Скрудж осмотрелся и узнал:
– Боже мой! Я здесь воспитывался; я был здесь ребёнком!
Ему чудились в воздухе тысячи запахов, с которыми связывались сотни давным-давно забытых дум, надежд, радостей и забот. Он узнавал каждые ворота, каждый столб, каждое дерево. Вскоре показался маленький городок, мост, церковь, извивающаяся река. Несколько косматых лошадёнок бежали мелкой рысцой, и мальчики, ехавшие верхом, перекликались друг с другом. Дети были чрезвычайно веселы, их звонкий смех раздавался далеко по воздуху.
– Это только тени того, что когда-то существовало, – произнёс дух, – они не видят и не слышат нас.
Весёлая ватага приближалась, Скрудж каждого знал по имени. Почему он так радовался, видя их, почему холодные глаза заблестели и сердце забилось, почему доставляло ему удовольствие слышать, как они желали друг другу весёлого Рождества, расставаясь на перекрёстках? Что было в Рождестве радостного для него? Прочь мысли о радостном Рождестве!
– Школа ещё не совсем опустела, – сказал дух. – Там до сих пор сидит одинокий мальчик, оставленный своими близкими.
Банкир понял, что он это знает, и заплакал. Они свернули с дороги на хорошо знакомую Скруджу тропинку и подошли к тёмному кирпичному строению, над крышей которого возвышалась небольшая башенка с колоколом и флюгером. Это был большой дом, совершенно запущенный. Стены его были покрыты плесенью, окна разбиты, ворота развалились, в конюшнях гуляли и кудахтали куры; сараи и навесы заросли травой. Из мрачной передней можно было заглянуть в комнаты и видеть их убогую обстановку, холод и запущенность.
Посетители прошли через переднюю и остановились у двери в заднюю часть дома. Дверь отворилась: в мрачной убогой комнате сидел у слабого огня одинокий ребёнок и читал. Скрудж сел на скамейку и заплакал от жалости к маленькому себе, несчастному и забытому, как бывало в то время.
– Я бы желал… – пробормотал он, вытерев слёзы рукавом и оглядываясь, – но теперь уже поздно.
– В чём дело? – спросил дух.
– В прошлую ночь один мальчик пел у моих дверей рождественскую песнь; мне бы хотелось дать ему что-нибудь.
Тут на лице духа показалась задумчивая улыбка; он сделал движение рукою:
– Посмотрим другое Рождество.
И при этих словах прежний маленький Скрудж вдруг сделался старше, а комната стала немножко темнее и ещё грязнее. Двери покосило, окна потрескались, штукатурка осыпалась с потолка. И вот опять он здесь один, когда все мальчики отправились домой на весёлые праздники.
Он теперь не читал, но в отчаянии ходил взад и вперёд по комнате. Дверь отворилась, и маленькая девочка вбежала в комнату, бросилась ему на шею с поцелуями:
– Милый, милый мой брат! Я приехала за тобою, чтобы отвезти тебя домой, домой, домой!
– Домой, маленькая Фанни? – спросил удивлённый мальчик.
– Да, – отвечала сияющая от радости девочка, – домой, совсем и навсегда. Отец стал такой добрый, он так ласково говорил со мною один вечер, когда я шла спать, что я не побоялась спросить его ещё раз, можешь ли ты вернуться домой. Он ответил, что можешь, и послал меня в карете за тобою. Ты никогда больше не вернёшься сюда; мы проведём все праздники вместе и будем веселиться!
Она хлопала в ладоши, смеялась и вставала на цыпочки, чтобы обнять его. Затем, с детской поспешностью, потащила Эбенезера к двери; он был вовсе не прочь следовать за нею. Чемодан молодого Скруджа был уже привязан наверху кареты, и дети поспешили проститься со школьным учителем.
– Она была нежным созданием, которое могло увянуть от дуновения малейшего ветерка, – заметил дух, – но у неё было доброе сердце. Когда она умерла, от неё остались, кажется, дети.
– Один ребёнок, – отвечал Скрудж.
– Да. Твой племянник.
Скруджу сделалось неловко, и он коротко кивнул.
Путешественники покинули школу и в тот же миг очутились на многолюдных улицах города, по которым сновали взад и вперёд тени прохожих, мелькали тени телег и карет. По убранству лавок было видно, что и тут празднуется Рождество; только теперь уже был вечер, и улицы были освещены.
Дух остановился у двери конторы оптового магазина и спросил Скруджа, узнаёт ли он место.
– Узнаю ли я! – воскликнул тот. – Я был здесь учеником!
Они вошли. Старый Фецвиг, нисколько не изменившийся, положил перо и посмотрел на часы, которые показывали семь. Он потёр руки, поправил свой жилет и закричал довольным, густым весёлым голосом:
– Эй, сюда, Эбенезер, Дик!
Молодой Скрудж вбежал в комнату со своим товарищем.
– Ну, дети мои, – сказал Фецвиг, – довольно работать! Сегодня канун Рождества! Чтоб ставни были заперты в одно мгновение ока!
Ставни были закрыты, уборка была окончена в минуту. Всё, что стояло в комнате, было унесено, пол выметен и вымыт, лампы заправлены, камин затоплен, и контора обратилась в бальный зал, такой уютный, тёплый, сухой и светлый, какого только можно желать в зимнюю ночь.
Вошёл скрипач с нотами, уселся за высокий пюпитр и начал играть. Вплыла госпожа Фецвиг, лучась добродушной улыбкой, появились три девицы Фецвиг, свеженькие и прелестные, за ними шесть молодых ухажёров, сердца которых принадлежали молодым девушкам. Пришли все служившие в доме: горничная со своим двоюродным братом, булочником; кухарка с молочником, близким приятелем её брата; мальчик, которого привели с улицы, подозревая, что хозяин недостаточно накормил его; девочка, жившая по соседству… Все они, в двадцать пар, пустились танцевать. Отдыхали, опять танцевали; потом играли в фанты, снова танцевали. Затем было подано обильное угощение. Чего там только не было! Когда пробило одиннадцать, бал прекратился. Хозяева, провожая гостей, желали всем весело провести Рождество. Смолкли весёлые голоса, и наши ученики отправились в заднюю комнату спать, восхваляя от всего сердца доброту и щедрость Фецвига.
Во время всего этого действия Скрудж был в крайнем волнении. Сердце и душа его были там, он узнавал каждую вещь, радовался своим воспоминаниям. Дух пристально наблюдал за ним.
– Какие пустяки наполняют благодарностью этих глупых людей! – сказал наконец дух. – Хозяин истратил немного вашего бренного металла, три или четыре фунта, не более. Разве это так много, чтобы заслужить такую похвалу?
– Не в том дело, думаю, – отвечал Скрудж. – Хороший наставник обладает силой делать вас счастливыми или несчастными; делать ваше служение лёгким или тягостным, обратить его в удовольствие или в мучение. То счастье, которое он доставляет, стоит целого состояния. Только…
– В чём дело? – спросил дух.
– Нет, ничего. Я только желал бы сказать несколько слов своему писцу.
И снова старый Скрудж и дух отправились в путь.
Опять банкир увидел себя прежнего. Теперь он был старше, молодым человеком в цвете лет. Лицо его уже носило в себе признаки заботы и скупости, в глазах виднелось какое-то беспокойное, алчное выражение, которое обнаруживало, какого рода страсть пустила в нем корни.
Он был не один: рядом сидела красивая молодая девушка с глазами, полными слёз.
– Ничего, – говорила она тихим, нежным голосом, – пусть другой идол заменил меня, и если он может веселить и поддерживать вас, как я старалась это делать, то у меня нет серьёзной причины горевать.
– Какой идол заменил вас? – спросил юноша.
– Золотой.
– Таково было требование света, – сказал он. – Свет ни к чему так строго не относится, как к бедности, хотя делает вид, что осуждает погоню за богатством.
– Вы слишком боитесь света, Эбенезер, – кротко возразила она. – Я видела, как все ваши благородные стремления понемногу поглощались вашей страстью – наживой. Раньше вы были другим человеком. Теперь вы изменились, я же не изменилась ни в чём. Мы стали людьми совершенно различными, я возвращаю вам свободу.
– Разве я когда-нибудь добивался её?
– Словами – нет, никогда. Но могу ли я теперь поверить, что вы выбрали бы бесприданницу – вы, который взвешивает всё прибылью? А если бы выбрали, за этим последовали бы раскаяние и сожаление. Дай бог, чтобы вы были счастливы в той жизни, которую себе избрали!
Она вышла, и они расстались.
– Дух, – воскликнул Скрудж, – не показывай мне ничего больше! Веди меня домой! К чему тебе наслаждаться моими мучениями?
– Посмотри ещё одну тень прошлого, – ответил мрачно дух.
Они очутились в другом месте и в другой комнате, не очень большой, но чрезвычайно уютной. Около камина сидела прелестная молодая девушка, до того похожая на ту, которую они только что видели, что можно было подумать, что это она. Но скоро Скрудж убедился, что это дочь первой: он увидел и прежнюю, которая теперь стала почтенной матерью семейства, она сидела напротив. В комнате было так много детей, что их невозможно было сосчитать. Царила невероятная суматоха, но мать и дочь от души смеялись и радовались детскому веселью.
Вдруг послышался стук в дверь; детвора стремительно бросилась навстречу отцу, который возвращался домой с игрушками и подарками на Рождество. И началось настоящее безумие: дети ставили стулья, чтобы взбираться по ним, как по лестницам, отбирали пакеты, завёрнутые в серую бумагу, висли у отца на шее, хлопали его по спине, и всё это с любовью и смехом.
Затем последовал новый взрыв восторга при открывании каждого пакета. Нет способа описать всю радость, благодарность и восторг детей. Это продолжалось, пока дети не отправились спать.
Теперь хозяин дома, нежно обнимая свою старшую дочь, уселся возле камина. Скрудж подумал, что эта милая прелестная девушка могла бы и его называть отцом и стать весенним лучом в суровой зиме его жизни, и слёзы навернулись на его глаза.
– Дух, – произнёс Скрудж надорванным голосом, – уведи меня отсюда.
– Я показываю только тени минувшего, так что не меня обвиняй, что они похожи на действительность.
Скрудж почувствовал себя утомлённым, на него напала неодолимая дремота. Он очутился в своей спальне и едва успел, шатаясь, добраться до своей постели, как погрузился в тяжёлый сон.