И госпожа Тендер опять поворачивается к редактору:
— Так вот, что я хочу сказать: свобода самовыражения, поощрение творческой самореализации — вот, чем должно заниматься уважающее себя издание для молодёжи! А не все эти ваши: «Да как же, да что же!».
Мы с Медведем идём по улице. Колоритная, должно быть, картина: она в громыхающей мотоциклетной куртке (сам мотоцикл — пока что её мечта), в кедах, со своей двухцветной шевелюрой, и я: в костюме гангстерского вида, с простой классической стрижкой.
Медведь говорит:
— Эх, татуировки! Мой фетиш!
— Э, — крякаю я. — Гм. Ну да, да.
— Чего? — настораживается Технический.
— Да у меня, — мямлю, — тоже есть фетиш.
— Ай да Лена Фёдоровна! Ну, какой, озорница ты наша?
— Чистая кожа.
Медведь закашливается.
— Я не в пику, — плету я. — То есть, не в осуждение. В смысле, я хочу сказать, я без всяких этих: человеческая кожа — самая красивая штука на свете. Серьёзно. Ну, понимаешь?
— Ты, главное, это вслух не ляпни, где не надо, — прокашлявшись, говорит Медведь.
Но ей обидно. Дело в том, что у неё на лопатке вытатуирован Пришелец. Красивая штука. Публика, когда его видит, завывает от радости. Я имею в виду ту публику, для которой мы работаем. Как раз сегодня Медведь собирается подновить свою татуировку — раз уж всё равно собирается в такое место.
— … Так вот, это делается примерно каждые полгода, — заканчивает она свой рассказ. — По крайней мере, желательно это делать. Иначе рисунок бледнеет и расплывается.
— И что, ты вот так, дважды в год добровольно отдаёшься под пытку? — изумляюсь я.
— Я стараюсь, — задумчиво молвит Медведь. — Лень, конечно, да и дорого. А что делать?
— Но это же больно.
— Не очень. Терпеть можно. И потом, ты сама знаешь: красота требует жертв.
— Но слушай, а если тебе надоест?
— Не волнуйся, не надоест.
— Ну, хорошо, а что ты будешь делать в семьдесят? Ты что, бабка, совсем сдурела?
— Что буду, что буду. Ничего не буду. Будем две сморщенные рожи: спереди моя, сзади — его.
— Так, значит, ты будешь татуированной бабулькой?
— Буду, да, — охотно соглашается Медведь, и звякает дверным колокольчиком. — А ещё когда-нибудь я куплю мотоцикл и стану татуированной старушкой на железном коне.
Мы пришли.
В полутёмных комнатах (их две — приёмная и кабинет) горят маленькие лампы, стоят диваны, на столиках перед ними разложены альбомы, стены увешаны всякими куклами вуду, африканскими масками и деревянными драконами. Куда ни ступи — везде звякают колокольчики. В кабинете, куда провожает нас владелец, на трюмо с большим зеркалом стоит мощная настольная лампа. Рядом — кушетка для работы и пара кресел.
Если говорить честно, беседовать с владельцем салона уже особенно не о чем. Всё, что нужно знать человеку, решившему сделать татуировку, мне уже рассказал Медведь. Вступление тоже уже у меня в голове. Остаётся наделать фотографий, добавить адрес салона — и реклама готова. Может быть, какие-нибудь родители будут возмущаться таким материалом. Мы — как там говорила госпожа Тендер — за свободу самовыражения.
Владелец салона — худая сутулая личность с расписной, как фарфоровое яичко, лысой головой и рыжей бородкой — сам представляет собой живую рекламу своего заведения. Уже и Пришелец на спине Медведя в порядок приведён, и обсудили мы уже всё, и даже интервью для рубрики «Профессия» я заодно взяла — а он всё продолжает уговаривать меня тоже выбрать какой-нибудь рисунок.
— Почему, — поражается он, — почему вы отказываетесь? Посмотрите на свою коллегу. Вам что, не нравится?
— Очень, — говорю, — нравится. На коллеге. Или в альбоме. По крайней мере, так я смогу видеть разные картинки, а не одну, которая надоест мне через три недели.
— А почему вы решили, что надоест? Почему именно через три недели?
— Потому что у меня было достаточно экспериментов. Три недели — самый долгий срок. После этого, что бы это ни было, оно неизбежно надоедает.
— Нет, вы увидите! В этот раз всё будет по-другому!
— Нет, не будет.
— Нельзя же быть такой консервативной!
Хозяин салона смотрит на меня своими прозрачными глазами.
— В школе, конечно, были отличницей? Можете не отвечать, это и так ясно. Может, хватит быть пай-девочкой? Откройте для себя мир!
— Я, — говорю, — была троечницей. Отличные оценки имела только по литературе и русскому языку. Спорила с учителями, прогуливала, приносила в класс животных, лазала по свалкам, крышам и склепам, и как раз сегодня наш редактор запретил мне публиковать некоторые школьные опыты в области одежды и макияжа. Говорит, всё-таки слишком. У журнала могут быть неприятности.
— Сколько вам лет? — хозяин салона заинтересованно меня разглядывает. — Двадцать семь? Двадцать восемь? Тридцать? Скажите, вам не кажется, что пришло время, когда хватит бояться, что кто-нибудь вам скажет по поводу вашей внешности и ваших привычек? Теперь-то вы уже можете себе позволить!
— Вот именно.
— Не понял.
— Жаль.
— Но почему!
— Ну, как вам объяснить. Если коротко: не хочу.
— Послушайте, это очень стильно. Посмотрите на людей: они же все одинаковые! Вы сразу будете выделяться!
— Спасибо, может быть, в другой раз.
— Девушка, я дам скидку!
— Если передумаю — обращусь только к вам.
— Так обратитесь! Татуировка — лучшее украшение!
— Спасибо, я равнодушна к украшениям.
— Вы вообще равнодушны к своей внешности? Жаль, такая красивая женщина должна заботиться о себе.
Вежливо улыбаюсь, хотя испытываю страстное желание треснуть этого навязчивого папуаса по расписному черепу и удрать. Но нельзя. Надо как-то прилично свернуть этот скучный разговор. Мне ещё в спортивный зал успеть нужно!
— Посмотрите, какие рисунки, — мне на колени кладут раскрытый альбом. — Ну? Кельтский крест? Скорпион? Чёрная кошка?
Проклятый зануда. Чтоб ты лопнул.
— Если там нету того, что ты хочешь, я могу нарисовать! — кричит откуда-то из полутёмных недр салона Медведь.
Она там гуляет с фотоаппаратом.
— Не хочу! — кричу я так, чтобы услышал Волк.
Хозяин салона начинает мелко трястись.
— Да почему? — повторяет он, и на зеркале появляются мелкие брызги. — Почему?!
— Послушайте, если я передумаю… — опять начинаю я.
— Передумайте сейчас! — назойливый тип даже придвигается поближе, словно только и ждёт момента, чтобы накинуться на меня со своими инструментами.
Тут я не выдерживаю. Деньги за рекламу уплачены, интервью взято, и в следующий раз я сюда не приду, хоть режь меня на куски!
— Вы говорите, посмотрите на людей? — говорю — Ну, так давайте на них посмотрим. Сейчас каждый третий — с татуировкой. У каждого пятого серьга в носу, в брови или в губе. Парни так измучились соревноваться с девушками в оригинальности, что суют себе в уши дамские броши. Девушки вставляют силикон в губы и бриллианты в зубы. Почему я не могу спокойно дождаться своих вставных челюстей?
Трясущейся рукой татуировщик достаёт сигарету.
— Вы, — произносит он, тоже больше не скрывая неприязни, — какая-то странная. Что за болезненное желание: любой ценой быть не как все!
— Что же это такое? — возмущается госпожа Мракобесенко. — У тебя опять что-то непонятное.
— У меня? Непонятное? Что?
— То есть, оно понятное. В разговорной речи. А в тексте это выглядит странно.
— Почему странно?
— Ну, вот посмотри: «Волосы — дуры!» Это что за заголовок такой?
— Это цитата. Взято в кавычки.
— Где ты это взяла?
— В жизни. Одна третьеклассница высказалась.
— Ну, так давай напишем, например, «Мучения с причёской»!
— Нет, мы так не напишем. Ты же понимаешь, что я хотела сказать, правда?
Ежедневные стычки сблизили нас: мы перешли на ты.
— Это в речи, — упрямится редактор. — А в тексте…
— А в тексте тебе непонятно?
— Нет, мне-то понятно. Но это неправильно.
— Где написано, что это неправильно?
— Считается, что это неправильно.
— Кем считается?
— Вообще считается.
— Не знаю человека по фамилии Вообще. Ещё раз: понятно, что это шутка?
— Ну, допустим. Предположим. Понятно.
— Что-то я не понимаю: в чём проблема?
— Я же уже сказала: это неправильно. Это в разговоре понятно. А в тексте…
— В тексте это та же человеческая речь, только на бумаге. Если шутка непонятна, это, конечно, не годится. Но если всё понятно — не понимаю, какие могут быть проблемы. Редактор, я настаиваю. Нам нужен заголовок, который привлечёт именно школьника. Школьницу. Ты слышала когда-нибудь, как школьники шутят?
— Но ведь так никто не делает! — чуть не рыдает моё начальство. — Так не пишут в журнал! Ты должна меня слушать. Я редактор, в конце концов!
— Ты редактор и ты, я думаю, видела, как и где пишут. Многое из этого тебе хочется прочесть? Дай это прочесть своим детям. Знаешь, что они тебе скажут? Вижу, что знаешь. Так вот, госпожа редактор: меня держат здесь именно за то, что я делаю так, как никто не делает. И в тот момент, когда это потеряет силу, я отсюда уйду.
— Боже мой, что же это такое, — бормочет редактор. — Ох. Ну ладно. Но только ТАК НИКТО НЕ ПИШЕТ!
Из неопубликованного в журнале:
Петя Осликов, как мы помним, был мальчик очень застенчивый. Он, как только встречался с кем-то незнакомым, терял дар речи. В летний лагерь ехать отказался. На дни рождения ни на какие не ходил. И когда дома бывали гости, по большей части прятался. Даже с гостями не здоровался! Это, конечно, было неудобно, и мама всё время П.Осликова за это ругала.
А потом мама познакомилась с директором Невероятно Современного Учебного Центра. И эта директор сказала, что Центр Пете Осликову поможет. Опытные специалисты разовьют в нём уверенность в себе и вообще повысят самооценку. А также научат каким-нибудь полезным вещам. Этот центр был тем уникален, что как раз развивал уверенность в своих силах, повышал самооценку и творческий потенциал ребенка. А также учил всяким полезным вещам. Например, английскому языку