[26], но зато своя, домовая. Бывал Щелкунов на посаде избранным головой, выборным человеком для решения всяческих посадских дел. При царе Василии Шуйском он, как и другие вологодские люди, пошел против поляков, что прибыли в город вместе с воеводой Нащекиным, посланным из Тушинского лагеря.
Да, было дело! Государь Дмитрий Иванович – или тушинский вор, кто теперь разберет, – повелел Вологде присягать ему и прислал своего воеводу. Старого воеводу, Никиту Пушкина, которого царь Василий Шуйский поставил, велел в железа заковать и под арест.
Новый воевода Нащекин и его дьяк сразу стали недоимку править на людях. С ними прибыли поляки – немного, но для пущего страху перед властью и нескольких человек достаточно.
Вдоволь покуражившись в городе, ляхи отправились в ближние деревни и там грабежом взяли целый воз добра. Ограбленные крестьяне прибежали на Вологду. Все они были голы и босы, жалились, что разорили их проклятые ляхи. Крестьян без промедления отправили в приказную избу бить челом на воровство. И тут началось! Народ, возмутившись, поднялся. Горожане взялись за оружие. Всех тушинских посланцев, включая воеводу, схватили и подняли на пики. Потом искромсали тела саблями и кинули в речку Золотицу на съедение псам и свиньям.
Нечай, как выборный человек, был со всеми, куда же деваться! Потом, когда Вологда от «тушинцев» отложилась и снова целовала крест царю Василию, он грамоту против поляков в числе других избранных голов подписал на Тотьму, чтобы те, как и в Вологде, гнали окаянных пособников самозваного царька.
А потом у него с сотоварищами обоз с товаром пограбили, все забрали без остатку, почитай на полтыщи рублев. Грабил не кто-нибудь – свои же русские люди, казаки с Дону. Нечай жаловался в Разбойный приказ, но без толку: у станичников сила, управы на них у власти нет.
Приуныл было Щелкунов, но посадские порешили за былые заслуги царским именем дать ему ради кормления должность целовальника в царевом кабаке. Нечай крест целовал на верность государю, чтобы всякий доход в государеву казну отдавать без утайки.
Так он и делал, потом опять перемена случилась: царя Василия Шуйского трона лишили. Крестное целование закончилось. Новому царю Ладиславу Жигимонтовичу он, как и все в городе, присягнул было на верность, а потом, как начались дела с ярославским Ополчением и отложились вологжане от польского королевича, доходы сдавать стало некому.
Получилось, что теперь целовальник сам по себе. Доходы с кабака были, и немалые – как же без винопития русскому человеку?! Кому согреться, кому повеселиться, кому горе залить. Деньги воевода и дьяк со всех кабаков собирали немалые. Вот только стал Нечай чаще прежнего себя не забывать: когда прикажет цены поднять, когда вино доброе с худым смешает, а продает по высокой цене. Опять же имущество пропитое, залог-то за треть цены или меньше идет, а продажа – когда вполовину, а когда и больше от настоящей цены. Неможно так, чтобы у воды да и не напиться!
Снова стал Нечай богатеть – не так, как прежде, но лиха беда начало. Все бы ничего, но воевода Одоевский вдруг начал требовать денег, да не в окладной государев доход, а себе, про свой воеводский расход. Видать, какой-то донос имел воевода о его делах неправедных, пришлось соглашаться. С тех пор каждый месяц носил Щелкунов воеводе Одоевскому посул за то, что не обижает целовальника. Откуда денег взять? Все оттуда же, от вина разбавленного, от питухова имущества.
Только приноровился жить, как нового дьяка прислали, Истому Карташова. Тот доходы быстро счел, сверил, что против прошлых лет убыль для государева дохода, пригрозил целовальнику: если денег кабацких будет меньше, чем раньше, то голову в кабаке поменяют на другого, кто радеть поболее будет. Нечай обещал поднять доход, но злобу затаил. Делать было нечего, против власти не попрешь.
Тут еще новая напасть на целовальника. Новые деньги русского образца, на которых имя королевича Владислава отчеканено, против прежних денег покойных государей стали легче. Так вроде бы ничего, толика малая, на одной незаметно, а начнешь взвешивать выручку за неделю – по весу новых денег-то и недостает! Деньги все из чистого серебра деланы – значит, прямые убытки приходной казне. Раньше на гривенку серебра[27] приходилось по три рубля, новыми же легкими деньгами весом все четыре будет. Хорошо, что у народа старых тяжелых денег от годов накоплено: смешать – так не особо заметно, что рубль легче стал почти на четверть.
Когда в Вологду прибыл еще один воевода, Григорий Борисович Долгоруков, Щелкунов и вовсе пал духом. Если еще и этому платить, то дело гиблое – со всех сторон обложили целовальника. Кто таков новый воевода, Щелкунов изначально не знал, думал, что как и другие – мздоимец. Когда же ему рассказали, что воевода Долгоруков – знатный воин, струхнул целовальник еще больше.
Такой начнет правду-матку править, быстро докопается до истины, и тогда целовальнику несдобровать. «Эх, житуха горькая! – сетовал про себя Щелкунов. – Не одно, так другое».
Однажды под вечер зашел в кабак человек. По виду не босяк, одет баско, с польским шиком. Многие теперь стали так одеваться.
– Доброго здоровья! – обратился пришлый человек к Нечаю, восседавшему за столом у окна.
– Жить не тужить, – ответил тот.
– Как дела, много ли доходу великого государя казне от питухов?
– Это не для твоего разумения, я за это перед приказными отвечаю, а кто ты, неведомо – может, тать?
– А может, я вельможный пан и прислан от самого королевича?
Щелкунов округлил глаза. Верховная власть по-прежнему была в руках королевича Владислава, его люди сидели в московском Кремле. От его имени чеканили деньги и указы рассылали. Ярославское ополчение в глазах власти были обычными бунтовщиками, наказание которым – петля.
– Паны на Москве сидят, сюда панам заглядывать опасно, – шепотом сказал Нечай гостю, – тут бунтовщиков полно, целое войско отправили в Ярославль, против законной власти совет держат.
– Власть – она от Господа Бога.
– Я тоже это разумею.
– Вижу, что пришел сюда не напрасно, – сказал посетитель.
– Напрасный день, когда доходу нет, – усмехнулся Нечай.
– Где мы станем говорить, – спросил незнакомец, – так, чтобы тихо?
– Есть закуток, – махнул рукой целовальник.
Они пошли в малую горницу, сели за стол, незнакомец достал «черес»[28] и грохнул им об стол.
«Рублей-то внутри порядком, – по звуку определил Нечай, – никак не меньше десяти: звук глухой – так деньги звучат, когда им в кошеле тесно».
– Прикажи нести все самолучшее и вина фряжского[29] не забудь. Дело важное, требует разговора.
– Какое такое дело? Дела у воеводы в приказе.
– Государево дело!
Гость подождал, пока ярыжка поставит на стол яства и убежит прочь, налил вина в большую кружку, выпил, закусил соленьем и, внимательно посмотрев на целовальника, начал:
– Ведомо учинилось, что тягостно в Вологде торговым людям от воеводского нерадения и мздоимства.
Нечай прищурил глаза:
– Откуда тебе сие ведомо? Ты, чай, не местный, говор не наш, не вологодский.
– Я хоть и не местный, но про все ведаю, ибо государеву волю исполняю.
– Какого государя волю? – спросил Нечай.
– Знамо какого, королевича Ладислава, законного русского царя.
– Ах вот оно что, и не боишься тут сидеть? Вологда-то, она от королевича отложилась. Сейчас крикну стражу – и утащат тебя на съезжую, там на дыбу поднимут – и всю правду скажешь, кто и откуда.
– Не пугай: если меня на дыбу, так и я скажу, как ты помимо государевой таможенной избы у немчинов-купцов вино берешь малой ценой и доход с него в книгах не пишешь. Воруешь, значит. Тому есть подтверждение.
– Брешешь!
– Как знать, начнут проверять – поднимут и тебя на дыбу, не то заговоришь.
– Не замай.
– Да ладно, целовальник, не тушуйся, скажи лучше, правда, что сюда, на Вологду, привезена государева казна?
– Тоже мне новость! – ответил Нечай. – Про это всякая баба знает.
– Сия казна, – продолжил незнакомец, – украдена воровским умыслом!
– Врешь?!
– Перекрещусь пред святыми иконами.
Гость повернулся на красный угол и истово положил на себя крест.
«Не врет, коли так крестится, – подумал Нечай. – Крестное знамение правильно кладет – значит, православный, не лях».
– И как же теперь быть? – спросил он почти шепотом.
– Вызволять надобно государеву казну из рук ярославских воров, на то есть приказ государя Ладислава Жигимонтовича. Желаешь послужить Великому государю?
Нечай на мгновенье растерялся. Потом взял себя в руки спросил:
– Как?
– Есть как. Верные люди хотят государеву казну освободить и на Москву доставить. Им помочь надобно.
– Не разумею пока, как дело изладить, – осторожно покачал головой Нечай. Он уже понял, что пахнет барышом.
– Ты должен подсобить в благом деле – ночью открыть городские ворота и впустить наших людей, а там мы уже сами управимся.
– Так амбары с добром на посаде, непочто в город через стену ломиться.
– Надобно в город обязательно, наказать воеводу-изменника и казну государеву вызволить.
– Которого из двух?
Гость явно не ожидал такого поворота дела.
– А что, есть еще кто кроме Одоевского?
– Как же, новый воевода прислан с Двины, князь и боярин Григорий Долгоруков.
– Роща?
– Какая роща?
– Прозвище у него такое.
– Не знаю, сказывают, он знатный воевода в ратном деле.
– Знаю я этого Рощу, виделись не раз у Троицкого монастыря. Должок у меня перед ним неоплаченный. Так, говоришь, тут он уже?
– Днями приехал, в старом государевом дворце пока разместился с челядью. Видать, Одоевского уберут, а этот останется. Но пока их двое.