сельмунд Сигмундсон привечает этих, с позволения сказать, купцов…
Обедали, как положено, в главном зале. Во главе стола сидел Сельмунд регинфостри. Два кресла справа от него, высокое и чуть пониже, пустовали. Прочие же — советники, старшие хирдманы да шестеро гостей — заняли широкие скамьи вдоль стола. Викингов осмотрительно посадили в самом конце. Торкель проворчал что-то насчёт странностей местного гостеприимства, но Хродгар занёс руку для подзатыльника, и тот молча уткнулся в миску. Хродгар же почесал макушку и тоже принялся за луковую похлёбку, не забывая глядеть по сторонам, пока Хаген и Лейф Кривой Нос удовлетворяли любопытство сотрапезников.
Зал был роскошно убран: кругом шелка, бархат, хрусталь и роскошь роскошная. На слугах — модные алмарские камзолы и дублеты, не говоря уже о господах. Яства, отметил Хродгар, также не для нищих. Это они, бродяги с китовой тропы, хлебали луковый суп, жевали толчёный картофель с сельдью, запивая пивом. На другом конце стола виднелись отварные крабы и устрицы с побережья, мягкий пшеничный хлеб с маслом, икра лосося да прочие лакомства. Бросались в глаза заморские плоды, причём явно свежие, да вина из Ронадаля. Последний раз так вот сидели на пирах при дворе Сигурда ярла, после похода на Эрсей! Эх… Впрочем, сам Сельмунд регинфостри не налегал на еду, лишь потягивал винцо из хрустальной чарки, переговариваясь с советниками. Спиллеманы с арфами, вистлами и скрипками развлекали собрание милой ненавязчивой музыкой.
И вдруг музыка стихла. Двери распахнулись, и в зал вошла молодая госпожа со свитой: дюжина служанок разного возраста и четверо вооружённых воинов в одинаковых белых плащах. Опущенные капюшоны не давали разглядеть лиц. Торкель плотоядно ухмыльнулся, глядя на девиц: узнал ту рыжую с яблоками, которой бросил колечко. Хравен же уставился на охрану. Потом отвёл взгляд и молча покачал головой.
А госпожа держала за руку миловидного мальчугана не старше семи зим. Он был конопатый, кудрявый и светловолосый. Нарядный, как куколка. Ребёнок крутил головой и улыбался всем собравшимся, здоровался звонким голосом. Хаген вспомнил себя в этом возрасте. Один в один. Тот же задор в глазах, то же стремление наделать кучу глупостей ко всеобщему смеху. Пожать руку всем и каждому. Это потом холодное море вымыло из юнца всё простодушие, а северные ветра задули пламя приязни к людям. Хаген горько усмехнулся в усы.
«Вот на кого должен быть похож мой сводный брат, коего Финда Курица снесла моему батюшке Альвару! И возраст тот же… Хотел бы я на него взглянуть? Нет, вряд ли».
Сельмунд поднялся, отодвигая кресло для госпожи:
— Солнце чертога озарило наш зал! Пьём в твою честь, Фрейя Коллинга.
И — да, выпили. Снова зажурчала музыка.
— Кто это? — негромко спросил Хаген у соседа — какого-то городского советника.
— Хейдис, дочь Брокмара, херсира… нет, уже ярла в Южной четверти, — снисходительно пояснил тот. — Вдова Тивара Хорсесона, бывшего нашего конунга, светлая ему память, и матушка наследника престола, Кольгрима Тиварсона.
— А этот милый малыш — это и есть наследник? — уточнил Хаген.
— Именно, — милостиво кивнул собеседник, — его тут так все любят, что позволяют обедать за одним столом со взрослыми. Наверное, не стоило бы, но наша королева перенесла столько горя, что пусть бы. Чем бы, как говорится, не тешилось…
— Так это и есть знаменитая красотою Фрейя Коллинга! — тихо воскликнул Хаген. — Я слыхал, она обручилась с вашим альдеборгманом после смерти супруга. Верно ли это?
Советник резко переменился в лице. Пробурчал:
— Женщине надобно как-то жить.
И уставился в свою миску, явно не желая продолжать разговор.
Хаген украдкой взглянул на Хейдис. О, никто не назвал бы её недостаточно красивой! Невысокая, но дивно сложенная, на вид никак не старше тридцати зим, одетая в синие и зелёные шелка. Убранная драгоценностями, да не так, как древо на праздник Йолль, а скромно, но со вкусом: тут — серьги с красным янтарём, там — колечко с винстейном[7], обручальный перстень, само собою, свитый змейкой серебряный браслет. На пышной груди — ожерелье из мелких самоцветов, словно тонкая радуга. В огненно-рыжих волосах — янтарный венец. Лица через весь стол Хаген толком не рассмотрел, хотя сразу было видно: королева умеет подать себя и нести, не расплескав. Милостивая и сдержанная, обольстительная и недоступная… «Был ли счастлив с тобою твой прежний супруг, Тивар кольцедаритель? — подумал Хаген. — Легко ли тебе дышится при дворе? Ох, не похоже. Триста марок взял бы я за тебя на Эрсее, четыреста — в Хлордвике, и всю тысячу — в Кериме. Фрейя, Блещущая Доспехами? О нет, эта Фрейя иным блещет».
Когда обед завершился и люди разошлись, Сельмунд жестом подозвал викингов и указал им сесть рядом. Королева и её сын всё сидели подле регинфостри. Хейдис спросила, лукаво сверкая глазами — ярко-зелёными, словно вешняя зелень побегов:
— Кто эти люди, дорогой мой супруг, обликом схожие с волками волн?
— Любознательная моя жена, — притворно вздохнул Сельмунд. — Это наши гости, купцы с побережья. Из Хлордвикена, коль память меня не подводит?
— Из Седерсфьорда, — пробасил Хродгар.
— О, как мило! — прощебетала Хейдис. — Я слыхала, там очень красиво осенней порою?
— Красота осенних фьордов не сравнится с красотою ваших краёв по весне, — нашёлся Торкель, — и уж тем паче — с красотой их повелительницы. Сражён я взором Фрейи Коллинга!
— Не видала прежде столь сладкоречивых каупманов, — обольстительно улыбнулась Хейдис.
А Кольгрим, сын конунга, звонко воскликнул, тыкая пальцем в Хродгара:
— А я знаю, кто вы! Вы никакие не купцы. Вы — викинги!
Никакие не купцы переглянулись. Хаген же заметил, прохладно улыбаясь:
— Какой речистый юноша! Думается мне, нам не придётся гостить при его дворе.
— Почему ты так говоришь, заморский гость? — Хейдис всё так же сладко улыбалась, но в голосе её пели стальные струны.
— Никто не ведает своей судьбы, — процедил Хаген, глядя в глаза королеве. — Не так ли?
У Хейдис дёрнулся уголок рта. Хагену на миг показалось, что очертания прекрасного лица меняются, растекаются, словно воск на солнцепёке, являя миру бледный лик луны. Сочные алые губы дочери Брокмара изгибались серпом кровавого месяца. Зелень глаз обернулась бронзовой патиной. Молвила Хейдис:
— Истинно так, гость многомудрый. Кто знает, какие опасности ждут мужей на дороге чайки?
— Не только там, — не выдержал Бьярки. — Часто бывает, и в чертогах друзей примешь смерть.
— Так говорится в сагах, — мирно заметил колдун Хравен, — так бывает и в жизни.
— Светлое солнце чертога, — Сельмунд коснулся руки жены, что была младше его на десять, а то и поболе, зим, — надобно нам обсудить разные скучные и утомительные торговые дела. Цены на треску да на пеньку, на соль и на мёд. Это доставит тебе мало радости…